Александр Генис: Нынешняя предвыборная кампания - самая необычная в истории Америки уже потому, что в ней впервые решается давно решенный в других странах вопрос: может ли женщина стать президентом страны? Успех Хиллари Клинтон, которая уверенно обгоняет во всех опросах общественного мнения других кандидатов от демократической партии, заставил ее конкурентов ужесточить тактику. Хиллари оказалась под таким огнем критики, что в Лас-Вегасе, на последних дебатах демократов, она пошутила, что ей пришлось надеть асбестовый костюм. К обычной ожесточенности предвыборной борьбы на этот раз примешался женский вопрос. Даже Билл Клинтон вступился в защиту жены, оговорив, правда, что его так поступать вынуждает южный кодекс чести, а не политика. Надо сказать, что такая проблема в других частях света показалась бы странной. Кому пришло бы в голову защищать от атаки политиков-мужчин железную леди - Маргарет Тэтчер? Или Ангелу Меркель? Или, если уж на то пошло, лидера нынешней пакистанской оппозиции Бхутто?
Америка, однако, дело другое, и женский вопрос в ней еще действительно вопрос. О гендерном аспекте, в очередном эпизоде своего предвыборного сериала, рассказывает вашингтонский корреспондент «Американского часа» Владимир Абаринов.
Владимир Абаринов: Америка несколько отстала в вопросе избирательного права женщин. Хотя и не намного. Возможно, современная деловая политически активная дама будет удивлена, если узнает, что женщины впервые получили возможность голосовать лишь в 1893 году в Новой Зеландии. Первой европейской страной, предоставившей своим гражданам обоего пола право избирать и быть избранным, стала в 1906 году Финляндия (точнее – Великое герцогство Финляндское в составе Российской империи) – и сразу же 19 финок были избраны в парламент.
Но прошло еще немало лет, прежде чем политики осознали, что женщины – это особый сегмент электората со своими - отличными от мужских - запросами. После Второй мировой войны избирателей-женщин впервые стало больше, чем мужчин. Кроме того, за годы войны женщины стали гораздо более самостоятельными, удельный вес их мнения в обществе существенно повысился. И началась разработка специальных, ориентированных на женскую аудиторию приемов избирательной кампании. Вот один из самых ранних примеров женской агитации: снятый на кинопленку ролик 1956 года, в котором домохозяйка, отставив в сторону метлу, обращается с призывом голосовать за Дуайта Эйзенхауэра.
Домохозяйка: Чтобы быть счастливой, важно, чтобы тебе нравились соседи, а ты нравилась им. Вдумайтесь только, как это важно, чтобы весь мир любил и уважал президента Соединенных Штатов. Ни один другой американец не завоевал уважения для нашей страны больше, чем президент Эйзенхауэр. А ведь это буквально вопрос войны и мира. Поэтому я голосую за Айка.
Владимир Абаринов: Политтехнологи республиканцев подготовили тогда целую серию таких роликов. Вот еще один.
Женщина: Меня зовут Лена Вашингтон, я – мать. Я голосую за Айка, потому что он способен дать нам продолжительный мир. Он остановил коммунистическую агрессию в Индокитае, Иране, и непосредственно здесь, в Америке. А еще в Гватемале. Он положил конец Корейской войне. Вот, чем мне нравится Айк, и он получит мой голос.
Владимир Абаринов: Далее следует серия интервью с 10 самыми разными женщинами, у каждой из которых своя причина голосовать за Эйзенхауэра. А заканчивается этот материал так.
Женщина: Многое в нашем будущем зависит от женщин этой страны. Они ведут домашнее хозяйство. Жизнь всей семьи вращается вокруг них. Любые изменения в семейном благосостоянии отражаются, в первую очередь, на них. Они занимаются закупками, следят, чтобы каждый член семьи был хорошо одет и сыт. Но, помимо этого, они еще и хранительницы наших ценностей, чаяний о будущем. На их плечах лежит воспитание наших юных граждан, которым они передают богатое наследие страны, ее любовь к миру и справедливости, ее стремление к демократии. Четыре года назад женщины этой страны отправили Дуайта Эйзенхауэра на работу в Белый Дом. От них, возможно, зависит результат нынешних выборов, а они любят Айка. Им нравится кое-кто еще – Мэми, чья улыбка, скромность и непринужденное очарование делают ее идеальной первой леди. Давайте оставим нашу первую леди в Белом Доме еще на четыре года. 6 ноября голосуйте за Дуайта Эйзенхауэра!
Владимир Абаринов: Соперник Эйзенхауэра, демократ Эдлай Стивенсон, не учел в своей кампании женского фактора и, возможно, по этой причине проиграл. Это стало уроком для Джона Кеннеди четыре года спустя.
Диктор: Это – семья Силлс. Недавно ее посетил Джон Кеннеди.
