Ирина Лагунина: Говоря о не вызывающих сомнений достижениях Владимира Путина на посту президента, его сторонники обычно указывают на Северный Кавказ. Именно в этом регионе, успехи стабилизационного курса обнаруживают себя наглядней всего. Война завершена, с сепаратизмом покончено, северокавказские субъекты на общефедеральных выборах демонстрируют высочайшую степень интегрированности в общероссийское пространство. Между тем, эксперты и правозащитники продолжают крайне пессимистично оценивать будущее региона, утверждая, что объективно ситуация на Юге России продолжает ухудшаться. Я передаю микрофон Андрею Бабицкому.
Андрей Бабицкий: В оценке происходящего на Северном Кавказе власти и экспертное сообщество разошлись кардинально. Завотделом проблем межнациональных отношений Института политического и военного анализа Сергей Маркедонов говорит о том, что сегодня в общественном сознании конкурируют два диаметрально противоположных образа Кавказа.
Сергей Маркедонов: Один образ официальный – это образ мирного Кавказа. Это и Чечня, которой руководит герой Советского Союза Рамзан Кадыров, это образ, который очень часто кремлевские пропагандисты используют, «регион без войны». Это образ Кавказа, где снижается количество террористических актов, говорится о том, что нет каких-то сильных сепаратистских образований, которые терзали Россию в 90 годы. Второй образ – это образ, не стыкующийся с первым - это Кавказ, который управляется по такому принципу, наверное, имперской политики. То есть максимум партикуляризма в управлении регионов, фактически отсутствие какой-то их интеграции очень высокая самостоятельность региональных князьков, которых, собственно говоря, Москва поддерживает. И все это не дает искомую стабильность. Здесь можно вспомнить Ингушетию, можно вспомнить Дагестан. Только выборные кампании, во время думской кампании убит руководитель регионального отделения «Яблока». Во время выборов в народное собрание самого Дагестана был похищен лидер списка СПС. То есть масса проблем и все это на фоне другого образа, опять я возвращаюсь к первому образу, якобы стабильного Кавказа. Кавказ, который демонстрирует высокие результаты голосования от 100% в некоторых регионах до в целом по республике 98-99, как в случае с Ингушетией и Чечней. А после этого замечательного голосования в той же Ингушетии потом организуется кампания «Я не голосовал». Получается, что уже более 50 тысяч человек заявили официально фактически, со своими паспортными данными, что не принимали участия в голосовании. Вот два образа, которые в общем не пересекаются.
Андрей Бабицкий: Сотрудник московского отделения правозащитной организации Human Rights Watch Татьяна Лакшина ведет отсчет северокавказским событиям минувшего года с Чеченской республики, в которой по оценке властей удалось создать условия жизни, близкие к идеальным. У правозащитников иная точка зрения.
Татьяна Лакшина: Непрерывно в течение этого года, когда российские журналисты, иностранные журналисты писали или говорили о Чечне, слышался исключительно позитив. Реконструкция, стабилизация, мирная жизнь, стало спокойно больше не стреляют, замечательный город Грозный, полная красота. Но так ли это? Конечно, отчасти так, да и людей похищают меньше, а если серьезно, то и в разы меньше и вроде бы стало поспокойнее. А с другой стороны, мы видим своеобразную азиатскую, если хотите, деспотию. Это довольно мрачный, довольно абсурдный тоталитарный режим, который сочетает в себе с одной стороны черты явно советские с чертами, наверное правильно сказать, ичкерийскими. Господин Кадыров, президент Чеченской республики, никак не может определиться, он то открывает пионерскую организацию имени Ахмат-Хаджи Кадырова, как пионерия рифмуется с Хаджи, на самом деле не совсем понятно, я думаю, в его голове это логично укладывается, то заставляет всех женщин, включая студенток и школьниц, покрывать голову платком. Вот это сегодняшняя Чечня, в которой засилье кадыровских портретов, когда ты идешь по улице, ты не понимаешь, куда уже смотреть. Чечня сейчас это место, где нет независимой прессы. Это место, где нет собственных независимых гражданских организаций. И можно ли хорошо относиться к такой ситуации, даже если не стреляют?
Андрей Бабицкий: Военный конфликт приобрел кочующий характер. Будучи задавлен экстремальными средствами в Чечне, он переместился на территорию соседней Ингушетии, говорит Татьяна Лакшина.
Татьяна Лакшина: Именно в 2007 году мы наблюдали отчаянную дестабилизацию ситуации в Ингушетии. В течение последних полугода на территории Ингушетии активизировалось подполье и чуть ли не каждый день происходят разные акции, будь то подрывы, будь то обстрелы. В Ингушетии, наверное, сейчас мы видим нечто похожее на то, что было в Чеченской республике перед началом войны. Есть еще замечательная республика Дагестан, где последнее время сотрудников правоохранительных органов отстреливают дюжинами, и здесь тоже власти не могут справиться с ситуацией.
Андрей Бабицкий: Что касается произвола силовых структур, то здесь наблюдаются количественные колебания, поскольку основной массив несогласных за долгие годы удалось нейтрализовать. Однако качественно насилие остается прежним, утверждает член правления общества «Мемориал» Александр Черкасов.
