У каждой эпохи — своя любимая наука. Мало того, что та или иная отрасль знаний опережает другие. Важнее, что наука, вырвавшаяся в лидеры, влияет на общее мировоззрение, претендует на объяснение нашей жизни, ее прошлого и будущего. Достигнув такого положения, ученые, ставшие жрецами, оказываются в роли наставников человечества.
Вспомним физиков, захвативших власть над умами в 1960-е годы. Вот характерный факт того времени. Когда Вьетнамская война зашла в тупик, Линдон Джонсон пригласил в Белый Дом для совета ядерных физиков. Это значит, что президент признавал ученых, изучающих основы бытия, хранителями трансцендентной, возвышающейся над политикой мудрости. В XXI веке в роли таких мудрецов от науки, конечно же, выступают генетики. Им принадлежит наше прошлое и будущее, ибо они могут преодолеть последнее и объяснить первое.
Сегодня обозреватель Радио Свобода Владимир Гандельсман, который живо интересуется гуманитарными аспектами генетических исследований, познакомит нас с важной гипотезой о происхождении «гена добра», отвечающего, как предполагают ученые, за возникновение человеческой морали.
— Передо мной книга Мэтта Ридли «Происхождение добродетелей» (Matt Ridley. The Origins of Virtue: Human Instincts and the Evolution of Cooperation). Она содержит обзор и обобщение всего того, что стало известно о социальном поведении человека за тридцать лет, прошедшие со времени открытия Уильяма Гамильтона. Авторитетный ученый и журналист, Мэтт Ридли — убежденный сторонник распространения дарвинистских идей. Одна из главных задач его книги — «помочь человеку взглянуть со стороны на наш биологический вид со всеми его слабостями и недостатками». Ридли подвергает критике тех, кто утверждает, что в формировании человеческого поведения культура, в значительной степени (а то и полностью), вытесняет биологию. Давайте немного поговорим об этом.
— Сакраментальный вопрос всех таких исследований — откуда берется добро? В самом деле, довольно легко увидеть, как эволюция отвечает за неприглядные человеческие (и не только) черты, — такие, как насилие, вероломство и жестокость. Все это понятно — это необходимо для того, чтобы выжить. А как передается доброта, щедрость, героизм? Передаются ли они природным путем, путем эволюции, естественного отбора?
— Вот вам известный исторический эпизод. 26 февраля 1852 года корабль королевского английского флота терпит крушение у берегов Южной Африки. На борту 600 человек, среди которых 7 женщин и 13 детей. Почти сразу корабль начинает тонуть. Всего три спасательных шлюпки. Мужчины стоят на палубе. Женщины, дети и несколько моряков отплывают на шлюпках, и лишь после этого мужчинам разрешено спасаться вплавь, кто как может. Большинство утонуло, либо стало пищей акул. Героизм военных моряков стал легендой. Но мы прекрасно знаем, что подобное происходит довольно часто. Люди часто рискуют своей жизнью ради тех, кто им вовсе не знаком. Вспомним гибель Торгового Центра в Нью-Йорке. Мы были с вами свидетелями этой катастрофы и — одновременно — беспримерного героизма людей. И вот вопрос: как, каким образом это стремление к самопожертвованию эволюционирует. Речь не только о глобальных событиях, но и о ежедневно проявляемой доброте сотен и тысяч людей, — будь то помощь пожилым людям при переходе улицы или желании уступить место в метро? Эти импульсы столь же основополагающие, как и в случаях проявления свирепости, сластолюбия, жадности? Или просто тонкое прикрытие дикарской, грубой человеческой сути? Ответ приходит в процессе изучения столь различных творений природы, как амебы и бабуины.
— Кстати, Дарвин сказал: «Тот, кто понимает бабуина, больше продвинулся по части метафизики, чем Локк». И после этого написал две великие книги «Происхождение видов» и «Происхождение человека», которые перевернули историю.
— Эта история начинается в графстве Кент в Южной Англии. Два гения-биолога жили в этом графстве. Один — в XIX веке — Чарльз Дарвин. Вторым был Вильям Гамильтон, ловивший с детства в тех краях жуков и бабочек. Он — наш современник, умер в 2000 году. В 1960-е годы он опубликовал три работы, — ныне это классика, — где впервые приведено строгое объяснение, как великодушие эволюционирует и при каких обстоятельствах оно вернее всего возникает. Гамильтон, впрочем, называл это не великодушием, а альтруизмом. Он хотел объяснить поведение экстремального самопожертвования, подобного тому, какое проявляют пчелы, умирая во спасение своего улья, или когда некоторые животные посвящают свою жизнь, выращивая чужих детенышей. Я вспоминаю давнишние стихи Андрея Вознесенского, посвященные Эрнсту Неизвестному:
Но выше Жизни и Смерти,
пронзающее, как свет,
нас требует что-то третье, —
чем выделен человек.
