Статья американского журналиста Дона Моррисона потрясла всю Францию. Моррисон заявил о смерти французской культуры. Реальность это или недоразумение?
Французские интеллектуалы в недоумении: какая муха укусила корреспондента американского еженедельника Time Дона Моррисона, опубликовавшего в европейском номере журнала статью «Смерть французской культуры» (Don Morrison. The Death of French Culture)? Кажется, с приходом к власти Николя Саркози отношения между двумя странами улучшились и вопрос о «французской исключительности» в последнее время не мелькал в прессе. В буквальном смысле — за что такой рождественский подарок? Что же пишет Дон Моррисон на страницах Time Magazine?
Дни стали короче, холодный ветер гонит опавшие листья и иногда, по утрам, виноградники припорошены инеем. А меж тем по всей Франции жизнь только начинается: урожай 2007 года собран. И что за урожай! По крайней мере, 727 новых романов, рекорд по сравнению с 683-мя в прошлом году! Сотни новых музыкальных компактов, десятки новых фильмов, гигантские экспозиции в музеях, свежие репертуары на афишах концертных залов, опер, театров, в элегантных залах по всей стране. Осень означает многое для жителей многих стран, но во Франции она означает зарю нового культурного года. И никто не относится к культуре более серьезно, чем французы.
Казалось бы, сплошные дифирамбы с небольшим сезонным запозданием: статью Дон Моррисон писал в конце ноября, зима еще не была в меню. Но Дон Моррисон отнюдь не собирался петь осанну припорошенной первым снежком французской культуре. Скорее, реквием, по крайней мере — эпитафию. Если французы относятся к культуре серьезно, то:
…Они щедро ее субсидируют. Они нежат ее квотами и ласкают налоговыми скидками. Французские СМИ выделяют ей тьму радио и телеэфира и гектары журнальных полос. В каждом журнале мод есть серьезный отдел книжного обозрения. <…> Объявление победителя Гонкуровской премии, одной из множества французских литературных премий, появляется на всех первых полосах газет и журналов страны. В любом городке Франции проводится ежегодный театральный или оперный фестиваль, и в каждой церквушке по уик-эндам устраивается органный концерт или же концерт камерной музыки.
Налицо лишь одна единственная проблема. Все эти мощные дубы, срубленные в культурном лесу Франции, не отдаются эхом в остальном мире. Когда-то доминировавшая, всеми обожаемая за великолепное качество писателей, художников и музыкантов страна, нынче Франция — весьма вялая держава на мировом культурном рынке.
Вот, пожалуй, и сакральное слово, даже два: субсидии и рынок. Дальше можно не читать, но нужно, хотя один из участников дискуссионного сетевого журнала «Невыдуманная Франция», заметил:
Я бросил читать статью Моррисона, дойдя до слов о концертах в деревенских церквях. Ему, видимо, не известно, что многие наши мэры вынуждены разрушать церкви, так как у них нет денег на реставрацию и ремонт. Об этом писала в Le Figaro Софи де Равинель.
Но это одна из реакций, трезвое обвинение Дона Моррисона в излишнем лиризме и отрыве от почвы.
Франция была для всего мира, для Европы и для России в течение почти двух последних веков центром мировой культуры, сокровищницей культурных богатств. От Лувра до Оперы, от Гран-Пале до кабаре Монмартра и Монпарнасса, где выступали Морис Шевалье, Шарль Трене, Фернандель, Пиаф и, позже — Брель, Брассанс, Гинзбур, Барбара, Далида, Реджиани, Ферре. Мастерские Родена, Модильяни, Брака, Пикассо, Мен Рея, Мане, Моне, Утрилло, Джакометти — список займет всю передачу, поэты конца 19-го — начала 20-го века, дадаисты, сюреалисты, Пруст, Роллан, Селин, Камю, экзистенциалисты… Лидирующую роль Франции, если не держать под лупой последние два-три десятилетия, трудно отрицать.