Джон Кеннеди: Господин и госпожа Силлс сталкиваются с одной из самых серьезных проблем, с которой сегодня сталкиваются все американские семьи. Эта проблема – значительный рост расходов на повседневную жизнь.
Госпожа Силлс: Наша арендная плата повысилась, расходы на еду, на одежду, на газ, на электричество, на телефон выросли.
Джон Кеннеди: А что скажете вы, господин Силлс? Как вам удается содержать двух дочерей?
Господин Силлс: Нас очень беспокоит их завтрашний день. Мы хотели бы обеих отдать в колледж.
Джон Кеннеди: Удалось что-нибудь скопить?
Господин Силлс: К сожалению, пока нет.
Джон Кеннеди: Думаю, одна из причин роста стоимости жизни – это приверженность нынешней администрации политике высокого банковского процента. Я считаю, мы должны лучше справиться со своей работой в этой области.
Диктор: Да, мы справимся лучше. Но для этого мы должны избрать человека, которого действительно беспокоят проблемы Америки. Мы должны избрать Джона Кеннеди.
Владимир Абаринов: В нынешней президентской кампании женский вопрос имеет особое звучание. Сенатор Хиллари Клинтон уверенно держится на первой позиции среди других кандидатов-демократов, оставляя ближайших соперников далеко позади. В результате, на последних теледебатах однопартийцы-мужчины навалились на нее всем скопом. Особенно усердствовали третий номер, Джон Эдвардс...
Джон Эдвардс: Если я ничего не пропустил, то сенатор Клинтон сделала два противоположных заявления в течение двух минут.
Владимир Абаринов: И второй – Барак Обама.
Барак Обама: Я не могу сказать, высказалась она за или против по этому вопросу.
Владимир Абаринов: Хиллари отразила эту атаку своеобразно: ее видеоинженеры смонтировали клип, в котором подложили реплики ее оппонентов на музыку.
(Звучит Клип)
Хиллари Клинтон: Похоже, я стала темой мощной дискуссии и сильнейшего испуга – и неспроста.
Владимир Абаринов: А Хиллари Клинтон тем временем поехала на встречу со студентками своей альма-матер – престижного частного женского колледжа Уэллсли в штате Массачусетс. Приняли ее там восторженно.
Хиллари Клинтон: Когда я здесь училась, у нас был комендантский час по выходным. Поэтому вечером в субботу и воскресенье шоссе, ведущее к колледжу, превращалось в трассу автогонок Гран-при – мы обгоняли друг друга, чтобы только успеть вернуться вовремя. Мальчиков разрешалось принимать в своей комнате только по воскресеньям, во второй половине дня. При этом мы должны были соблюдать так называемое «правило двух ног» - это значит, что во время свиданий по меньшей мере две из четырех ног должны постоянно касаться пола. Попробуйте как-нибудь на досуге. Как правило, мы начинаем испытывать ностальгию по колледжу, когда уже нашим детям пора идти в колледж. И хотя времена меняются, у этого заведения есть нечто, остающееся неизменным. Этот мирового класса преподавательский состав, который все время подгоняет тебя, не дает расслабиться, эта атмосфера соперничества и товарищества, которая возникает там, где собираются умные и амбициозные молодые женщины. Этот исключительно женский колледж всесторонне подготовил меня к участию в исключительно мужском клубе президентской политики.
Владимир Абаринов: Эта последняя фраза стала большим событием в президентской кампании. Комментаторы стали гадать: означает ли она, что сенатор Клинтон намерена «разыграть гендерную карту» или просто, что называется, давит на жалость? Время покажет. Во всяком случае, из 80 миллионов никогда не голосующих американцев значительную долю составляют именно женщины. Это могучий электоральный ресурс.
Александр Генис: В нашем «Музыкальном альманахе» мы постоянно говорим о том, как складывается канон современной музыкальной жизни. Следить за тем, как приходит и уходит влияние того или иного композитора, жанра, исполнителя - непременная задача всякой критики. Не так ли, Соломон?
Соломон Волков: Конечно. Для меня это одна из наиболее увлекательных задач критика, и Нью-Йорк это именно то место, где критику следует заниматься такого рода вещами, потому что Нью-Йорк это такой огромный культурный кипящий котел, который мы можем условно сравнить с биржей. Произведения культуры как бы возвышаются в своей оценке или падают вниз, в зависимости от очень многих обстоятельств – от критического мнения, от количества исполнений, от успеха того или иного произведения в новом исполнении. И в связи с этим я хотел завести разговор о Петре Ильиче Чайковском, потому что в Нью-Йорке недавно прошел целый фестиваль музыки Чайковского. Он так и назывался - «Опыт с Чайковским» - и Нью-йоркский филармонический оркестр под управлением Лорин Мазеля исполнил все шесть симфоний и его важнейшие инструментальные концерты.
