Иван Толстой: Они были первыми: судьбы русских эмигрантов, арестованных после войны в Чехословакии и судьба общественной организации, борющейся за восстановление исторической памяти.
28 октября, в День государственного праздника - образования в 1918 году Чехословацкой республики, - в Коронационном зале пражского королевского дворца – Града - в торжественной обстановке президент страны Вацлав Клаус наградил государственными наградами – орденами и медалями - самых выдающихся граждан. В этом году высочайшей награды – Ордена Томаша Масарика - был удостоен публицист, кинокритик и общественный деятель Владимир Николаевич Быстров.
Рассказывает пражский журналист Нелли Павласкова.
Нелли Павласкова: Владимиру Быстрову сейчас 72 года. Журналист по образованию, в молодые годы он занимался кино, работал редактором на киностудии «Баррандов», писал статьи о чехословацкой Новой Волне в кино – о творчестве Формана, Хитиловой, Менцеля, в 68-м году выступал против советской оккупации, за что и поплатился : потерял работу, получил запрещение на профессию и последующие 20 лет проработал переводчиком. После бархатной революции 89-го года основал с другими журналистами новый общественно-политический журнал «Рефлекс», в котором однажды, не называя имен, написал очерк о драматической жизни одного русского эмигранта, своего отца.
Отец Владимира – Николай Быстров - родился в Петербурге в семье столичного судьи, его мать была англичанкой, а ее брат Николай Джонсон служил секретарем великого князя Михаила Александровича, расстрелянного первым из всей царской семьи. Вместе с ним был расстрелян и его секретарь Джонсон.
После революции Николай Быстров воевал в Деникинской армии и после ее поражения бежал за границу. Осел в Праге, получил здесь юридическое образование и чехословацкое гражданство, женился на чешке и стал работать в Министерстве иностранных дел.
Но дальше в статье об отце появилось еще кое-что, потрясшее всех непосвященных. Сразу после освобождения Праги, в мае 1945 года, в дом Быстровых явились офицеры советского СМЕРШа и увели отца. Что с ним случилось, было долгое время неизвестно, пока не пришла повестка, гласящая, что Быстров-старший, за контрреволюционную деятельность и побег из России, был осужден на 10 лет заключения и отправлен в концлагерь Тайшет.
В 1955 году, отбыв полный срок, Николай Быстров вернулся в семью, в Прагу. Жизнь свою дожил тихо, здоровье было подорвано, он зарабатывал на жизнь тем, что дома занимался переводами, некоторое время служил в Славянской библиотеке и был рад, что жена-чешка, несмотря на притеснения коммунистических властей, сумела добиться принятия сына в университет. А тому пришлось почти всю жизнь скрывать историю, происшедшую с отцом, как и родство с царским вельможей.
После публикации этого очерка в редакцию журнал «Рефлекс» посыпались письма. Писали дети людей с подобными родительскими судьбами, у большинства из них не было такого счастливого конца, как у Быстровых. Бывшие русские эмигранты, насильно вывезенные из Чехословакии, умирали на допросах, кончали жизнь самоубийством, погибали в сибирских концлагерях и теплушках, везущих их на верную смерть.
Все эти долгие годы молчавшие, «дети» хотели теперь встретиться с Быстровым-младшим. Так возникла идея создания организации, которая расследовала бы старое преступление. Какие цели вы перед собой ставили? - спросила я Владимира Быстрова.
Владимир Быстров: Комитет «Они были первыми» уже своим названием давал знать, что речь идет о тех, кто с оружием в руках первыми боролись с большевиками, и что они стали первыми жертвами советского произвола после Второй мировой войны. Организация объединила потомков российских эмигрантов и тех чехословацких граждан, родители которых были незаконно вывезены в Советский Союз и брошены в концлагеря. Нашей целью было восстановление исторической памяти в чешском обществе, рассказ о трагическом финале российской эмиграции в Чехословакии, о советском бесправии и произволе, которые царили в нашей стране после окончания войны. Мы писали об этом, открывали музейные экспозиции, установили две мемориальные доски в Праге - на русском Ольшанском кладбище и, так называемом, «профессорском доме», где проживало много российской интеллигенции. Еще одна мемориальная доска была установлена в Брно. При участии членов правительства, депутатов парламента и президента Вацлава Клауса мы ежегодно проводили в мае митинги и гражданские панихиды по погибшим. И, наконец, нам удалось добиться у чешского правительства выплаты одноразовых, довольно крупных, денежных пособий потомкам погибших.
