Иван Толстой: Если кто-то уже забыл, хочу напомнить: раньше, при советской власти, эмигрировали только в Израиль, потому что если и пускали (с фантастическими сложностями), то только туда. Другое дело, что многие сворачивали по пути и выбирали другие страны, но ехали – официально – в Израиль, воссоединяться с семьями.
С тех пор много воды утекло, первые эмигранты давно стали бабушками и дедушками, четверть века как Советского Союза не существует, а эмигранты все едут и едут в Израиль. Это уже другие люди, не знакомые с понятием дефицита и закрытых границ, они могут свободно изучать иврит задолго до отъезда и пользоваться интернетом. Им, казалось бы, доступна любая информация. Но – странное дело – миф о земле обетованной никуда не исчез: люди едут за счастьем и плохо представляют себе, что их ждет впереди.
Наша программа – о новых эмигрантах в Израиле, о встрече мифов с реальностью.
Диктор: «Ну, очень сложный вопрос, как мы собирались уезжать. Мы очень долго вообще не собирались уезжать. Как и все. Объяснить тебе, допустим, какими-то нормальными, рациональными мыслями или решениями НЕВОЗМОЖНО (решение об эмиграции). Когда я работала в магазине, у меня было такое ощущение, что весь мир поехал. Поехали все. Я работала в «Букинисте», и каждый день сдавали массу книг. И если попадалось, например, нееврейское лицо, то я всегда даже удивлялась. Люди ехали. Причем людей не останавливало ничего: ни сложность самого отъезда, ни то, что они здесь оставляют, ни квартиры, какое-то имущество, - ничего. Люди, просто это была какая-то плотина. Ну, что касается нас, сложно сейчас сказать, но я думаю, что вот эта жизнь, она уже тогда на… (пауза), то есть ТАМ ВСЕГДА ЖИЛОСЬ ПЛОХО. Морально плохо, физически. И очень трудно было выжить. Мне всегда хотелось что-то освоить, чему-то научиться. Причем, это желание, оно с годами не исчезло, даже сейчас, когда прошло столько лет, я всегда с большим интересом берусь за что-то новое. Мне это любопытно. И я этим меряю себя, то есть человек должен состояться. А состояться можно, по сути, только по тому, когда он что-то сделал. Вот так вот. Вот так мы уехали».
Диктор: «Я работала всю жизнь инженером-переводчиком технической литературы в закрытом институте. И вот уже примерно в 79 году наши особисты начали вызывать меня. Меня несколько раз вызывали и спрашивали, как я отношусь к Израилю? Я говорю: «Никак». А они: «Мол, Вы лояльны по отношению к этой стране?» Я говорю: «Да я вообще не считаю это за какую-то свою страну. Хоть я и еврейка. Потому что она для меня совершенно чужая, у меня никого нет за границей (и это на самом деле было так). И мои дети здесь, мой муж здесь, и я никакого отношения к этому Сиону не имею». И вот когда… Раз пять меня вызывали! В течение двух лет, наверное. Я этому не придавала значения; мы не знали, что есть какая-то алия. До Урала это не доходило, особенно до закрытых городов, каким был Златоуст. И потом, я бы вообще не поехала, если бы не одна роковая случайность.
Однажды мы включили …. Даже плохие, знаете, продукты, там, то-другое, это меня совершенно не трогало. Но однажды в 91-м году была такая передача по центральному телевидению: «Глас народа». И вот однажды туда попал, в эту комнатку с микрофоном, какой-то средних лет человек и обратился, совершенно для меня неожиданно: «Товарищи евреи! Вы погубили нашу страну. Вы споили Россию. Вы ее все время уничтожаете. Вы заняли все теплые места везде, везде, везде. (Он перечисляет). И помните (он долго говорил), помните, что наступит день, когда вам самолетов не хватит». Когда я это услышала, я сразу вспомнила фашизм и все то, что было когда-то. Я думала: «Неужели нам на старости лет и моим детям в каком-то уже, пусть молодом возрасте, приходится пережить то, что мне пришлось пережить?!». И тогда под нажимом моего мужа, который очень хотел уехать, я, конечно, согласилась. И мы начали собираться в Израиль. Очень тайком, потому что это было как бы, понимаете, вето в нашем городе. Ну и, в конце концов, в 92-м году после всех этих мытарств, которые обычно проходят все люди, мы переехали сюда. Никого не зная и ничего не зная. В пустоту».
Иван Толстой: Говорят новые эмигранты, поселившиеся в Израиле в 90-е годы. Все рассказы, которые звучат в нашей программе, взяты из двухтомного исследования Марии Еленевской и Ларисы Фиалковой «Русская улица в еврейской стране», выпущенного Российской Академией Наук в Москве.
В предисловии к своему исследованию авторы пишут:
«Данная работа представляет собой первое комплексное исследование культурологических особенностей бывших советских евреев и членов их семей, а также связанные с ними модели поведения до и после эмиграции. Этнологи, фольклористы, социологи, психологи и педагоги найдут в книге важные штрихи к портрету оставшихся в стране евреев, а многие выводы, сделанные на нашем материале, применимы при изучении эмигрантов из бывшего СССР в целом. Лингвистов, безусловно, заинтересуют неотредактированные фрагменты из интервью, широко цитированные в тексте, поскольку в них отражен реальный дискурс эмигрантов в разных речевых жанрах русского языка.
