Подведя итог прошедшему лету, климатологи вновь оповестили мир о наступающей катастрофе: арктические льды тают куда быстрее, чем предсказывали ученые. За последние полвека полярная шапка сократилась уже вдвое: ушанка стала тюбетейкой. В принципе, это как раз тот катаклизм, о котором мечтали юные мичуринцы всех стран и народов.
Приспосабливая мир к себе, прогресс делает его сразу и больше, и меньше. Именно это случилось с Севером. Растопленная Арктика, наконец, откроет регулярное полярное судоходство, позволяющее обойтись и без Суэцкого канала, и без Панамского, что на пять тысяч морских миль сократит кругосветное путешествие. К тому же, парниковый эффект сделает доступными сокровища потеплевшего Севера, где залегает четвертая часть всех запасов газа и нефти на нашей планете. Понятно, что охваченные утилитарным зудом, мы рады принести ему в жертву другие арктические резервы – запасы пустоты, спрятанной под вечными льдами.
Чистый излишек пространства, как высокие потолки или тонкая рифма, - необязательная роскошь, придающая жилью достоинство, а стихам оправдание. Наука утверждает, что, мысля, мы используем свой мозг лишь на несколько процентов. Остальное, видимо, уходит просто на то, чтобы быть человеком.
На Севере это особенно трудно, зато холод обостряет переживание всего остального, начиная со времени: чем сильнее мороз, тем дольше тянется минута. Достигнув летального предела, искусство становится искусством выживания. Быт высоких широт придает каждой детали скудного обихода забытую нами красоту необходимого: костяные солнечные очки, натянутый водонепроницаемый каяк, мороженое из китового сала, средство от цинги, которым служит мясо живого тюленя.
Живя в окрестностях небытия и ощущая трепет от его близости, северные народы обычно молчаливы, сосредоточены и склонны к пьянству. Сегодня за полярным кругом обитают четыре миллиона человек, но, пожалуй, селиться там стоило лишь эскимосам. За пять тысяч лет они сумели полностью вписаться в среду, мы же ее переписываем, постепенно превращая в Пятницу.
Раньше мы лучше умели пользоваться Севером. Он был не дорогой, не рудником, не скважиной, а храмом, лишенным деловитого предназначения. Впрочем, всякий храм бесполезен, именно потому, что он – храм бесполезному, такому, как Бог, любовь или горы. Понимая это, сто лет назад люди рвались к полюсу лишь потому, что он был: географическая абстракция, напрочь занесенная снегом.
Стыдясь мальчишества, я до сих пор с трудом удерживаю слезы восторга, читая о приключениях полярников. В лучших из них воплотились черты того прекраснодушного идеализма, которые традиция с куда меньшими основаниями приписывает рыцарям, революционерам и паломникам: фантазия, самоотверженность, благочестие. Тогда, на рубеже еще тех веков, прекрасная и недостижимая Арктика была религией атеистов, и Полюс слыл их Граалем.
С трудом пережив тоталитарный героизм предыдущего столетия, XXI век утратил вкус к романтическим подвигам. Пресытившись ими, он заменил единоборство с природой экстремальными видами спорта: в Нью-Йорке популярны кафе с бетонным утесом для скалолазания, а лед есть и в холодильнике.