Александр Генис: Соломон, Чайковский, конечно, очень подходящая фигура для того, чтобы начать такой разговор, потому что тридцать лет я живу в Америке и тридцать лет я слышу одно и то же. Чайковский, может быть, самый популярный композитор классической музыки в Америке, без чьей музыки не обходится Валентинов день, когда играют «Ромео и Джульетту», и, конечно, Рождество, когда всюду звучит «Щелкунчик».
Соломон Волков: Да, а День Независимости с его «1812 годом»!
Александр Генис: На Чайковском построены все американские праздники. И при этом Чайковский, из всех великанов музыки, я бы сказал, вызывает наибольшее подозрение…
Соломон Волков: Наименьше уважение. Хотя, должен сказать, что за те 30 лет, что я прожил в Нью-Йорке, оно очень сильно изменилось. Потому что, когда я приехал, то точно Петр Ильич был на большущем подозрении.
Александр Генис: Почему, Соломон? Ведь Чайковский еще при жизни был очень популярен в Америке - он же открывал Карнеги-Холл!
Соломон Волков: Еще при жизни Чайковского началось к нему такое подозрительное отношение высоколобых критиков. Это автор привлекал, почему-то, с самого начала, со стороны высоколобых критиков, сначала активное презрение, а потом какое-то подозрение.
Александр Генис: Его обвиняют в том, что у него слишком сладкая музыка.
Соломон Волков: Слишком сладкая, слишком доступная, профессионально не отделанная, эмоции слишком открытые… Поэтому, до сих пор, когда ты говоришь с музыкантом в Нью-Йорке, он стесняется признаться в том, что он любит Чайковского. Хотя публика обожает Чайковского, музыканты-исполнители с огромным удовольствием играют. И Лорин Мазель взял все шесть симфоний Чайковского. Спасибо ему за это, потому что первые три симфонии играются в Нью-Йорке, точно так же, как и в России, в данный момент, совсем не столь часто. Есть же известная шутка на этот счет:
- Сколько симфоний написал Чайковский?
- Три: четвертую, пятую и шестую.
Потому эти исполняются наиболее часто. А первые три симфонии звучат достаточно редко. Мозель их поставил и сделал это со свойственной ему добросовестностью и высоким профессионализмом, оркестр в его руках звучит великолепно, роскошно и изысканно, он управляет им как отличной машиной, таким «Роллс-Ройсом». Конечно же, такого рода фестивали, неизбежным образом, работают на Петра Ильича. Другое дело, когда, наконец, установится репутация Чайковского, которая сравняет его с безусловными авторитетами в области симфонизма - с Бетховеном, с Брамсом, с Брукнером, с Малером - это еще не наступило. Но, на моих глазах ситуация меняется, и я уверен, что когда-нибудь такого рода слава придет и к Петру Ильичу Чайковскому. И тогда даже редко звучащие симфонии Чайковского, вроде его первой симфонии «Зимние грезы», станут по-настоящему популярными.
Александр Генис: В Нью-Йорке состоялась премьера произведения крайне популярного и в Америке, и в России композитора Астора Пьяццоллы. Соломон, представьте, пожалуйста, этот опус.
Соломон Волков: Это даже не опера, это, как сам Пьяццолла его назвал, «танго-оперетта» под названием «Мария де Буэнос-Айрес». История жизни и смерти буэнос-айресской проститутки. Пьяццолла сочинил ее в 1968 году, и записал это свое произведение на двух дисках. Но после этого опус был забыт. Его воскресил Гидон Кремер, который буквально влюбился в этот опус, побудил композитора Леонида Десятникова, широко известного в России и на западе, сделать весьма существенную обработку, которая сделала его более формально интересным, изощренным и изысканным. Это было сделано в 1997 году. И усилия Кремера, который почти всегда, когда он начинает пропагандировать какого-нибудь композитора, добивается того, что этот опус или этот автор становятся достаточно известными и популярными. И «Марию де Буэнос-Айрес» Пьяццоллы поставил в Нью-Йорке ансамбль «Камерная опера», небольшой, но очень симпатичный коллектив. И слушатели вновь смогли убедиться в том, что Пьяццолла это не просто автор одного, двух, пятнадцати, двадцати удачных танго, но что это танго можно также объединить идеей музыкального спектакля. Пускай это и не опера, но это такое синтетическое действо, в котором звучит танго, люди поют, декламируются чрезвычайно экзальтированные стихи и, конечно же, танцуют. Думаю, что это следующий шаг на пути «Марии де Буэнос-Айрес» к настоящей популярности.
Александр Генис: Как обычно, выпуск этого «Альманаха» завершит блиц-концерт из цикла «Музыка 21-го века».
Соломон Волков: Сегодня я хотел показать сочинение 2002 года, которое принадлежит перу Арве Пярта, 72-летнего эстонского композитора, живущего в Берлине. Это очень необычное для Пярта сочинение. Пярт - уже живущий классик, это один из нескольких наиболее популярных и исполняемых композиторов, человек со сложившимся стилем, которого можно узнать по первым десяти тактам, когда начинает звучать музыка. Кстати, в последнее время, в европейских фильмах, в особенности, во французских, когда звучит музыка, всякий раз я говорю: «Оп!». И каждый раз, когда идут титры, это действительно оказывается Пярт, потому что музыка его невероятно узнаваемая.