Наша книга посвящена изучению личных рассказов выходцев из бывшего СССР в Израиле, об эмиграции и обустройстве в новом обществе. Она относится к области культурологических исследований, а ее предметом являются, прежде всего, люди, их мысли, воспоминания и чувства, а не газеты, журналы и кинофильмы, к которым мы обращаемся как к дополнительным источникам. Последние годы существования СССР и первое постсоветское десятилетие отмечены небывалым ростом эмиграции. Несмотря на то, что разная эмиграционная политика принимающих стран диктует новоприбывшим разную стратегию интеграции, общее советское прошлое по-прежнему влияет на индивидуальное мировосприятие людей и на поведение эмигрантских общин в целом, будь то этнические русские, украинцы, евреи, немцы или греки. Волна эмиграции 1990-х из бывшего СССР привела к возникновению самой большой в истории Израиля эмигрантской общины, составившей шестую часть населения страны и изменившей ее облик. Весной 2000 года израильская пресса обвила о прибытии миллионного репатрианта из бывшего СССР.
В фольклористке долгое время акцент ставился на изучении текста как такового, при недооценке роли рассказчика, в котором видели механического проводника традиции. Личные рассказы не изучались вообще, поскольку выпадали из традиционного определения фольклора как коллективного творчества. Устные рассказы об эмиграции звучат как на официальных мероприятиях, так и в домашней обстановке. По нашим наблюдениям, без них не обходятся дни рождения, свадьбы, юбилеи и прочее. Более того, они составляют самостоятельный жанр в эмигрантских радиопрограммах и в русскоязычных газетах, ими обмениваются в Интернет-форумах. «Старожилы» делятся опытом с новоприбывшими, подбадривая их или предупреждая о подводных камнях на пути интеграции в новое общество. Рассказы об эмиграции составляют важную часть биографий мигрантов и подолгу сохраняют эмоциональную значимость.
Задача данного исследования состоит в том, чтобы понять, как культурный багаж, привезенный из страны исхода, и фольклор в том числе, помогают людям адаптироваться в новой среде. Принято считать, что превалирование «выталкивающих» факторов резко отличает эмигрантов 1990-х от их предшественников, идеологически мотивированных эмигрантов 1970-х годов. Так, по мнению одного из них, В. Яхота, желание жить в Израиле неразрывно связано с чувством еврейства. Нет сомнения в том, что многие люди, прибывшие в Израиль в разное время, были движимы идеологическими устремлениями. Но, думается, что уникальный характер иммиграции в Израиль явно преувеличен, равно как и ожидание более легкой интеграции репатриантов, увлеченных сионистскими идеями. Исследования психологов свидетельствуют об интересном факте: чем выше ожидания мигрантов, тем тяжелее воспринимают они сложности адаптации, независимо от того, хотели они эмигрировать, или были «вытолкнуты» из страны исхода».
Мы, - продолжают Еленевская и Фиалкова, - задавали вопрос общего характера: «почему вы решили эмигрировать?» и выслушивали пространные рассказы, к нему относящиеся».
54 процента опрошенных ответили: «Так поступали все». Люди открыто признавали, что планировали эмиграцию в Америку и поехали в Израиль лишь потому, что «Америка закрыла двери».
Вторая важнейшая причина, названная нашими информантами, – экономическая нестабильность.
Третьей по частоте причиной эмиграции в нашем материале оказался антисемитизм».
Обе исследовательницы живут в Израиле также с 90-х годов.
Мария Еленевская: Каждому эмигранту хочется разобраться в своей жизни, и, занимаясь эмиграцией, ты, одновременно пытаясь лучше понять других, начинаешь лучше понимать самого себя. Поэтому мы решили написать книгу об устных рассказах и стали собирать интервью. Сначала интервью мы брали у своих знакомых, потом у знакомых знакомых, и дальше уже просто спрашивали людей на улицах, и если рассказчику было интересно самому рассказать о себе, то мы записывали этих людей. Так собирался материал.
Иван Толстой: Как оценить достоверность ваших опросов? Насколько репрезентативны ответы ваших собеседников?
Лариса Фиалкова: С точки зрения статистики, количество наших информантов не является репрезентативным. У нас 143 информанта. Для статистики это не цифра. Но, вы знаете, достоверность подтверждается работами других ученых в других странах, не связанных с нами совершенно. Буквально недавно, после того, как наши книги вышли (у нас, кстати, этом году вышла и в Америке, на английском), после этого мы познакомились к книгой Хелен Копниной « Russians in the West » об эмигрантах из бывшего СССР в Лондоне и Амстердаме, мы познакомились с книгой Протасовой о финнороссах, о выходцах из СССР в Финляндии, познакомились со статьями Ждановой из Германии, и сейчас читаем книгу Анны Штерн о еврейской популярной культуре между 1923-м и 1939-м годом в СССР. И, вы знаете, ни они наши работы не читали, ни мы их работы не читали, однако картина, и по самовосприятию людей, и по поведению людей в тех работах, в которых идет речь об эмигрантах, их адаптивности, методах адаптации в других странах, очень похожа на нашу. Я думаю, что это и есть подтверждение достоверности наших рассказов. Разные ученые в разных странах показывают похожую картину.