Иван Толстой: С основателем комитета «Они были первыми» Владимиром Быстровым беседует Нелли Павласкова.
Нелли Павласкова: Ваша организация, кроме того, проделала кропотливую работу по разыскиванию и получению сведений о жизни вывезенных людей после ареста и после советских судов. Как вам это удалось?
Владимир Быстров: В начале девяностых годов одна женщина, работник Конфедерации политзаключенных Чехословакии, работала в архиве МВД, она разыскивала своего отца, украинского эмигранта, пропавшего в 45 году. В этом архиве она наткнулась на записи, касающиеся и других арестованных. Она нашла 250 имен и первые скудные сведения о них. Нас это очень удивило, мы и не предполагали, что в Чехии вообще имеются какие-то документы об этих арестах. Мы пошли по этому пути, и нам удалось разыскать сведения о 450 арестованных. Всего же с 45-го по 48-го год советские органы арестовали, по политическим причинам, около тысячи эмигрантов, живших в Чехословакии. Некоторые семьи к нам не обращались: одни не хотели бередить души и снова возвращаться к этим трагическим событиям, другие вообще не желали об этом говорить (но таких было очень мало и, в основном, это были люди, придерживающиеся левых политических взглядов). Многие пострадавшие семьи покинули Чехословакию, и уехали на Запад.
Иван Толстой: Не так давно стала известна судьба Николая Ирманова - отца известного чешского джазового певца, киноартиста и скульптора Вячеслава Ирманова. Рассказывает его дочь, доктор психологии Катержина Ирманова.
Катержина Ирманова: После революции, в 19-м году, дедушка бежал в Африку, потому что он был белый офицер. Он бежал во время, когда бабушка была еще в ожидании. Бабушка в 24-м году, со своей семьей и с моим папой, который родился в 19-м году, бежала в Финляндию. Дедушка жил какое-то время в Африке, потом бежал в Париж. В Париже он стал журналистом, начал писать в эмигрантский журнал «Последние Новости», очень интересовался и занимался антисоветской политикой, потом уехал в Прагу. Мой отец детство прожил в Финляндии, а когда ему было 17 лет, переехал к своему отцу в Прагу, потому что Прага была, в 37-м году, центром европейской культуры. Мой отец здесь поступил в школу и хотел быть скульптором. Но был здесь один месяц, а потом вдруг дедушка, который ехал за какой-то работой в Будапешт, исчез и до 53-го года никто не знал, что с ним случилось. Потом, когда открылись ГУЛАГи, бабушка и отец узнали, что его перевезли из Будапешта в Москву.
Нелли Павласкова: Кто перевез?
Катержина Ирманова: Кажется, КГБ. Его схватили на улице или в квартире, перевезли в Москву, там его осудили в связи с судом над Тухачевским, и он в ГУЛАГе, в 42-м году, умер. Бабушка жила в Финляндии, а после 45-го года мой отец здесь поженился с мамой, я родилась в 47-м году, а потом хлопотали, чтобы бабушка переехала в Прагу. Так что она в 52-м году попала сюда. Я должна сказать, что моему отцу не было здесь легко, потому что он был русский эмигрант, понятно, что он никогда не вступил в коммунистическую партию. После войны он пел очень хорошо свинг, но потом, во-первых, решил, что хотел быть скульптором и заниматься совей профессией, а, во-вторых, он уже не мог, когда здесь была революция, в 48-м году, петь американские песни. Он решил работать скульптором. Ему здесь было, я думаю, тяжело и трудно.
У нас есть три письма, которые дедушка послал из Сибири, он был недалеко от Печоры. В этих письмах ясно видно, как ему тяжело. Я спрашивала отца, который умер в 95 году, узнавать ли мне. А он говорил: «Ничего не нужно узнавать. Все ясно». Жизнь окончилась так грустно, когда ему не было еще 50-ти лет.
(Звучит песня по-русски в исполнении Ирманова)
Нелли Павласкова: Я спросила Владимира Быстрова, как проходило взаимодействие его организации с российской стороной.