Александр Черкасов: Продолжаются похищения или незаконные задержания людей в Дагестане и в Кабардино-Балкарии, продолжаются пытки, есть погибшие совсем недавно в Нальчике. Говорить о том, что ситуация улучшится, я бы хотел надеяться, но я пока, к сожалению, не вижу к этому предпосылок.
Андрей Бабицкий: Новая ситуация на Северном Кавказе во многом связана и с новой стратегией северокавказского подполья, лидер которого Доку Умаров в конце минувшего года провозгласил новое государство - Кавказский имарат, включив его состав Дагестан, Чечню, Ингушетию, Северную Осетию, Кабардино-Балкарию, Карачаево-Черкесию и Краснодарский край. Сергей Маркедонов считает, что пока стоит говорить о латентной опасности расползания экстремистской идеологии, которая, впрочем, довольно скоро может стать вполне реальной.
Сергей Маркедонов: Сегодня можно говорить, что кавказский имарат, провозглашенный Доку Умаровым, он не соответствует формальным критериям государства. Суверенитет над какой-то территорией, пусть не признанной, но фактически суверенитет, этого нет ничего. Но есть некое движение серьезное в мозгах и умонастроениях людей. Здесь радикальный ислам очень удачно ложится на кавказскую почву. Говорить о каком-то международном исламизме вряд ли возможно. Потому что тот радикальный ислам, который на Кавказе развивается, бьет, собственно говоря, против таких вещей, как приватизация власти националистическими группами. И он идет помимо этнических границ и апеллирует к надклановым каким-то, надгрупповым ценностям, надэтническим. И в этом смысле это вполне соответствует кавказским реалиям, поскольку так называемый традиционный или традиционалистский ислам чрезвычайно сросся с властью. Все это дает богатую почву для радикального ислама, который апеллирует еще к эгалитарным ценностям, к социальной справедливости. Надо, борясь с этой идеологией, которая действительно содержит много агрессивных и экстремистских форм и так далее, все-таки не столько с носителями идеологии бороться или какие-то зачистки проводить, сколько ликвидировать предпосылки, делающие актуальными вот такую политическую практику как радикальный ислам. На сегодняшний день радикальный ислам все-таки не структурировался, какого-то такого жесткого иерархизированного сообщества, которое бы боролось за отделение Кавказа от России под исламским зеленым знаменем, нет. Скорее можем говорить об отдельных группах, скорее можем говорить об отдельных чаяниях. Сейчас у власти, у общества российского есть возможность как-то этим тенденциям противостоять, но я не вижу стремления противостоять этим тенденциям. А время не так много.
Андрей Бабицкий: Татьяна Лакшина полагает, что подполье сделало выбор, и он будет оказывать серьезное влияние на ход событий в новом году.
Татьяна Лакшина: Сепаратистский проект был закрыт. Сепаратистское крыло задавлено, экстремистское крыло, террористическое крыло, безусловно, победило. Что это принесет северному Кавказу? Думаю, дальнейшую дестабилизацию обстановки.
Андрей Бабицкий: Похожим образом оценивает ситуацию член правления правозащитного общества «Мемориал» Александр Черкасов.
Александр Черкасов: Мы видим, что задачи контртеррористической операции, поставленные восемь лет назад, они не выполнены. Террор и контртеррор поддерживают друг друга и кое-где раскручивается просто по спирали. Примером этого служит Ингушетия. Там, где силовые структуры своими собственными действиями создали базу для подполья, которая там успешно теперь функционирует и с которой сделать ничего нельзя. Ввели войска туда, вывели войска и ничего, ситуация не меняется, она остается стабильно плохой с тенденцией к ухудшению.
Андрей Бабицкий: Улучшения на Северном Кавказе в наступившем году ожидать не стоит ожидать не стоит, считают эксперты.
Сергей Маркедонов: Я категорически был бы против такой концепции вывода о том, что в России власть меняется. Владимир Владимирович Путин никуда не уходит, из кресла президента он переходит в кресло премьера. И к сожалению, это опять-таки для Кавказа чрезвычайно важно, потому что на федеральном уровне усиливаются неформальные начала во власти. Для Кавказа, где всегда были сильны, это тоже месседж, притом негативный. Путин становится должностью. «Я работаю Путиным». Я не вижу, чтобы действительно пришли какие-то новые персонажи с новыми принципиально подходами. Ведь вся та управленческая колода, которая есть - это старая колода. Тот же Медведев к Кавказу никаких особо новых стратегических подходов не демонстрировал.
Татьяна Лакшина: Понятно, что в новом 2008 году ждать каких-то радостей на этом фронте не приходится. Ситуация планомерно ухудшается и катится под откос.
Александр Черкасов: Если мы не изменим тактику на Северном Кавказе, если мы по-прежнему будем путать борьбу с терроризмом с борьбой с сепаратизмом или борьбой с теми, кто неправильно молится, то мы лишь простираем этот конфликт в бесконечность. Собственно, как об этом сказал Доку Умаров, не ограничивая свои действия ни в пространстве, ни во времени.