Иван Толстой: Первая часть труда Марии Еленевской и Ларисы Фиалковой называется «Конфронтация мифа и реальности». В чем заключался миф? Или мифы? И какова оказалась реальность?
Мария Еленевская: Человек, наверное, в любой стране живет не только в мире реальности, но и в мире мифов, которые созданы его культурой. И мифы советской культуры были очень сильные, и хотя многие люди пытались им сопротивляться, но оказалось, что они гораздо глубже проникли в сознание, чем можно было бы предполагать. И мифы о мощи, которая заключена в размерах страны, и мифы об избранности советского человека, отличии его, особого человека, который отличается от всех остальных, они очень сильно проникли в сознание человека и они продолжали работать и после эмиграции. И после эмиграции они приобретают компенсаторный характер, потому что эмигрант, в силу своего положения, всегда оказывается, хотя бы на первых порах, на низких социальных ступенях общества. И тогда для того, чтобы компенсировать свое социальное падение, человек возрождает мифы о том, что мы приехали из самой большой страны, самой мощной страны, наша культура превосходит культуру других народов, того народа, среди которого мы живем… Таким образом, человек пытается помочь себе.
Лариса Фиалкова: Я думаю, что мифов было несколько, наверное, для разных людей разные мифы являлись более значимыми. В частности, очень важным является миф, в этом я согласна с Марией, о размерах СССР, вообще, о размерах как положительной категории. У нас целая глава посвящена восприятию пространства, и понятие размера трактуется однозначно положительно. Кстати, в израильской культуре эта ситуация не всегда одинакова - тут есть интеллектуалы, писатели, которые именно маленькое пространство трактуют лучше, чем большое. Но эмигранты из бывшего СССР не разделяют эту позицию. Другой миф связан с неким особым положением советского народа, с особыми качествами советского народа, или русского народа, изначально. И мне кажется, что здесь сошлись еврейское представление об избранном народе и российское представление об особом характере русского человека. В данном случае, получился некий русско-еврейский синтез избранности, который дурную услугу часто людям оказывает. Но, тем не менее, этот синтез существует.
Иван Толстой: Как бы вы могли охарактеризовать: как воспринимается реальность на месте российскими гражданами, чему в первую очередь они дают положительную и отрицательную характеристику? Лариса Фиалкова.
Лариса Фиалкова: Во-первых, я должна сказать, что очень многие наши информанты вообще не имели никакого реального представления о том, что их ожидает. Они ничего или почти ничего не знали об Израиле, в который они ехали. Тема карты, на которой они искали тот или иной город, в который они ехали, или просто хоть что-то пытались понять с помощью карты об Израиле, просто повторяется из рассказа в рассказ. Люди искали свободы, но очень плохо понимали, что такое свобода. Люди искали свободы от ксенофобии, будучи сами ксенофобами. Для нас было большим изумлением слышать в рассказах интеллигенции, и не только интеллигенции, отношение к другому, весьма часто агрессивное. Люди хотели резко продвинуться, достичь того, чего они не могли добиться в стране исхода. Иногда объясняли это антисемитизмом, иногда другими причинами, иногда общим застоем в СССР. И, прежде всего, хотели сделать профессиональную карьеру и устроиться. Надо сказать, что в целом ряде случаев люди не смогли достичь того положения, социального, по крайней мере, которое у них было в СССР. Только около 30 процентов эмигрантов работают по специальности. То есть оказалось, что не только антисемитизм может мешать продвижению. Это был один из моментов, который очень сильно повлиял на самовосприятие людей.
Диктор: Я видел эти счастливые улыбающиеся лица на плакатах, и я видел картины, разграфленные вдоль и поперек. В каждой клеточке был своего цвета человек, и все вместе они оставляли Израиль - улыбающийся, гостеприимный, дружный и так далее, и так далее. И это было так заманчиво, так непередаваемо и романтично, в то же самое время, и так идеалистично, что это не могло не привлекать. Я это говорю на полном серьезе. Кроме того, я видел массу каких-то картин, видеокассет с видами Израиля, и для меня, как для художника, это было особенно притягательно, поскольку я подумал: вот, я будут стоять в этом старом городе, Иерусалиме, как я буду писать, как это здорово. Ну, потом выяснилось, что это просто опасно стоять, за спиной неизвестно кто там находится. Я уж не говорю о нынешнем времени. Но тогда все это было очень притягательно. Ну а самое притягательное было то, что… я не знаю, это была работа Сохнута или наша психология вот эта… Израиль представлялся мне как нечто совершенно дружелюбное в своем составе, структуре. Я никогда не забуду первые учебники для начинающих изучать иврит, и там написано: «Рути, я из Марокко». А там какое-то другое имя назвалось: «Я из Франции». И все вроде бы сидели в одном классе и как бы целовались друг с другом. Это было какое-то проявление повального единодушия, и это очень для меня было притягательно, и мне казалось, что очень… как классно быть своим среди своих.