Владимир Быстров: Мы сначала обратились к нашим политикам. Стандартным ответом депутатов от левых партий было: не наше это дело, обращайтесь к Российской Федерации, от них надо требовать объяснений, возмещения и компенсаций. Почему вы вообще обращаетесь к нам? Но мы заявляли о нашей принципиальной позиции: мы - чехословацкие граждане, позже -чешские, все мы родились в Чехии, мы обращаемся к своему правительству, к своим учреждениям. В 45-м году тогдашние чехословацкие органы допустили, чтобы право и правосудие перешло в руки иностранной госбезопасности – советской, и против этого не протестовали, своих людей не защитили. Однажды советский посол Лебедев меня спросил, что хотим мы от них. Мы ответили: «От вас – ничего». Советский Союз творил здесь, что хотел, и что позволили ему другие государства, и мы не будем этим заниматься, это бессмысленно и никуда не ведет. Мы хотим знать, почему чехословацкие органы не защитили своих граждан, почему не выполнили своих обязательств перед эмигрантами, если уж предоставили им политическое убежище.
Иван Толстой: Владимир Быстров сам дал ответ на эти вопросы в своей документальной книге «Свободная несвобода», посвященной первым трем послевоенным годам в Чехословакии, до коммунистического переворота.
Цитата из книги Быстрова: «По-прежнему живуч миф о возвращении прежней свободы и демократии в послевоенную Чехословакию в 45-м году. Миф о том, что эти демократические ценности были утрачены только после коммунистического путча, происшедшего через три года после окончания войны – 25 февраля 48-го года. Но уже в конце Второй мировой войны, в апреле 45-го, в освобожденной Словакии была принята программа нового послевоенного правительства с декларацией, в которой говорилось, что в будущем Чехословакия будет разделять внешнеполитические, экономические и, прежде всего, идеологические цели Советского Союза. Благодаря этой программе, Третья Чехословацкая республика сознательно отделилась от духовных и гуманистических принципов, на которых была построена Первая республика президента Масарика, созданная в 1918 году. Послевоенная Чехословакия безропотно впустила в свою жизнь иные ценности и устремилась в иную цивилизацию. В архивах Министерства внутренних дел еще хранятся несколько десятков проектов, в которых предлагается применять репрессии за распространение порочащей информации о Советском Союзе. Уже тогда намечались наказания за нарушение единства Национального фронта, за распространение взглядов и идеалов, не соответствующих целям и идеологии коммунистов и других социалистических партий».
Иван Толстой: Так пишет Владимир Быстров в своей книге «Свободная несвобода». Нелли Павласкова.
Нелли Павласкова: В послевоенном руководстве Чехословакией главенствующие места заняли коммунисты и социалисты, премьер-министром был будущий президент из рабочих Клемент Готвальд, министерства внутренних дел, информации, культуры были в руках коммунистов. Президентом оставался Эдвард Бенеш, вернувшийся из лондонской из эмиграции, но это был уже больной, слабый человек, во время войны подчинившийся воли Сталина, которого смертельно боялся. Как, впрочем, боялся Сталина и коммунистический президент Готвальд.
Удушение демократических чехословацких традиций началось уже в конце 45-го года с ограничений свободы слова, с постепенным введением цензуры и с травли некоммунистических журналов и журналистов.
Иван Толстой: Владимир Быстров. Из книги «Свободная несвобода»:
Цитата из книги Владимира Быстрова: «7 декабря 1945 года министерство информации критиковало журнал Народной партии «Обзоры», в котором была опубликована статья «Министерство образования – чехословацкое или советское?» В ней критике подвергся циркуляр Министерства образования и просвещения, в котором предписывалось, что во всех школах, в классах могут висеть только портреты президента Бенеша и генералиссимуса Сталина, причем стена с этими портретами не должна быть больше ничем украшена, в крайнем случае, портретом президента Масарика. Автор статьи иронизировал по поводу того, что вряд бы Масарик согласился с подобной компанией, и задавал ехидный вопрос: будут ли в советских школах тоже висеть портреты чехословацкого президента. Журнал критиковал приказ министерства о том, что в чешских школах в качестве обязательного предмета вводится «Сталинская Конституция СССР», а не история чехословацкого демократического государства».
Нелли Павласкова: Репрессии против журнала не заставили себя долго ждать. Другой запрещенной для журналистов темой были урановые шахты и вопрос, куда отправляется чешский уран. Об этом писал известный позднее журналист Павел Тигрид, эмигрировавший в 48-м году из Чехословакии во Францию, долгие годы работавший в чехословацкой редакции Радио Свободная Европа и выпускавший разоблачительный журнал «Сведецтви» (Свидетельства).