Александр Генис: Мне кажется, что это совсем не удивительно, потому что музыка Пярта необычайно мистическая и загадочная, что, конечно, в совокупности, составляет идеальный фон для кино.
Соломон Волков: Но, в данном случае сочинение совершенно необычное для Пярта. Это 40-минутный опус, который он написал, когда увидел в лондонской галерее «Тейт» 150-метровую скульптуру индийского скульптора Аниша Капура под названием «Марсий». Марсий, это тот самый незадачливый Сатир, который осмелился вступить в соревнование с богом Аполлоном, проиграл это соревнование, и Аполлон с него ободрал кожу живьем. И Капур изобразил кровавого Марсия 150-метрового размера. Пярт говорит, в связи с этим, что когда он увидел эту работу, его обуял ужас: «Мне показалось, что я вижу собственное мертвое тело, и я осознал в этот момент, что я не готов к смерти, не хочу умирать». И родилось это сочинение, которое называется «Ламентата», от слова «ламентаццо» – «стенания», «оплакивания». Музыка невероятно экспрессивная для Пярта, у него ведь это все немного отстраненное, с таким мистическим оттенком, почти уже нейтральное.
Александр Генис: Скорее, Бергман, чем Феллини.
Соломон Волков: А здесь это постепенно поднимающийся из глубин души вопль ужаса. Невероятно сильное впечатление! Фрагмент отсюда мы услышим. Солирует на фортепьяно Алексей Любимов в сопровождении оркестра Штутгартского радио, дирижер Андрей Борейко.
Александр Генис: Забастовка 12-ти тысяч сценаристов погрузила Америку в унылое настроение, лишив нас всех ежевечерних развлечений. Мне, например, трудно обойтись без сатирических выпусков новостей, которые подводят итоги дня, потешаясь над промахами политиков.
С другой стороны, из солидарности к бастующим авторам, в чей профсоюз я сам недавно вступил, могу сказать, что их акция дала всем понять, как нам нужно писательское слово и как скучно без него обходиться. Забастовка подчеркнула весьма своеобразный и завидный статус писателя. Никто его в Америке не считает учителем жизни, но очень многие хотят стать авторами. Считается, что в каждом человеке «сидит» хотя бы одна книга. И, глядя, на гигантские книжные магазины, я часто думаю, что все они уже напечатаны. Тем не менее, стать писателями мечтают множество американцев. Рассчитывая даже не на славу и не на деньги, а на аскетические творческие радости, люди любого возраста идут учиться на писателя в колледжи и университеты страны. Самая знаменитая - лучшая из лучших! - писательская школа находится, как ни странно, в фермерской Айове.
Сегодня я попросил Владимира Гандельсмана, собрав материалы в американской прессе, в частности, в недавней статье Эдварда Делани, рассказать нашим слушателям, как учат на писателя в Америке.
Владимир Гандельсман: Начнем с того, что у выпускника такой школы в дипломе значится: «магистр изящных искусств» по классу «литературное творчество», «современная драматургия» или, даже, «поэзия». По окончании курса он, скорее всего, будет вести в одном из университетов или колледжей курс, в названии которого окажется слово «проза», «драматургия» или «поэзия». Раз в несколько лет у него будут выходить романы (в интеллектуальных или университетских издательствах), или его пьесы будут ставиться в небольших театрах, или он
будет издавать сборники стихов. Дело поставлено профессионально.
Александр Генис: Это еще не значит, что плохо. Выпускниками писательской Айовы были Джон
Ирвинг, Фланнери О'Коннор, Томас Джон Бойл и многие другие известные американские авторы.
Владимир Гандельсман: Там есть также семинар драматургии, там проводится летний литературный фестиваль и осуществляется международная программа по созданию литературных произведений, - уникальная программа, принявшая писателей более чем 120 стран. Там есть «литературная авеню» - серия бронзовых рельефных панелей изображающих цитаты из произведений, а также указывающих источник. Все 49 авторов и драматургов, нашедших пристанище на этой «авеню», связаны с
Айовой. Об успехе школы говорит и статистика. Три десятилетия назад программу заканчивало 50 человек, сейчас – 300. А ежегодное количество заявлений – 20 тысяч.
Александр Генис: Страшно подумать, сколько людей хочет быть писателями. Мы то с вами знаем, что это не прибыльная работа. Каковы критерии в определении лучших программ? Помимо статистики и знаменитых выпускников?
Владимир Гандельсман: Все-таки репутация – главное, и она зависит во многом от факторов, вами названных. Есть еще преподаватели. Всегда ли лучшие преподаватели –
знаменитые писатели, которые так привлекают студентов своими именами?