Хочу сказать, к чести Израиля, может быть, это просто следствие не только Израиля, но какой-то относительной цивилизованности сообщества, все эти разрозненные этнические группы каким-то образом существуют, не дерутся, ну может быть, нет водки, так и не дерутся, а, может быть, по другим причинам. Все-таки, на улицах крайне редко, практически можно сказать не бывает… Все как-то живут в своей среде, хотя внутренне, думаю, чувствуют напряжение. Думаю, что по отношению к нам есть неприязнь, также по отношению к ним есть неприязнь с нашей стороны. Но это не выливается на бытовом уровне в реальной жизни практически ни в чем. Оно выливается в формулировках, которые мы слышим в средствах массовой информации, радио и телевидении, в основном, из уст политиков и журналистов.
Иван Толстой: А что положительное воспринято, прежде всего, с радостью?
Лариса Фиалкова: Это, опять-таки, очень индивидуально. Есть люди, которым понравилась новая природа, хотя часто она вызывает раздражение. Но, тем не менее, есть и рассказы положительные. Понравилась возможность путешествовать. Во многих интервью рассказывают, что я был в Германии, во Франции, везде, потому что граница на замке в Советском Союзе часто мешала людям чувствовать себя полноценными гражданами. Понравилось, что некоторые экономические проблемы часть людей решает, далеко не всегда, но многим понравилось, что вдруг, иногда, они могут что-то получить от государства просто так. Например, пенсии, законно заработанные, люди не получили в тот период в странах исхода. Россия сейчас платит, а Украина не платит до сих пор, и многие страны СНГ не платят. А здесь люди, не проработавшие ни дня, вдруг получили пособие. И это многим понравилось. Многим понравилась медицинская помочь, которую смогли им оказать, и на которую они там не рассчитывали. Многим понравилось, что нет чувства ежедневной опасности на улицах, потому что уезжали в начале 90-х, в период разгула уличной преступности, и в тот момент показалось, что спокойно. Сейчас, кстати, очень много рассказов о ворах, всяких криминальных проблемах. Но в начальный период эмиграции было чувство относительной безопасности от хулиганства. Я не имею в виду терактов, но именно от хулиганства.
Иван Толстой: А много ли вам попалось талантливых людей при опросах?
Мария Еленевская: Мы этого и не искали, потому что мы как раз хотели посмотреть среднего человека, мы не выбирали специально каких-то звезд, мы не искали людей, которые стали известными в Израиле, уже приехали известными. Но, я считаю, что мы увидели во многих и, пожалуй, особенно в женщинах, талант адаптироваться. Эмиграция всегда очень тяжела, и человеку трудно с ней справляться, потому что многие ожидания оказываются обманутыми. И при этом мы увидели, как люди все-таки пытаются встать на ноги, как они пытаться увидеть хорошее в новой стране. И вообще я хочу сказать, что ситуация в представлениях о себе, о стране, очень динамична. Я думаю, что если бы сейчас мы брали интервью, то уже они были бы другие, потому что приехали совершенно не представляя себе, что такое страна Израиль, почти все очень мало знали о еврейской культуре, это были какие-то осколки знаний, вдруг всплывавшие детали из жизни, из поведения, из детства, из поведения бабушек и дедушек. Но постепенно человека любознательность заставляет подумать: а куда же я попал, что же это за древняя культура? И очень многие стали… Вот Лариса говорила о том, что ездят. Ездят не только за границу, очень многие ездят по Израилю, причем ездят по экскурсиям специализированным, где рассказывают не только то, что рассказывают туристу, приехавшему на два-три дня, а рассказывают, связывая историю и культуру Израиля с тем, как она отражена в русской и советской литературе. И возвращаясь к вашему вопросу о талантливости, я считаю, что это очень большой талант уметь подняться, даже если ты не поднялся экономически, но твое восприятие жизни, что у тебя интерес к новому мету, интерес к людям, которые тебя окружают. Вот это, конечно, мы увидели в этих интервью.
Иван Толстой: От отчаяния – к благодарности.