Иван Толстой: Владимир Быстров. Из книги «Свободная несвобода»:
Цитата из книги Владимира Быстрова: «Тигрид несомненно знал о тайном соглашении, подписанном в ноябре 45-го года, согласно которому Советскому Союзу была предоставлена монополия на добычу урановой руды в Чехословакии, равно как и то, что добытая руда отсылается не в лаборатории Дрездена, но сразу же в Советский Союз для производства советского атомного оружия. Тигрид был ознакомлен с сообщением Народной партии города Яхимов о том, что на шахты прибудет партия немецких военнопленных, интернированных Министерством внутренних дел СССР и размещенных в западных областях Советского Союза. Позже пленных немцев сменили чехословацкие политзаключенные».
Нелли Павласкова: Владимир Быстров делает в своей книге вывод, что в такой обостренной атмосфере чешские власти не хотели и боялись протестовать против арестов и депортации российских эмигрантов. Они уже знали, какой произвол творился на территории Закарпатской Руси, освобожденной в 44-м году. Эта территория принадлежала Чехословакии, но на ней беззастенчиво начало действовать советское право, и тысячи граждан Чехословакии, жителей этих мест, подверглись террору, арестам и притеснениям. Единственным человеком, на кого возлагались надежды семей угнанных, был сын президента Масарика, министр иностранных дел Ян Масарик.
Иван Толстой: Владимир Быстров. Из книги «Похищения граждан Чехословакии и их угон в Советский Союз»:
Цитата из книги Владимира Быстрова: «Чехословакия президентов Бенеша и Масарика предоставила эмигрантам не только надежное убежище, но помогла дополнить или получить образование, помогла стать полноправными членами общества. Послевоенные аресты эмигрантов были нарушением прежнего демократического консенсуса – ведь согласно международному договору послевоенная Чехословакия была логическим продолжением Чехословакии Бенеша. Поэтому семьи эмигрантов обращались за помощью к чехословацким органам и учреждениям всех рангов. Уже в 45-м семьи бесстрашно писали петиции и требовали возвращения своих близких. Это было спонтанное противостояние простых людей государственной политике, несовместимой с демократическими традициями прежней Чехословацкой республики. Но надежды эти почти никогда не оправдывались».
Иван Толстой: 28 октября, в День государственного праздника - образования в 1918 году Чехословацкой республики, - в Коронационном зале пражского королевского дворца – Града - президент страны Вацлав Клаус наградил государственными наградами – орденами и медалями - самых выдающихся граждан. В этом году высочайшей награды – Ордена Томаша Масарика - был удостоен публицист, кинокритик и общественный деятель Владимир Николаевич Быстров. О работе своего Комитета он рассказывает:
Владимир Быстров: Позже мы вместе с «Центром по документации преступлений коммунистического режима» нашли еще 150 человек, угнанных в СССР. На каждого из них мы составили анкету с сорока вопросами: почему был арестован, какая была его дальнейшая судьба, и так далее, и хотели передать эти вопросники российскому посольству в Праге. Но те не пожелали с нами разговаривать, и тогда мы вошли в проходную посольства и всучили им анкеты, потребовав от вахтера, чтобы он поставил на пакете печать. К нашему удивлению, после долгого ожидания, мы начали получать ответы. Сначала пришла информация о четырех репрессированных. Странно, но это был ответ на мой запрос об отце и на отцов трех женщин из руководства нашего комитета, так что субординация была соблюдена даже в таком деле. Потом пришло еще десять ответов, через полгода - двадцать, а потом большой пакет, но в большинстве вопросников был проставлен краткий ответ: «Нет». В том смысле, очевидно, что в архивах нет сведений. Не знаю, из каких архивов поступали эти сведения, часто это были справки о реабилитациях, на одного и того же человека приходили противоречивые сведения, путались даты и места заключения. На передачу этих документов в российское посольство были приглашены чешские журналисты.
Однажды на одном нашем митинге на русском Ольшанском кладбище ко мне подошел незнакомый господин и представился пресс-секретарем российского посольства. Он вручил мне пакет с новыми ответами, которые полностью отличались от предыдущих. Эти документы он передал мне неофициально - из рук в руки.
Через некоторое время поменялся состав российского посольства, новые чиновники перестали с нами общаться, но и мы уже не ощущали необходимости быть с ними в контакте.