Александр Генис:Уверен, что нет. Достаточно вспомнить гениального Гоголя, который был никудышным, как все говорят, учителем.
Владимир Гандельсман: Конечно. Учительский дар – особый. Мы все помним замечательную надпись, сделанную Жуковским Пушкину: «Победителю-ученику от побежденного учителя». Каждый ли учитель способен на искреннюю радость по поводу превосходства своего ученика? Мне кажется, что такие перевелись. Я неоднократно наблюдал, как руководители ЛИТО плодят себе подобных, и, не дай Бог, кто-то пошел в свою неповторимую сторону. Но, вернемся к нашим, американским баранам. Конечно, учебные заведения гордятся знаменитостями. Если вы заглянете на веб-сайт Колумбийского университета, вы непременно увидите,
что там преподает Нобелевский лауреат Орхан Памук. Роберт Пинский и Дерек Уолкотт - в Бостонском университете. Тобиас Вольф - в Стэнфорде. В Нью-Йорке –
романист Доктороу и поэт Филип Левин. В понятие хорошего учителя входят и его способности сводить студентов с литературными агентами и издателями. Один из таких агентов, знающих толк в своем деле, выделяет программы в Мичигане, Айове, Колумбийском университете и в Стэнфорде.
Александр Генис:А как думаете вы, возможно ли научить писательскому ремеслу?
Владимир Гандельсман: Я думаю, как и многие другие, что нет, невозможно. И хуже всего учить на своем примере. Вот, что говорит Мэрилин Робинсон, лауреат Пулитцеровской премии 2005 года, преподающая в Айове: «У нас многие преподаватели абсолютно не касаются своих произведений, и вообще не воспринимают учительство как
награду за свою удачную книгу».
Александр Генис:Плиний Младший говорил, что нет такой плохой книги, из которой нельзя было бы чему-нибудь научиться.
Владимир Гандельсман: Это остроумно и верно, но – в отношении книги, а не учителя-писателя, у которого должен быть еще и чисто учительский талант. А это энтузиазм, артистизм, обаяние. Студенты как раз жалуются иногда на знаменитых писателей, потому что те преподают спустя рукава.
Александр Генис: А как обстоят дела с финансированием подобных программ?
Владимир Гандельсман: Здесь есть чему позавидовать. Ну, скажем, автор исторических романов Джеймс Миченер подарил Техасскому университету 20 миллионов.
Александр Генис: Он мог себе это позволить, он столько бестселлеров написал!
Владимир Гандельсман: Из этих денег университет платит за обучение студента, плюс 20 тысяч стипендия за три года, плюс 6 тысяч – на путешествия и исследовательскую работу. В 2005 году Хелен Зелл даровала 5 миллионов Мичиганскому университету. Немедленно программа университета стала одной из лучших в стране. И списку этому нет конца. Конечно, не все программы такие богатые. Иногда студентам приходится платить, и платить немалые деньги.
Александр Генис: Естественно, никакой единой обучающей программы нет. Сколько преподавателей – столько методов, так?
Владимир Гандельсман: Так. У всех свои методы и свои причуды. Мы помним, например, что Бродский заставлял своих студентов заучивать наизусть километры стихотворных строк. Есть обучение технологиям письма, составлению планов, схем, методов разработки характеров, сюжетных структур, обликов будущих персонажей. Ну и,
конечно, стиль преподавания! Есть диктаторы, нетерпимые учителя, не позволяющие панибратства. Трудно представить себе Владимира Набокова, болтающего со студентами на равных. Но, вот что важно: строгий учитель или либеральный, корректность все-таки соблюдается. Эмоциональное неприятие на уровне «нравится-не нравится» непозволительно. Российский менталитет не таков, - он более яростный и агрессивный. И этой корректности стоит поучиться.
Александр Генис: Я знаю несколько бывших студентов Бродского. Они никогда не жаловались на своего учителя. Крупных поэтов Бродский не вырастил, но все его ученики
научились читать и понимать поэзию, а лучшие - еще и переводить прозу. Тут мне приходит в голову пример превосходной переводчицы с русского Джеми
Гамбрел. Этой ей американский читатель обязан знанию рассказов Татьяны Толстой. Так что писательские школы нужны уже потому, что они готовят отличных читателей. Немаловажная деталь в нашем с вами, Володя, деле.
Поэтому, спрошу вас напоследок: окажись вы на месте учителя, что бы вы посоветовали начинающему писателю?
Владимир Гандельсман: Я с вами согласен насчет того, что научить читать – можно, а вот научить писать… Я не хотел бы оказаться на месте советчика и, надеюсь, не окажусь. Писателем становятся случайно, самобытность складывается, скорее, из неучастия в, так называемых, «совместных проектах». Человек вдруг узнает, что он знает что-то, что может быть выражено и – при этом – интересно кому-то еще.