Диктор: История нашей алии совершенно необычна, то есть не просто необычна… Я сейчас расскажу о том, что произошло с нашей семьей. Я думаю, что история эта будет передаваться из поколения в поколение. Мы первыми репатриировались в страну, то есть, по сути дела, у нас не было ни семьи, ни кого-либо на кого, я могла бы положиться, только школьная подруга, которая репатриировалась в 70-е годы. Но с ней, по сути, не было никакой связи. Был у меня только ее номер телефона. Я позвонила из аэропорта и выяснила, что она в больнице. У нее родился сын, и она ничем не может нам помочь. Короче говоря, мы остались совершенно одни. Мы решили поехать в округу Хайфы, поскольку название города было нам знакомо, и мы слышали, что там можно найти работу, да и климат подходит больше, чем прибрежный. У старшего сына бывали астматические приступы, так что мы боялись… Мы еще в России подумывали о городе развития Кармиэле, слышали о нем еще по радио. И мы решили на время учебы поехать в Хайфу, а затем решить, где поселиться. Мы прибыли в Хайфу ночью. Нас привезли на такси и спросили, есть ли у нас знакомые. Мы были из первых по так называемой прямой абсорбции, когда можно устраиваться, где тебе будет угодно. Нам дали название гостиницы в Хайфе, поскольку мы ничего абсолютно не знали. Искали мы ее ночью, и наши прямо над рынком «Тальпиот» на Адаре, гостиница называется «Тальпиот». Я думаю, что люди, которых мы там встретили, снимают там комнату на час или на два. Может быть, они совсем бездомные, очень бедные люди. Комната – ничего подобного я в своей жизни не видела. Кровать занимала всю комнату в ширину. Душ находился прямо в комнате, а вода из душа лилась под кровать. Окна наглухо закрыты, а если отодвинуть штору, то увидишь мусорные баки рынка «Тальпиот». И это все. Мы прибыли ночью. Проснулись в пять-шесть утра. Единственное место, где нам могут помочь, – это Сохнут. Это мы знали. Мы репатриировать шестого апреля, а восьмого начинается праздник Песах. Утром мы пошли в Сохнут, а они там и говорят: «Это первичная абсорбция, вы к нам не относитесь. Если за ближайшие полдня вы не снимите квартиру, то мы не успеем оформить все необходимые бумаги, и вам придется ждать десять дней. Десять дней! Тысячу шекелей мы получили в аэропорту, а с собой привезли четыреста пятьдесят долларов, которые разрешалось вывозить из России. Да четыре чемодана с надувными матрасами на тот случай, если будет негде жить, так чтобы хоть спать на матрасах, подушки, постельное белье, пластмассовые тарелки. И один чемодан с одеждой на первые дни, потому что вес был ограничен, а вывезти разрешалось только четыреста пятьдесят долларов на семью, по девяносто долларов на человека. И еще в аэропорту (в России) спросили, есть ли у нас предметы из золота и серебра. У меня забрали ложечку, которую я получила по наследству от бабушки. Передавали эту ложечку, когда в семье рождалась первая дочка или появлялся первый внук. И у меня ее отобрали, потому что она оказалась серебряной. Таким образом, нет у нас вещей, которые можно было бы продать, и нет денег, на которые можно прожить. Только полученные тысяча шекелей, а тут в Сохнуте говорят, что за полдня нужно снять квартиру. «Идите к маклеру!». Кто такой маклер, как с ним иметь дело, и где его найти? Об этом не было у нас ни малейшего представления. И мы спрашиваем: «Где? Помогите! Вы единственный известный нам адрес!». Мы пошли в Сохнут, а они говорят: «Идите, здесь много маклерских контор на улицах. Ищите себе квартиру. И есть у вас в запасе всего три часа. Если успеете, если успеете…». Муж… Они дали нам адрес одного маклера. Муж пошел на Адар, а я с детьми осталась возле Сохнута. А куда мне деться со всем? Через два часа вернулся муж и сказал, что снял квартиру. За те деньги, которые были в нашем распоряжении, он мог снять только неподходящую квартиру в неподходящем месте. И он сказал, что у нас просто нет выбора. Квартира была в Кирьят-Ата (город-спутник Хайфы). Мы успели оформить бумаги и должны были переехать на следующий день. Это был уже канун Песаха. Мы вернулись в гостиницу. Я увидела людей лежащих прямо на полу и спросила у мужа: «Что это? Им, наверное, плохо?». Он подошел к ним поближе и сказал мне, что это наркоманы. Я никогда в жизни не видела наркоманов, а тут они лежат у самой гостиницы, а рядом валяются шприцы. Мы забрали детей, а сами думали только о том, как дождаться до завтра. До завтра решили никуда не выходить, поскольку место не подходило для прогулок. Решили, будь, что будет. Но я сказала мужу одно: «Если рядом с квартирой будут люди того же типа, что мы видим тут (а других мы пока не видели), и, если квартира похожа на наше нынешнее жилье, а никакого другого Израиля мы не знаем, я попрошу маму сделать все возможное и выслать мне деньги, чтобы я могла вернуться домой. Я не за что здесь не останусь. Я привезла детей не для того, чтобы жить в таком месте и в таком положении. Мы сидели в своей комнате, как вдруг услышали стук в дверь. Пришел какой-то мужчина с девочкой. И на ломаном русском, которым явно не пользовался лет двадцать, пригласил нас к себе на Песах.