Иван Толстой: Рассказывает пражский журналист Нелли Павласкова:
Нелли Павласкова: В книге Владимира Быстрова «Похищения граждан Чехословакии и их угон в Советский Союз» прослеживаются многие судьбы арестованных эмигрантов и приводятся официальные ответы российской стороны на запросы комитета «Они были первыми». В Праге одной из первых жертв СМЕРШа в 45-м году стал последний дипломатический представитель демократической России в Чехословакии chargee d ’ affaires посольства Временного правительства в Праге Владимир Рафальский. Он был профессиональным дипломатом, после октябрьской революции 17-го года отказался подчиняться большевистским властям и в Россию не вернулся. В 1919 году он был назначен эмигрантским дипломатическим представителем в Праге. Это представительство работало до начала тридцатых годов, и все это время было мишенью протестов со стороны советского правительства. Представительство было распущено только после установления официальных дипломатических отношений между Чехословакией и Советским Союзом. Владимир Рафальский пользовался большим уважением среди эмигрантов, они называли его «отцом русской эмиграции в Чехословакии». Позже, владея десятью языками, он работал судебным переводчиком. 11 мая 1945 года Рафальский был арестован в своей пражской квартире.
Иван Толстой: Перу Владимира Быстрова принадлежит и историко-литературное исследование «Жизнь и произведения Константина Чхеидзе» Владимир Быстров пишет:
Диктор: «Константин Чхеидзе, родившейся в Кабарде сын грузинского князя и русской матери, оказался после Гражданской войны в Чехословакии. Это было светлое явление в чешской литературе между двумя войнами. Своими романами о недавнем прошлом Кавказа - «Смотрящий на солнце», «Навстречу буре», «Путник с Востока», «Невеста с гор» - он, как никто другой из российских эмигрантов, сумел создать прочный мост между Кавказом, Россией и чешскими читателями. Все его романы и рассказы, созданные в период с 25-го по 45-й годы, были переведены на чешский язык. Сам Чхеидзе назвал этот период самым счастливым в его жизни. Но сожгло его не солнце, а люди. В 45-м году в Праге за ним пришли, и десятилетнее заключение в советском концлагере прервало его успешное творчество. Почти все русские рукописи его романов пропали, и нам остались только переводы на чешский. Во время немецкой оккупации Чхеидзе не хотел публиковать свои новые книги и ждал конца войны. Эти рукописи тоже бесследно исчезли.
Константин Чхеидзе вернулся в Прагу в середине пятидесятых годов. Ему было, о чем писать. Но социалистические издательства не желали выпускать его произведения. И все-таки при поддержке Чешского литературного фонда он написал обширные «Воспоминания», в них есть и апокалиптические описания мира советских концлагерей, мира ГУЛАГа. Этой фреске нет равной в чешской литературе.
От СМЕРШа не спаслись ни председатель Союза русских писателей и журналистов Сергей Варшавский, ни управляющий библиотекой Русского заграничного исторического архива Сергей Постников, ни директор Института Кондакова в Праге историк и писатель Николай Андреев».
Иван Толстой: В своих «Воспоминаниях» Константин Чхеидзе пишет о собрании лидеров различных партий чешского эмигрантского сообщества, где они договорились, что на время войны они отказываются от антисоветской деятельности в какой бы то ни было форме, и что они создадут подпольный «Комитет защиты России». Члены Комитета будут обмениваться информацией и поддерживать связь между собой. Свои главные задачи Комитет сформулировал так:
«Укреплять в своем окружении уверенность в том, что наша родина в конечном итоге победит Германию и любого иного агрессора».
Чхеидзе вошел в этот Комитет и лично помогал семьям русских, арестованных гестапо. Вот, что он пишет в своих воспоминаниях:
«Мы не стремились совершать героические поступки: ни Комитет в целом, ни отдельные его члены. Мы хотели, и в некоторой степени нам это удалось, играть роль «радиаторов», создающих «магнитное поле». Один полюс этого поля был направлен «За Россию». Второй в направлении «Против агрессора». Каждый из нас на своем месте старался создать свою твердую идеологическую точку опоры».
Иван Толстой: Владимир Быстров поясняет эти слова:
Владимир Быстров: Кто может представить себе значение психологического фактора, особенно в покоренной стране, какой была Чехия, или значение этого фактора для эмигрантов, которые – не будем скрывать – не все оставались верными своей родине, тот поймет, какую роль сыграли «радиаторы». Они поддерживали связь со многими важными лицами чешской общественной и культурной жизни, участвующими в подпольной борьбе против нацистов, поддерживали связь и со вторым поколением эмигрантов, молодежью, которая еще до войны объединилась в военизированную националистическую организацию. Молодежь не отказалась от мысли свергнуть советскую власть в России. Во второй половине тридцатых годов некоторые члены этой организации подумывали о свержении советской власти с помощью Германии. Однако немецкий нацизм они также не поддерживали, напротив, они рассчитывали на то, что освобожденная Россия расправится с нацизмом. Во время нацисткой оккупации Чехии члены этой организации сохранили лояльность по отношению к своей новой родине и последовательно отделяли себя от всех чешских пронемецких активистских организаций.
