Иван Толстой: Русские европейцы. Сегодня – Сергей Дягилев. Его портрет представит Борис Парамонов.
Борис Парамонов: Сергей Петрович Дягилев (1872 – 1929) – совершенно особый русский европеец, всем европейцам европеец. Он сделал для вхождения России в Европу, в мировое культурное пространство, если не больше, то столько же, сколько Петр Великий. С той, конечно, понятной разницей, что преобразователь поставил Россию в ряд европейских первостепенных держав как политическую силу, а Дягилев сделал мировым достоянием отечественную культурную мощь.
Недавно, в 2005 году, в России издали, наконец, полный текст книги о Дягилеве Сергея Лифаря – последнего премьера и балетмейстера («хореавтора», как он говорит) дягилевского балета, питомца и культурного наследника великого мастера культуры. Сергей («Серж») Лифарь – в течение тридцати лет главный балетмейстер парижской Гранд Опера и до Нуреева самая главная фигура балета на Западе. Его книга – первое, что нужно читать о Дягилеве. Кто такой Дягилев, знают все и давно, даже и в Советском Союзе не пытались дезавуировать этого эмигранта поневоле, - но то было знание, в общем, сухо-информативное; со страниц книги Лифаря встает живой Дягилев. При этом автор, Сергей Михайлович Лифарь, - человек высококультурный и знающий то, о чем пишет, из первых рук.
Вот главный тезис, главная правда о Дягилеве:
«Сергей Петрович любил говорить, что в его жилах течет «петровская» кровь, любил всё делать «по-петровски» и любил, когда говорили, что он похож на Петра Великого. В них и было общее – и в размахе, и в горячей любви к России. Но Петр Великий производил свои государственные реформы в России, пересаживая западноевропейскую культуру на русскую почву, - Дягилев хотел произвести реформы в мировом искусстве, перевезя русское искусство в Западную Европу».
Дягилев начинал как пропагандист нового искусства – искусства модернизма, он ввел модернизм в Россию как новое слово мировой художественной практики. Этому делу был посвящен организованный им журнал «Мир Искусства», выходивший в 1898 – 1904 годах. Конечно, он был не первый: существовал журнал «Северный Вестник», в котором схожую художественную пропаганду вел Аким Волынский и в котором начинал печатать свои, уже зрелые, вещи Чехов, существовал московский символизм во главе с Валерием Брюсовым и созданным им журналом «Весы». Но Дягилев, начиная делать что-то, делал это эпически-масштабно – и доводил до конца. Он был по природе организатор, причем блестящий организатор; то, что сейчас, из практики кино, получило название продюсер. Дягилев – продюсер мирового масштаба и невиданного ранее, а то и после размаха и охвата культурных тем. Если не в литературе, то в живописи и в музыке Дягилев – организатор и вождь русского художественного модернизма. Он создал эпоху.
И отвечая тем, кто утверждал, что Дягилев с прочими «мирискусниками» искореняет классическую традицию в угоду преходящей моде, Дягилев писал:
«Кто упрекает нас в слепом увлечении новизной и непризнании истории, тот не имеет о нас ни малейшего понятия. Я говорю и повторяю, что мы воспитались на Джотто, на Шекспире и на Бахе, что это самые первые и самые великие боги нашей мифологии».
Задача жизни Дягилева была – ввести в мировой классический пантеон Россию, русское национальное искусство:
«Единственный возможный национализм - это бессознательный национализм крови. И это сокровище редкое и ценнейшее. Сама натура должна быть народной, должна невольно, может быть, против воли вечно рефлектировать блеском коренной национальности. Надо выносить в себе народность, быть, так сказать, ее родовым потомком, с древней, чистой кровью нации. Тогда это имеет цену, и цену неизмеримую».
Словосочетание «русский национализм», да еще рядом с «кровью», настолько сегодня дискредитировано, что не мешает дать этим словам Дягилева дальнейшую экспликацию – из того же текста. Он пишет о Левитане, который
«успел научить нас тому, что мы не умели ценить и не видели русской природы русскими глазами…Стоит нам на минуту выбраться из удушливого чада пыльных городов и хоть немного ближе подойти к природе, чтобы вспомнить с благодарностью великие уроки художника русской земли».
Второе в хронологическом ряду грандиозное деяние Дягилева – собрание им сокровищ русской исторической живописи, особенно 18-го века. Он вообще, можно сказать, открыл этот период в русской живописи, сам написал книгу о Левицком. И это задача была уже не узко-художественная, а широко культурно-историческая: собрать образы России, как они зафиксированы в произведениях живописи – и не только русской. Это было что-то равное труду Карамзина с его Историей Государства Российского, о которой Пушкин сказал: Карамзин – Колумб, открывший Россию. Так Дягилев восстановил и собрал ее живой пластический образ в самый славный период ее существования – с восемнадцатого века и далее. Эти бесценные сокровища покрывались пылью и пропадали в бесчисленных, пришедших в упадок дворянских имениях. Он сумел убедить владельцев уступить эти сокровища государству, нации – чтобы хотя бы сохранить их в начавшееся бурное время аграрных волнений 1905 года. И это ему удалось – в феврале 1906 года открылась эта грандиозная выставка, на которой было представлено 6000 картин в громадных залах Таврического – потемкинского – Дворца. Можно сказать, что это был последний парад великой России перед ее исчезновением в бурях новой эпохи. Судьба распорядилась иронически: именно в Таврическом Дворце разместилась Первая Государственная Дума – тогдашнее детище революционных дней. Дягилевские картины вернулись на прежние места – и, в основном, погибли: как в продолжающихся крестьянских бунтах первой революции, так и окончательно – во второй революции. То, что сейчас есть в музеях, - это малая часть по сравнению с тем, что собрал тогда Дягилев.
Трудно было не только собирать, но и сохранять русскую культуру в самой России. И Дягилев выезжает в Европу – сначала опять-таки с художественными выставками, а затем и с организацией ставших легендарными Русских Сезонов в Париже. Тут его – да что его – Россию! – ждали наибольшие триумфы. Дягилев открыл Европе русскую музыку: Римский-Корсаков, Бородин и, особенно, Мусоргский стали порождающим семенем новой европейской музыки. Дягилев показал Европе Шаляпина в «Борисе Годунове» - и, наконец, он показал ей Русский Балет с новооткрытыми – им же – гениями: Нижинским и композитором Стравинским; Анна Павлова взлетела к мировой славе тоже после этих выступлений у Дягилева.
Остальное - история. Балетная труппа Дягилева оказалась отрезанной от России с началом Первой мировой войны. Последующие русские события отнюдь не благоприятствовали возвращению. Но Дягилев с большим интересом следил за первыми шагами нового искусства уже в советской России, когда художественная свобода еще не была подавлена идеологической догмой режима. Памятник этих настроений – балет «Стальной Скок» на музыку Прокофьева и сюжет лесковской «Блохи». В этой постановке принимали участие московский художник Якулов и Илья Эренбург, работавший вместе с другими над либретто. Этот проект особенного успеха не имел, но Дягилев, в более широком развороте, всё же наметил новые пути балета – в сторону его приближения к конструктивному стилю эпохи. Как пишет Лифарь, пластика стала преобладать над плясом.
Что говорить, Дягилев действительно вернул балет Западу, почти уже там исчезнувший. Но России он оставил еще больше – память о себе как человеке, способном не только учиться у Европы, но и учить ее. В этом смысле Дягилев такой же русский уникум, как Лев Толстой и Достоевский.