Это были просто чужие люди. По радио объявили, что прибыла большая волна репатриантов, многие из которых все еще живут в гостиницах. Хайфский муниципалитет просто обратился с просьбой к тем, у кого есть такая возможность, пригласить людей к себе домой на пасхальный вечер. Из сказанного им мы и половины не поняли. Говорили немного по-английски, и немного на идише. Он сказал, что хотел бы пригласить нас. Для большей надежности он обратился к ответственному по гостинице, а тот позвал студента Техниона, дежурившего там, который и уточнил, что за нами приедут к определенному месту в шесть часов вечера. В тот момент, когда он пригласил нас, я, честно говоря, ничего не почувствовала, потому была в шоке от окружающей обстановки. Ночь в гостинице стоила триста шекелей, а значит, у нас осталось на шестьсот шекелей меньше. Получим ли мы еще деньги? Велика ли эта сумма? Мы взяли такси и уплатили десять шекелей, поэтому я почувствовала, что триста шекелей, - это гроши, а значит, через несколько дней я не смогу накормить детей. Это было единственное, что я ощущала, а все остальное не имело значения. Муж почувствовал, что он привез сюда свою семью и бросил ее в нищету. Забрал из надежного места и привез сюда, где через несколько дней он не сможет накормить детей. Он был совершенно сломлен. Я не могу произнести это слово. Мой муж - человек очень сильный, с жестким характером, не склонный к разговорам. В ту секунду, когда пригласивший нас вышел из комнаты, попросил меня взять детей и спуститься вниз, оставив его на несколько минут одного. И едва закрыв за ним дверь, я услышала, что он плачет. Никогда раньше я не слышала, чтобы муж плакал. Это было в первый и, думаю, надеюсь, что в последний раз. Наступил вечер, мы вышли на улицу, и этот человек забрал нас. Он привез своего отца, который приехал в 1956 году из Польши, чтобы нам было с кем говорить. Он привез своих родителей. И когда мы пришли к ним в квартиру, мы увидели, что Израиль совсем другой. И я в письме к маме написала, что, наверное, Нахума и Лею нам послал Бог. Это настоящее чудо, чудо.
Иван Толстой: Новые эмигранты в Израиле. Одним из шокирующих моментов оказалась религиозность израильского государства.
Мария Еленевская: Конечно, для очень многих выходцев из СССР, людей светских, людей воспитанных на пропаганде, оказалось шоком, насколько религия может влиять на жизнь государства и вмешиваться в жизнь частного человека. И это люди воспринимают тяжело. Хотя есть люди, которые стали религиозными, пришли в религию. В какой-то период в израильской прессе была волна возмущенных откликов на то, что эмигранты из бывшего СССР стали возвращаться. Но, как выяснилось в дальнейшем, цифры эти весьма невелики, я не знаю точно этих цифр на сегодняшний день, но год или два тому назад это было 50 000. Признаем, что 50 000 вернувшихся из волны, которая приближается к миллиону, - это совсем немного. Количество вернувшихся гораздо меньше, чем количество вернувшихся в США - люди, которые приехали со стартовой позицией гораздо лучшей и, тем не менее, процентное отношение гораздо выше. Никогда в прессе не звучало то, что есть люди, не вернувшиеся совсем, а уехавшие на работу. Большое количество молодых специалистов, особенно программистов, специалистов в хай-теке уехали назад в Россию, получив более выгодные контракты. Они совсем не порвали связи с Израилем, у них здесь остались семьи, они сюда приезжают и, более того, в Москве даже есть клуб «Даркон», в котором эти люди встречаются, говорят на иврите, слушают израильские песни. Так что говорить о том, что это волна, которая значительно аннулировала то количество, которое приехало сюда, никак нельзя.
Лариса Фиалкова: Я просто хотела дополнить, что когда говорят о возвращении в страну исхода, нужно учитывать, что одного желания вернуться мало. Должны быть возможности финансовые, социальные и прочие. Это, наверное, и объясняет, почему выходцы из Америки возвращаются в большем проценте случаев, чем выходцы из бывшего СССР. Кстати, англосаксы, по-моему, еще больший процент возвращается, им легче вернуться. Представьте себе, может ли эмигрант сегодня купить квартиру в Москве или в Киеве? Это безумные деньги. Может вернуться, но не туда, куда хочет и не на те условия, на которые хочет. Одного желания мало. Даже если оно есть, нужны социально-экономические условия.
Иван Толстой: Чувство собственной неполноценности – особенно поначалу – очень свойственно эмигрантам. Мария Еленевская и Лариса Фиалкова приводят такую байку:
Диктор: «Значит, приходит человек в ресторан с собачкой. Вокруг него крутится официант. Подал ему закуски. Крутится около него, не может никак отойти. Мнется, мнется, наконец-то вздыхает, подходит к нему и говорит:
- Вот вы думаете, что я тут всю жизнь работал? Вообще, вы думаете, что моя специальность? Работать официантом?
- Да нет, я так не думаю.
- Вы не думайте, что я работал в Союзе официантом. Вообще, я - инженер. Я в Союзе работал инженером на большом предприятии.
- Ну, хорошо…
- А вот, смотрите, видите - грузчики? Так вот, их специальность не грузчики, каждый из них - кандидат наук, они работали в серьезной лаборатории.
- Да нет, я совсем не думаю, что они грузчики по специальности.
- А видите, эта женщина… Вот видите, она тут расфасовывает товар. Так вот, она работала директором кондитерской фабрики. Вы не думаете, что она…
- Вы видите эту собачку?
- Вижу.
- Так вот, раньше она бультерьером была!».
Иван Толстой: Но есть и смутная гордость за оставленную страну, когда можно поразить неосведомленного туземца. Рассказывает экскурсовод.