Александр Генис: Как говорил Зингер: «Когда я был мальчишкой, меня называли вруном; теперь я
вырос, и меня зовут писателем».
Владимир Гандельсман: Точно так и есть. А мне очень нравится остроумный афоризм Бернарда Шоу, которым можно завершить нашу передачу: «Из-за того, что я стал писателем, не следует думать, что я никогда не стремился к достойной деятельности».
Александр Генис: Черчилль говорил: «Я уверен, что история будет благосклонна ко мне, ибо я собираюсь ее написать». Артур Шлезинджер, выдающийся ученый и тонкий политик, перевернул эту шутку. Он не только писал историю, но и помогал ее делать. Не удивительно, что его посмертно опубликованные дневники стали предметом пристального и пристрастного изучения всех газет и журналов страны. Сегодня о «Дневниках» Шлезинджера рассказывает ведущая нашего «Книжного обозрения» Марина Ефимова.
Arthur M. Schlesinger Jr. “Journals”
Артур Шлезинджер Мл. «Дневники»
Марина Ефимова: Артур Шлезинджер, историк, прожил долгую жизнь – 90 лет. И 70 из них он провел в гуще политической жизни Америки. Он был советником и «главным интеллектуалом» Белого Дома при президенте Джоне Кеннеди, он помогал Роберту Кеннеди в его предвыборной кампании, и он был консультантом множества политиков, от Линдона Джонсона до Эла Гора. Шлезинджеру было 82 года, когда Эл Гор позвонил ему однажды в час ночи и попросил помочь с выбором темы для речи.
Разумеется, такой человек не мог обойтись без мемуаров. И годам к 80-ти Артур Шлезинджер издал первый том, который назвал «Жизнь в 20-м веке». Том этот, толщиной в 523 страницы, кончается на том времени, когда автору всего 33 года. Из характеристики, данной этой книге критиком журнала « The New - York Review of Books » Джозефом Лэливелдом, понятно, что она не была историческим анализом.
Диктор: «Оправданием этих пятисот страниц, написанных живо и с юмором, является жаркая страсть автора быть свидетелем истории. Его книга полна ярких описаний событий и разговоров, иногда виденных и слышанных самим автором, иногда полученных из вторых (но надежных) рук. И часто даже незначительные подробности значительных событий и обрывки разговоров значительных людей добавляют новые детали к большому полотну политической и светской жизни Америки его времени. Историк по профессии, но свидетель по призванию, Шлезинджер никогда не бежал от злободневности – от политической злободневности, в особенности».
Марина Ефимова: Второй том мемуаров Шлезинджер написать явно не успевал и дал разрешение своему литагенту издать сами дневники – охватывающие годы с 1952-го по 2000-й. «Дневники» Шлезинджера в каком-то смысле даже интереснее его мемуаров: они свежее, менее выборочны, не так строго отредактированы, более импульсивны и допускают противоречия, приоткрывая больше правды и об авторе, и о его многочисленных персонажах. Главные действующие лица - политики, и главная тема - их отношения с автором. И здесь проглядывает любопытная тенденция:
Диктор: «В 1952 году мы находим молодого профессора Шлезинджера на торжественном обеде для ведущих деятелей демократической партии, на котором президент Трумэн объявил, что не будет выставлять свою кандидатуру на следующий срок. Шлезинджер пишет: «Я сам не заметил, как закричал со всеми «Не-ет!». Не знаю, почему я кричал «нет», когда только и мечтал о том, чтобы Трумен ушел с поста президента». Через 4 года на демократической конвенции Шлезинджер поддержал молодого сенатора из Массачусетса Джона Кеннеди. Но когда выдвинули кандидатуру Эстеса Кефаувера, «я, - пишет Шлезинджер, - почувствовал неожиданный прилив эмоций и громко кричал в его поддержку». Подобное случилось и в 1960 году. Шлезинджер, согласившийся поддержать Джона Кеннеди, долго скрывал эту новость от его соперника Аглаи Стивенсона, который на него рассчитывал. Когда Стивенсон выступал перед своими сторонниками за день до партийного голосования, Шлезинджер (цитируем его дневник), «незаметно проскользнул в зал и там плакал в темном углу», разрываясь между старой привязанностью и новой».
Марина Ефимова: Шлезинджер объясняет свою непоследовательность горячей эмоциональностью, но, говоря о молодом Кеннеди, честно пишет: «Мне нравилась его твердость и аромат победы, который от него исходил». Мудрость Шлезинджера и его чутье удержали его и при Линдоне Джонсоне, который после убийства Кеннеди сказал ему: «Вы нужны мне больше, чем Джону. У него у самого были знания, и умения. Я же могу почерпнуть их только у вас». Однако и для Линдона Джонсона лояльность была не главным свойством, и очень скоро Шлезинджер узнал, что его место предложено другому интеллектуалу.