На основании полученных нами из России документов, большинство российских эмигрантов было осуждено Особым совещанием за участие в гражданской войне на стороне белых и за антисоветскую деятельность в эмиграции. Но были и другие случаи.
Иван Толстой: О том, как и по какому принципу шли аресты в послевоенной Праге, Владимир Быстров пишет:
Диктор: «У советской госбезопасности была в руках полная и подробная документация о работе русских и украинских эмигрантов в Чехословакии. В течение двадцатых и тридцатых годов советская разведка систематически анализировала работу всех организаций и партий. Все они работали открыто и большей частью имели свои собственные официальные органы печати, разрешенные чешскими властями. Не менее важными источниками информации были агенты советской разведки, систематически проникающие в эмигрантскую среду в течение двадцати лет.
Конечно, не могли быть арестованы все эмигранты без исключения. Поэтому главной целью было наказать наиболее известных людей и руководителей основных политических партий и течений. Особое «внимание» было «уделено» лицам, которые успешно вросли в чехословацкое общество и были авторитетами и специалистами в отдельных областях. Не случайно большинство похищенных были уже чехословацкими гражданами, и почти у всех было высшее образование.
В этом смысле типичными случаями были аресты директоров русской гимназии в Праге Владимира Светозарова и Петра Савицкого, директора украинской гимназии Григория Омельченко и директора Русского института сельскохозяйственной кооперации Сергея Маракуева, погибшего позже в лагере.
Из политических партий СМЕРШевцы обрушили свои репрессии, прежде всего, на руководителей «Крестьянской России». Были арестованы Сергей Маслов, Борис Седаков, Николай Быстров и еще десятки других членов этой партии. На втором месте были евразийцы. Репрессии с особой силой ударили по кадровым офицерам, которые с двадцатых годов служили уже в Чехословацкой армии, по чиновникам чехословацких учреждений из эмигрантов и по технической интеллигенции».
Иван Толстой: А есть ли свидетельства СМЕРШевской деятельности изнутри организации? Из книги Владимира Быстрова «Похищения граждан Чехословакии и их угон в Советский Союз»:
Диктор: Единственным прямым свидетелем действий СМЕРШа в Чехословакии был журналист Михаил Мондич, перешедший на Запад и опубликовавший в 48-м году в Германии документальную книгу о зверствах СМЕРШа. Она называется «СМЕРШ. Год в стане врага». Мондич, окончивший русскую гимназию в Праге, был мобилизован в органы СМЕРШ в качестве переводчика. В своей книге он рассказывает о зверствах и пытках, применявшихся при допросах русских эмигрантов. СМЕРШевцы расквартировались в вилле в Праге-Дейвицах, где до них находилось гестапо. Мондич пишет, что Рафальский был арестован и помещен в этой самой вилле. Во время допроса он покончил жизнь самоубийством, бросившись из окна третьего этажа. Смерть Рафальского позже не была подтверждена ни чешскими, ни российскими органами. Его могилу также не удалось найти. На запрос комитета «Они были первыми» Военная коллегия Верховного суда Российской Федерации ответила в 1995 году, что в архивах нет никаких документов, касающихся личности Рафальского».
Иван Толстой: Недавно вышла четвертая книга Владимира Быстрова - «Судьба генерала» - о жизни и смерти Сергея Войцеховского.
Владимир Быстров: Да, о нем мы узнали все с начала до конца, в этом нам помогли чешские органы.
Генерал Войцеховский не считался эмигрантом. Это был русский офицер, который, после распада российской армии, в 17-м году оказался в чехословацком корпусе-легионе.
Чехословацкий национальный совет повысил его до чина генерала, потом он воевал в армии Колчака и в 1921 году приехал в Чехословакию. Здесь он был подтвержден в генеральском чине и сразу получил чехословацкое гражданство. Войцеховский сделал молниеносную военную карьеру: он стал третьим человеком в армии, после министра обороны и начальника генштаба. В 1938 году он принадлежал к тем военачальникам, которые требовали оказания военного сопротивления Гитлеру. В 39-м году, после оккупации, он ушел в отставку, в 45-м году был арестован органами СМЕРШ и увезен в Россию. За участие в гражданской войне на стороне Колчака его осудили на 15 лет лагеря. В 42-м году он был переведен в Особлаг номер семь в Тайшете и в 52-м году скончался.