Диктор: «На меня произвела впечатление первая экскурсия, через год после моего приезда, моя первая экскурсия в Израиле, которую я проводила, учась еще на первом курсе (двухгодичных курсов экскурсоводов при Еврейском университете в Иерусалиме). Водитель был марокканец такой, с толстой цепью в два пальца, очень кучерявый. Когда я пришла на экскурсию, он спрашивает: «Ты что, из России?». Я говорю: «Да». «А Машу знаешь? Она тоже из России». Я говорю: «Нет, не знаю». На следующий день я принесла ему карту России. Он посмотрел на карту и сказал, что это – ерунда, такое одно государство быть не может. Я говорю: «Понимаешь, потому я не знала Машу». Вот это произвело впечатление.
Иван Толстой: Другой рассказ экскурсовода.
Диктор: «Еще одна история случилась не со мной, а с моим коллегой, который вез не так давно нового русского в роскошном лимузине. Он напрягал, новый русский лет двадцати четырех-двадцати пяти, страшно напрягал все свои извилины, чтоб воспринять святость и все эти красоты Иерусалима. Кульминацией экскурсии был подъем на вершину Масличной горы. По версии всех трех религий это место, откуда явится Мессия, причем здесь между религиями нет разногласий, и все в этом уверены. И стоя на вершине горы, мой коллега сказал новому русскому, что «вот видишь внизу золотой купол мечети Омара, и это место, откуда, считает мусульманский мир, вознесся Магомет. А рядом с нами, на Масличной горе, стоит колокольня русского православного монастыря Вознесения. Это место, откуда, христианский мир считает, вознесся Иисус». Напряг свои не такие уж плохие мозги, раз сумел стать новым русским, молодой человек, сказал, сощурившись: «Да у вас тут, блин, Байконур!», чем вызвал восторг у моего коллеги.
Иван Толстой: Язык – одна из самых распространенных проблем приехавших.
Диктор: «Мои родители ужасно тяжело адаптировались и не могли учить иврит, им было очень тяжело: продукты не нравились, помидоры невкусные, огурцы невкусные, хлеб – вата. Все постоянно они хаяли, все им ужасно не нравилось. Я жутко переживала, что заставила их приехать сюда. Вроде, потихоньку, они стали привыкать, стали покупать продукты в русских магазинах, общаться только с русскими, естественно. Папа читает только русские газеты и, естественно, мы поставили квалим и смотрим только русскую программу. Когда я пытаюсь переключить на аруц штайм, второй канал, то родители просто не позволяют и начинают кричать в два голоса, чтобы выключила этот ужасный язык. Но и у меня, соответственно, компания чисто русская».
Иван Толстой: С языком во многом связаны и шутки. Вот два анекдота про Чапаева.
Петька встречает Василия Ивановича:
- Василий Иванович, это правда, что ты в Израиле побывал?
- Я - в Израиле? Ма питом, чего вдруг, Петька.
Василий Иванович во главе своих красных конников въезжает в город Офаким где его встречает восторженная толпа эфиопов. Василий Иванович обращается к ним
- Братцы, а белые в городе есть?
Шутки, бывают, конечно, и стихотворные:
Прощевай, моя Маланья,
Уезжаю за кордон,
Потому что по мамане
Я не Тютькин, а Гордон.
Или такая частушка:
Слышишь, Ваня, дорогой,
Слышишь, ножик точится?
Сделай, Ваня, обрезанье,
Страсть в Израиль хочется.
Иван Толстой: Как меняется состав приезжающих в Израиль в самые последние годы: каковы культурные и социальные изменения? Другими словами, становится ли «русская улица» русским проспектом или кварталом?
Лариса Фиалкова: Сегодня, конечно, приезжает меньше людей, чем приезжало в начале 90-х. Цифры существенно уменьшились, я не помню их точно, но сейчас речь уже не идет о сотнях тысяч, потому что жизнь и в России, и в других странах СНГ стабилизируется, люди уже лучше представляют себе, что жизнь в эмиграции не столь сказочная, как казалось в советское время. Поэтому, конечно, сегодняшние улицы не превращаются в проспект. Мы с Машей не изучали совсем свежих эмигрантов отдельно, поэтому на нашем материале мы вам не можем этого сказать. Что касается данных других ученых, то по их сведениям сейчас приезжает меньше людей с высшим образованием, чем приезжало в начале 90-х, меньше жителей столичных городов и гораздо больше из периферийных, меньше из России и гораздо больше из бывших стран СНГ, где продолжаются проблемные ситуации.
Иван Толстой: Послужило ли ваше исследование какому-то дальнейшему изучению?
Мария Еленевская: Во-первых, мы уже работаем вместе девять лет. Каждая из нас, кроме того, занимается темами, не связанными с эмиграцией. После того, как мы написали эти книги, мы уже опубликовали, наверное, еще 8 статей по другим темам. Мы исследовали русский интернет, а сейчас - восприятие городов эмигрантами израильскими. А сейчас мы заняты двумя большими темами. Первая- это отношение к закону. То есть это область юридической антропологии, потому что эмигранты, оказавшиеся в другой стране, оказываются как бы между двумя системами закона, им очень трудно бывает из-за того, что они не знают нового закона и пытаются представить себе, что является законным в рамках системы страны исхода. И, кроме того, вообще в Советском Союзе человек, во всяком случае, с гражданским судом, был связан мало, люди не хотели идти в суд, суда очень боялись. А израильтяне, наоборот, любят очень конфликты свои решать в суде, поэтому это тема, которая очень интересна, и мы надеемся, что она будет интересна не только антропологам, но и юристам. И, судя по первым откликам, их это интересует. А вторая тема, которой мы сейчас занялись, это научная диаспора. Причем в России об этом написано было уже много, но только в связи с учеными, математиками, инженерами, программистами, биологами и никто пока не занимался гуманитариями. Нам кажется, что это надо исправить. Гуманитарии тоже уехали, тоже эмигрировали. У них судьба еще более сложная, чем у людей, работающих в других областях. И вот мы хотим посмотреть, как они решают свои проблемы. Они являются как бы посланниками российской культуры на западе.