После этой отставки – то ли в связи с эскалацией Джонсоном войны во Вьетнаме, то ли из-за пахнувшего на него аромата новой победы, Шлезинджер оказался во враждебном лагере – в лагере восходящей политической звезды - Роберта Кеннеди. Его гибель в июне 1968 года повергла Шлезинджера в отчаянье. Он переехал из Вашингтона в Нью-Йорк и записал в Дневнике:
Диктор: «Я больше не хочу заниматься политикой. Все политические лидеры, которых я любил и уважал, - мертвы. Я не желаю привязаться еще к одному только затем, чтобы вскоре найти и его убитым».
Марина Ефимова: Президентство Никсона (которого Шлезинджер, будучи либералом, от души презирал) изменило и некоторые его теоретические воззрения. В прошлом сторонник сильного президента, теперь Шлезинджер писал:
Диктор: «Я боюсь, что теория сильного президентства, которую в 50-х годах с энтузиазмом пропагандировали историки и политологи (и я в том числе), превратилась в пушку, которая бьет по своим. Слишком часто в правительство попадают ограниченные, самонадеянные, заблуждающиеся и даже глупые люди. А если президент и его администрация делают глупости, то лучше, чтобы правительство было слабым, а не сильным».
Марина Ефимова: Однако ни горькие, ни даже циничные мысли не в состоянии были перебить глубинную тягу Шлезинджера к политике. Не прошло и нескольких недель после его решения никогда больше не участвовать в политической жизни, как он уже прибыл на демократическую конвенцию в Чикаго, чтобы поддержать Джорджа Мак-Говерна. И тут же, в кулуарах, принял приглашение кандидата в президенты от демократической партии Хьюберта Хэмфри оказать ему поддержку в его предвыборной кампании. И снова пошла череда столичных персонажей: политиков, кинозвезд, журналистов и других знаменитостей. Вы узнаёте из дневников Шлезинджера, что Гарри Трумэн сказал Пикассо, что литературовед Исайя Берлин сказал о Ханне Арендт, и о чем Уильям Стайрон беседовал с Хилари Клинтон на пляже острова Марта-Виньярд. Рецензент, однако, замечает:
Диктор: «Персонажи лишь мелькают, в их портретах нет глубины и проницательности. Читать эти дневники увлекательно и любопытно, но автор не производит впечатление человека, глубоко погруженного во все политические события полувековой истории Америки. Его записи похожи на записи человека, падкого на развлечения, перебежавшего из историков в сторонние наблюдатели, для которого политическая жизнь и есть, по его собственному выражению, - «самое большое развлечение». Он встретился на Кубе с Фиделем Кастро, и тот напомнил ему друга Кеннеди, журналиста Джозефа Алсопа. Он встретился в Лондоне с Маргарет Тэтчер, и она напомнила ему Фиделя Кастро. Возникает вопрос: должен ли человек все же отличать добро от зла? И Шлезинджер не задумывается с ответом: «Наверное», - говорит он спокойно».
Марина Ефимова: «Больше всего, - пишет Артур Шлезинджер, - я люблю сидеть в отеле с политиками и газетчиками, обмениваясь сплетнями за бокалом мартини». И, по выражению рецензента Леливелда, его Дневник «похож на полный оживленного говора гостиничный номер отеля «Интеллект»».
Александр Генис: Сегодняшний выпуск «Американского часа» завершит очередной выпуск авторской рубрики Владимира Морозова «Необыкновенные американцы». На этот раз герой его очерка – деревенский полицейский Билл Поттер.
Владимир Морозов: Билл, а тебе приходилось пользоваться своим служебным пистолетом?
Билл Поттер: Да, один раз было. C обака напала на пацана лет семи. Он в школу шел. И, вдруг - бродячая псина. Она его уже с ног сбила и куртку на нем порвала. Я собаку и пристрелил.
Владимир Морозов: Билл, а бывали у вас в деревне убийства?
Билл Поттер: Один случай был. Точно в мой день рождения, 22 декабря. Лет 12-15 назад. Вон там, в прачечной. Приехали из соседней деревни вещи постирать, молодая женщина со своим приятелем. Ее бывший муж их выследил и застрелили обоих. Потом вставил дуло в рот, и разнес себе череп.
Владимир Морозов: Билл, ты служишь в полиции 29 лет. За это время, какой случай вспоминаешь чаще всего?
Билл Поттер: Как-то, дело было среди зимы, еду я на патрульной машине. Ночь. Все спят. Вдруг - глазам не верю - бредет по улице девочка лет четырех-пяти. Отвез в полицейский участок. У нее уже и щеки побелели. Оттерли мы ей лицо и руки, дали чаю. Поехали к ней домой. Мать-одиночка пропадает где-то в баре, восьмилетняя сестра, которая оставлена смотреть за ребенком, спит у телевизора. В доме грязища, холодно. Был суд, женщину лишили материнства.