Иван Толстой: С Владимиров Быстровым беседует Нелли Павласкова.
Нелли Павласкова: Вы сказали, что в расследовании судьбы генерала Сергея Войцеховского вам помогли чешские официальные учреждения, как это происходило?
Владимир Быстров: Министерство иностранных дел Чехии впервые направило Российской Федерации ноту по поводу политического похищения чехословацкого генерала. Российская сторона довольно быстро начала присылать материалы по его делу, но здесь была большая неразбериха. В 2005 году последнюю порцию документов привез министр иностранных дел России Сергей Лавров, когда приехал с официальным визитом в Чехию.
Мы хотели перевезти останки генерала в Чехию, но нам ответили, что местные власти Тайшета сообщили: кладбища, как такового, там уже нет. Через полгода в Иркутск отправилась одна наша экспедиция, идущая по следам легионеров. Они побывали на этом кладбище, увидели, что оно все-таки существует. Конечно, в запущенном состоянии, стоит там только один памятник, поставленный, кстати, японцами, но оно существует. У нас есть его фотографии.
В своей книге я пишу еще об одном интересном моменте. Одним из подчиненных генерала Войцеховского в чехословацком легионе в годы Гражданской войны в России был офицер по имени Людвиг Свобода. В 68-м году он стал президентом Чехословакии. Когда в 45-м году чехословацкое МВД запросило генералитет, согласны ли они с тем, чтобы министерство начало хлопоты по освобождению Войцеховского, то только один генерал сказал «да». Но это был не Людвиг Свобода, который в это время был министром обороны Чехословакии.
Страх перед советскими карательными органами оказался сильнее боевой дружбы военачальников. И это еще один штрих к атмосфере послевоенных лет.
Нелли Павласкова: Из тысячи арестованных эмигрантов в Чехословакию вернулось после смерти Сталина около ста человек. Но были и единичные счастливые случаи, когда родным удавалось вырвать своих близких из лап НКВД тогда же в 45-м. Об одной такой истории рассказывает известная пражская художница Нора Мусатова.
Нора Мусатова: Это очень интересно. Надо сказать, что в Праге в 45-м году, в мае, стояла невероятная жара, распустились все цветы, Прага была завалена сиренью. Я была как раз в гостях у своей закадычной подружки Наташи. Она была внучкой русского врача, который когда-то работал в чехословацкой армии, доктора Михаила Петровича Полосина. Жили они в части города, называемой Вршовицы. Так как тогда не было больших поликлиник, то у него была своя частная практика.
9 мая вошли в Прагу войска. И я как-то до обеда была, потому что в школу мы, конечно, не ходили, вот у этих Полосиных в гостях. Вдруг - звонок в дверь. А из кухни доносится голос Иды Семеновны, супруги доктора: «Нора, ты там где-то близко к дверям находишься, открой, пожалуйста. Это, наверное, пациент». Я, ничего плохого не думая, иду, открываю дверь. А передо мной стоит, как мне показалось, мне тогда было тринадцать с половиной лет, сошедший как будто с иконы, такой витязь. Такое красивое лицо, стоит вытянувшись, правда, в советской форме, в сапогах. Я не видела советских солдат такого вида на улице. Все они были запыленные, уставшие. А этот был прямо весь с иголочки, красавчик такой. Я обомлела: «Здрасьте». Он спрашивает: «Доктор Полосин дома?». «Дома». «Могу его видеть?». «Да». «Могу пройти?». Невероятно вежливый человек. Я посторонилась, его пропускаю. Он подождал, из кабинета выходит Михаил Петрович в белом халате, спрашивает его: «Чем могу быть полезным?». «Доктор, я только на минуточку, можно с вами переговорить?». «Пожалуйста, проходите». Потом появляется и дочь доктора из спальни, Нина Михайловна. Потом открывается дверь в кабинет, выходит доктор с офицером. Очень любезно, свободно выходят. А Михаил Петрович говорит жене: «Ида, я тут ненадолго с ними». «Куда ты, Мишенька, куда?». «Нам тут нужно недалеко, - говорит офицер, - у нас тут…». В общем, что-то намекнул про консилиум, что надо посоветоваться, какие-то раненые… Что было вполне реально в то время, не вызывало никаких сомнений, что к врачу обращаются за таким делом. А она: «Миша, Миша, я тебе шубу…». А этот говорит: «Что вы, зачем шубу? На дворе жара». И ушли. Но на этом дело не кончилось. Началось волнение, стали искать куда его, отчего, к кому обратиться…
Нелли Павласкова: Он домой не вернулся ночевать?