Животные жизнь берут.
Лишь люди жизнь отдают.
Тревожаще и прожекторно,
в отличие от зверей, —
способность к самопожертвованию
единственна у людей.
— Я тоже помню эти стихи — «Лейтенант Неизвестный Эрнст» — из черненькой книжки «Ахилесово сердце», которую я школьником выучил наизусть. Но Вознесенский не прав. Самопожертвование — не есть лишь человеческая привилегия. Вопрос — как связать это с естественным отбором?
— Вот это загадка для биологов. В каждом поколении некие индивиды плодятся больше, чем другие. Если причина этого успешного воспроизводства потомства заложена в определенных генах, то естественный отбор работает. Пример: москиты на французском побережье Средиземноморья. Туристы их не любят. Власти распрыскивают всякие яды. Значит, у москитов есть ген, который, в качестве самозащиты, работает над более обильным потомством, чем те, у которых этого гена нет. То есть москиты на берегу лучше сопротивляются ядохимикатам, чем живущие на континенте.
— Но ведь альтруист, по определению, не оставляет потомства. Он слишком занят помощью другим. То есть ген, который работает на альтруизм, должен, по идее, быстро исчезнуть?
— Гамильтон предложил простое и элегантное решение. Альтруистический ген передается, когда альтруист помогает близким родственникам. Родня имеет тот же ген, что и альтруист, верно? У братьев и сестер людей и млекопитающих (в среднем) наполовину те же гены. Короче говоря, Гамильтон переформулировал мысль Дарвина в гораздо более плодотворную идею итоговой приспособленности.
— Но все-таки люди не кукушки и не общественные насекомые, и приложение идей Гамильтона к нашему биологическому виду ставит множество трудных вопросов. Именно из-за них недавно трое кандидатов в президенты от республиканской партии подняли руки, когда на дебатах спросили, кто не верит в эволюцию. Она не решает проклятых вопросов о естественном — взамен божественного — происхождение морали.
— Сам Гамильтон решать этот вопрос не пытался. Но пришли новые ученые, которые на это решились. Израильские ученые впервые обнаружили ген, определяющий альтруистичное поведение. Ричард Эбштейн (Richard Ebstein), который в 1990-х годах обнаружил так называемый «ген риска», сообщил недавно, что источник альтруизма был важным вопросом в теории эволюции на протяжении многих лет. Высшие животные могут демонстрировать альтруистичное поведение, говорит Эбштейн, однако оно всегда ограничено членами семьи, которых они определяют по запаху и другим сигналам. В человеческой жизни альтруистичное поведение играет особую роль. Эбштейн и его коллеги взяли образцы крови у 354 семей с большим количеством детей, а также попросили их ответить на ряд вопросов, связанных с самоотверженностью и бескорыстием. Ген альтруизма содержался в двух третях собранных образцов крови. Эбштейн уверен, что обнаружен лишь первый ген альтруизма и что существует еще несколько.
— Значит ли это, что гены определяют альтруистическое поведение?
— Он считает, что гены лишь наполовину влияют на альтруистичное поведение, остальное — культура. А Мэтт Ридли, с которого мы начали беседу, считает, что едва ли имеет смысл столь горячо спорить о том, чем именно обусловлено человеческое поведение: генами или культурой (на самом деле значимы оба этих фактора); о том, действительно ли человеческое сознание сводит на нет результаты естественного отбора (сознание является высшим продуктом естественного отбора, а не чем-то ему противопоставленным); о том, не лишает ли нас свободы воли дарвинская теория (разумеется, не лишает); о том, можно ли поделить всех дарвинистов на ограниченных и недалеких «ультра», у которых для всего на свете есть единственное объяснение: естественный отбор, и широко мыслящих «плюралистов» (такое деление невозможно).
Эти и подобные им вопросы решит, в конечном счете, не искусство вести спор, а добросовестный опыт и наблюдение, критический эмпиризм. Между тем, нестареющими добродетелями дарвинизма, о которых говорил сам Дарвин более ста лет назад, остаются непредвзятость в обращении с разнородными и часто противоречивыми данными, и упрямая приверженность к проверке выдвигаемых гипотез.
Мэтт Ридли «Происхождение добродетелей»
Matt Ridley. The Origins of Virtue: Human Instincts and the Evolution of Cooperation