Владимир Морозов: Так что, тут у вас полицейским больше и делать нечего?
Билл Поттер: Наверное, в каждой деревне такое. Муж напился, бьет жену. Она звонит в полицию или соседи. Или пацаны машину угнали и поехали кататься. Это тебе не город Нью-Йорк. У нас, слава Богу, ничего серьезного, спокойное место.
Владимир Морозов: И сколько тебе платят за такую спокойную работу?
Билл Поттер: Почти 40 тысяч долларов в год. Где-то три тысячи триста в месяц. Нет, средним классом я себя не считаю. Моя семья - в нижней части среднего класса. Да, за дом мы давно выплатили, но расходов много. Конечно, старшие дети отдельно живут. Трое дочерей, трое мальчишек внуков.
Владимир Морозов: А в городе Нью-Йорке ты часто бываешь?
Билл Поттер: Ездил туда один раз в отпуск на четыре дня. Далеко, триста с лишним километров. Нам с женой понравилось, красивый город. Хорошо отпуск провести, но жить там - ни за что. Слишком много народу и транспорта. Машину водить почти невозможно. А ночью нас в отеле все время полицейские сирены будили. Что-то там у вас всегда происходит. Но мы и днем-то в опасные районы не заходили. Кроме того, там на каждом углу полицейский.
Владимир Морозов: Но, Билл, я слышал, что и у вас тут марихуану во всю покуривают.
Билл Поттер: Бывает, арестуешь человека. Ну, подрался, или там бутылку виски из магазина спер. А при обыске - у него в кармане марихуана. Как-то я провел целый день в вертолете. Мы летали над округом Саратога, искали посадки марихуаны. Нашли, но немного.
Владимир Морозов: А вот в Амстердаме марихуану можно в любой кофейне заказать, хоть сигареты, хоть в кофе или в печенье. Немало американцев требуют легализовать марихуану. Почему нет? Это, вроде, такая мелочь!
Билл Поттер: Не такая уж и мелочь. Это прямой путь к серьезной наркомании. Может, один человек покурил раз в неделю, и все. А другой - с катушек. Я всегда был против марихуаны, даже ребенком. Помню 60-е годы. У молодых на уме - одна наркота. Многие хиппи от этого с ума сошли. Из их движения ничего хорошего не вышло.
Владимир Морозов: Слушай, а самогонку тут у вас гонят?
Билл Поттер: Нет, не слыхал. Это, в основном, в южных штатах. Такой горлодер, хуже самого дешевого виски. Я не пробовал, но шоферы-дальнобойщики рассказывают, которые по всей стране ездят.
Владимир Морозов: Мы говорили с Биллом Поттером в то время, когда по всему штату Нью-Йорк шли ожесточенные споры. Губернатор Элиот Спитцер предложил дать водительские права нелегальным эмигрантам. Большинство республиканцев, да и многие демократы были против. Билл, ты за республиканцев голосуешь, ты тоже против? Нет, он за.
Билл Поттер: В Америке 11 миллионов нелегалов. Конечно, надо лучше границу охранять. Но уж если мы пустили их сюда, разрешили жить, мы должны о них позаботиться. Этим людям как-то надо ездить на работу.
Владимир Морозов: Ты на пенсию собираешься? Сколько тебе станут платить?
Билл Поттер: Через пару лет пойду на пенсию. Мне будет 55 лет. Младшая дочь уедет в колледж, а мы женой переберемся в Южную Каролину, подальше от холода и снега. Найдем какую-нибудь работу на пол-ставки. Мне обещают пенсию около 32-х тысяч долларов в год.
Владимир Морозов: Мы часто встречаемся с ним в стрелковом клубе. Билл там - в первой тройке. А почему ты бросил охоту?
Билл Поттер: Я так увлекся стрельбой по тарелочкам, что у меня не осталось времени на охоту. Оленей я начал стрелять в 14 лет. С тех пор добыл, наверное, штук 60. А сейчас потерял интерес.
Владимир Морозов: Есть и другие причины. Его жена Бонни страдает от ожирения. Все диеты перепробовала, не помогает. Тогда Билл зазвал ее на стрельбище. Купил ей легкое ружьецо 20 калибра. Не бог весть, какие упражнения, но всегда полезно провести пару часов на свежем воздухе. Лет двадцать назад оленина была для семьи большим подспорьем. При трех детях жена сидела дома. На зарплату полицейского пять человек без оленины никак не прокормишь. Теперь старшие дочери живут отдельно, жена пошла на работу секретаршей.
Билл Поттер: Многие земли, где мы когда-то охотились, теперь застроены. Раньше фермы там были. Попросишь у фермера разрешение и гуляй себе по лесу. Теперь сплошные жилые дома, поселки для пенсионеров. Возле них стрелять нельзя. На охоту надо ехать бог знает куда. Сейчас это просто спорт. Теперь не так уж много людей охотятся, чтобы прокормить семью.