Нора Мусатова: Нет. У матери моей подруги, Нины Михайловны, она была тогда еще молода, ей было 36 или 37 лет, был друг Божедар Мартынович. К нему обращаются: «Божедар, я вас прошу, умоляю, достаньте, узнайте, вытащите Михаила Петровича из-под земли». И этот Божедар начал действовать. Было такое семейство Гугиных. У Гугина сидела дочь с мужем, он был уже поднаторевший в этих делах, знал, куда обращаться. И вместе с этим Гугиным они разузнали, что когда в Праге арестовывают, то везут в какую-то крепость в Тиборе, где-то на границе с Польшей. Там какая-то тюрьма пересыльная была. И вот ежели он там находится, не переедет границы с Советским Союзом, то его можно будет как-то выцарапать. Вот такие ходили слухи по Праге. Так что этот Божедар напряг все усилия и, действительно, поздней осенью, в начале ноября, когда мы были в Мариенбаде (а взяли его в мае), вернулся Михаил Петрович. Но в 49-м моя подружка с матерью приложили все усилия и выехали все-таки из Чехословакии в Америку.
Меня всю жизнь интересовало, как же они выцарапали Михаила Петровича. Это был довольно редкий случай. И я еду в гости к своей подруге в Америку и спрашиваю, как же удалось тогда Божедару выцарапать Михаила Петровича. А Нина Михайловна говорит, что очень просто. Божедар поехал в Тибор, познакомился с начальником этой тюрьмы и разузнал, чего его душа жаждет, о чем он мечтает. А начальник тюрьмы мечтал об авторадио. Тогда с такой штуковиной ездили немцы, наверное. И Божедар достал откуда-то это радио и преподнес начальнику тюрьмы в обмен на Михаила Петровича Полосина.
Нелли Павласкова: Я спросила Владимира Быстрова о роли нынешнего президента Вацлава Клауса в деле помощи его организации «Они были первыми».
Владимир Быстров: Я должен сказать, что мы всегда старались не быть связанными ни с какой политической партией, но больше всего нам с самого начала помогала правая Гражданско-демократическая партия, во главе которой стоял Вацлав Клаус. Они всегда четко понимали наши цели и всецело нас поддерживали. Например, все депутаты Гражданско-демократической партии проголосовали в парламенте за принятие закона о денежных компенсациях семьям погибших эмигрантов, чего нельзя сказать о левых партиях, даже некоммунистических. Вацлав Клаус вступил с нами в контакт еще в 92-м году, когда был министром финансов. Он отвечал нам на наши вопросы, писал личные теплые послания, в одном из них он назвал первые три послевоенных года «преддверием ада». Будучи премьер-министром, он поощрял наши выставки и музейные экспозиции. Став президентом, ежегодно принимал участие в наших гражданских панихидах и митингах, посвященных памяти жертв произвола. Он поддерживал наше стремление не забывать о прошлом.
Нелли Павласкова: В конце концов, ваша высокая государственная награда – орден Масарика - говорит о многом. Вы достигли всех поставленных перед собой целей. Чем вы будете заниматься ныне?
Владимир Быстров: Как-то все совпало. Совпала награда и, одновременно, совпало три окончания. Первое - то, что я окончил трехгодичную работу над книгой организации советских лагерей «Путеводитель по империи зла». Также я окончил полуторагодичную работу над книгой о генерале Войцеховском «Судьба генерала». И окончилась работа нашей организации, потому что нас остался неполный десяток, и я, со своими 72 годами, был таким молодым пионером. Остались только старые дамы, эта организация уже не может активно действовать. Так что я считаю это оконченным. Кроме того, я чувствую, что с этой темой последних лет я как-то внутренне слишком сгорел, и я хочу вернуться к сугубо чешской теме. Все-таки я - чех. Естественно, эти темы будут политические, хотя я с улыбкой говорю, что самое хорошее было бы взять какую-то писательницу или писателя 19-го века и написать про их любовные похождения. Это было бы самое интересное, но на это у меня нет времени и сил. Хотя материал тоже есть. Я когда-то хотел показать чешскому читателю все любовные похождения Пушкина. Но это было тогда, когда существовали две или три книги. Теперь в России существуют на эту тему сотни книг и эти любовные похождения получили такой масштаб, что опять к этому возвращаться… Я останусь при чешской теме.