Иван Толстой: И в заключение познакомимся с некоторыми положениями финальной главы исследования: советская мифология в эмигрантском фольклоре. Еленевская и Фиалкова пишут:
«В последние годы фольклористы в разных странах пишут о том, что вместе с общественными изменениями меняется и расширяется круг их исследований. Современная фольклористика междисциплинарна и не может не считаться с проникновением фольклора в, казалось бы, «нефольклорные» контексты культуры и повседневности, например в городской быт, в повседневную речь, а также в публицистический, литературный и научный дискурс. Именно по этой причине авторы считали, что анализ личных рассказов эмигрантов из бывшего СССР будет поверхностным без обращения к русской и советской литературе, к средствам массовой информации и к дискуссионным Интернет-форумам, так как все они оказывают влияние на мировоззрение наших информантов. Данные таких интервью могут выглядеть противоречивыми, неточными или неполными по сравнению с ответами, получаемыми в условиях заранее спланированных экспериментов или структурированных интервью. Может показаться, что они не позволят дать точную оценку лежащим в их основе процессам познания. Нашей целью было найти корни этих противоречий в прошлом и настоящем опыте эмигрантов. Эмигрируя в Израиль, советские евреи мечтали оказаться в однородном обществе, почувствовать себя желанными и защищенными. Не будучи подготовленными к тому, что Израиль – полиэтничная, поликультурная и многоязычная страна, вновь прибывшие оказались лицом к лицу с парадоксом: в СССР они чувствовали себя дома, хотя были в окружении разнообразных других, а в Израиле они оказались чужими среди своих. Встреча с многообразием фенотипов, языков и традиций разрешила стереотипный образ еврея, бытовавший в Советском Союзе. Рожденные евреями не всегда придерживаются одной веры, а кровное родство не всегда объединяет. Такая двойственность особенно значима в том обществе, в котором этническая принадлежность эксплуатируется идеологами. Как мы показали на разнообразных примерах, одно и то же слово может обозначать разные, а иногда и противоречащие друг другу понятия. Так, понятие еврейство давно стало в Израиле предметом манипуляций политиков и средств массовой информации: когда речь идет о потенциальных мигрантах, оно щедро расширяется, когда же речь заходит о реальных иммигрантах, включившихся в конкуренцию за имеющиеся в обществе блага, оно жестко ограничивается.
У большинства наших информантов отсутствует жесткая корреляция между этнической принадлежностью и отношением к Израилю. Не гарантирует расположение к Израилю и еврейская самоидентификация иммигранта. Реальность быстро разрушает утопические ожидания гармоничного общества и часто мешает осознанию своего я и своей группы как части мирового еврейства. Но независимо от того, евреи наш информанты или нет, принесла им иммиграция чувство удовлетворения или заставляет жалеть о сделанном шаге, все они поняли, что жить в Израиле - значит разделить его судьбу. И это важный шаг на пути открытий, потому что дальше может оказаться, что они гораздо больше похожи на нас, чем казалось поначалу.
В первые десятилетия существования государства Израиль идеологи, по примеру Америки, пытались избежать деления общества на различные этнические и культурные группы, следуя политике «плавильного котла». Но сложившаяся в обеих странах ситуация убедила их, что успех в построении культурно однородного общества может оказаться пирровой победой. В Израиле иммигранты 1990-х стали первой группой, активно воспротивившейся ассимиляции и показавшие решимость сохранить культуру страны исхода. И то, что советские евреи, практически полностью ассимилировавшиеся в СССР, оказались не готовы к этому в Израиле, кажется парадоксом лишь на первый взгляд. Интересное объяснение дает этому психолог Ротенберг. Советская система во многом унаследовала механизмы подавления, сосуществовавшие в царской России. И направлены эти механизмы были не только против меньшинств, но и против интеллигенции, так как эта часть сообщества всегда тянулась к свободе и не поддавалась полному подчинению. Именно поэтому советская еврейская интеллигенция ощущала свою связь с русской культурой, а выработанные этические нормы были формой внутреннего протеста против подавления. Советские евреи надеялись, что в Израиле интеллигенция занимает ведущее положение в обществе. Велико было их разочарование, когда они осознали, что и там интеллигенция находится на периферии и не в состоянии предотвратить эрозию этических норм. В результате, эмигранты вновь нашли приют в хорошо знакомом мире русской культуры. И снова пригодились проверенные долгим опытом механизмы срытой оппозиции.