Но Дон Моррисон именно этим и занят:
Лишь малая толика французских писателей из этого сезонного урожая найдет себе издателей за границей. Менее дюжины будут напечатаны в США. В то же самое время, 30% всего французского рынка — американская литература в переводе на французский. <…> При этом у французских авторов предыдущих столетий — Мольера, Гюго, Бальзака, Флобера, Пруста, Сартра, Камю и Мальро — была огромная читательская аудитория за границей. Как-никак Франция удерживает первое место по количеству нобелевских лауреатов по литературе. <…> Французская киноиндустрия, крупнейшая в начале прошлого века, нынче не может достичь высот «Новой Волны» 1960-х годов, когда такие режиссеры как Франсуа Трюффо и Жан-Люк Годар полностью изменили подход к киноискусству. При этом Франция выпускает более 200 фильмов в год, больше, чем любая другая европейская страна. Увы, это милые низкобюджетные безделушки для внутреннего проката. Зато 50% всех проданных билетов в стране — это билеты на американские фильмы. <…> В изобразительном искусстве такая лидирующая фигура, как англичанин Дэмьен Херст получает за свою картину 180 тысяч долларов, а один из лучших французских художников Робер Комба — всего лишь 7 тысяч 500.
Имеет смысл остановиться. Всю статью Дона Моррисона можно свести к одной фразе: искусство и литература нынче прописаны не в Париже, а в Нью-Йорке. Центр сместился. Французская культурная жизнь сведена к посредственности.
В целом Дон Моррисон прав. За исключением одного: культурные ценности не обязательно выражаются в твердой валюте. Первый том Пруста был напечатан за собственный счет. Издатель Селина Деноэль продал драгоценности матери, чтобы напечатать «Путешествие на край ночи». Никто из парижских художников, от Модильяни до Утрилло, не могли бы и в бреду представить себе современные цены на их картины — они жили в откровенной нищете.
Увы, правила игры изменились, и американские, как и российские, издатели, покупают права на книги, которые «уже шли», уже стали бестселлерами в других странах. Как пишет в Le Monde Антуан Компаньон, «американские издатели обычно и не читают по-французски».
И все же, даже при этом меркантильном подходе, Дон Моррисон прав. И вот почему. И в XIX веке, и в начале XX-го, и в ранних пятидесятых, французская культура была контркультурой. В живописи, литературе, поэзии — возьмем хотя бы Бодлера, Флобера, сюрреалистов, Жоржа Батая, Камю. В культуре, в целом, жило желание перемен, нового. Так трещина прошла через академизм в живописи, так полинял и сошел на нет символизм в поэзии, так было сдернуто покрывало с псевдопристойности буржуазной морали.
Но в конце семидесятых левая интеллигенция стала превращаться в левую буржуазию. Годы правления Миттерана были эпохой приватизации контркультуры правящей властью. Культура постепенно мутировала в сторону социального иждивенчества, стабильных субсидий. Если говорить грубее: левая интеллигенция и перебежчики из правого лагеря сели на иглу субсидий.
В наше время весь пейзаж французской культуры разбит на кланы. Каждый клан охраняет свои привилегии и свой кусок пирога. Как только, скажем, кинорежиссер становится более или менее известным, он может рассчитывать на субсидии министерства культуры. В мире кино во Франции прекрасно знают, что полный крах верхнего слоя клана невозможен, даже если дюжина режиссеров производит лишь полихромную скуку. То же самое можно наблюдать и музыке, и в литературе. Сама по себе песня больше не важна, важно лишь — раскручен ли певец или певица. Если кто и насвистывает на улицах Парижа песню, то это песня Брассанса или Пиаф. Сам по себе текст романа также больше не важен, важен лишь его тираж. А так как ситуация эта длится три десятилетия, можно с полным правом говорить о «медиократии» [термин «медиократия» означает не только власть медиума, то есть посредников, но также и власть посредственности — médiocre; — РС] , власти посредственности, которую, увы, Дон Моррисон точно обрисовал, но которую он свел лишь к цифрам рынка, дабы подчеркнуть доминирующую роль Америки.
Скажем честно — «Смерть французской культуры», как опасный симптом, статья актуальная не только для Франции.
