Александр Генис: Даже в предвыборный год, когда все внимание привлечено к войне за Белый Дом, новость из Метрополитен ошеломила ньюйоркцев. О своей скорой отставке объявил глава музея Филипп де Монтебелло. В нашем городе никому не надо объяснять, кто такой человек, который 30 лет – больше, чем любой другой директор музея в Америке – возглавлял главную достопримечательность города. Да, да, несмотря на Статую Свободы или Эмпайер Стейт, именно лучший американский музей объект - номер один для туристов. И это значит, что Метрополитен – важнейший источник доходов для городского бюджета. Речь идет, конечно, не о билетах (они стоят по 20 долларов, но можно заплатить, сколько угодно, хоть 10 центов), а о тех миллионах, которые тратят туристы в Нью-Йорке.
Конечно, Метрополитен останется на своем месте, но без своего лучшего директора, кого бы ни нашли ему в замену, музей будет уже не тот. Монтебелло был настоящим хозяином сокровищ. Он хвастался ими, как своими. Его голос, звучащий из аудиогида, сопровождал каждую выставку. Причем, на шести языках, даже не считая русского, который, на мой взгляд, Монтебелло знал прилично, но на его взгляд - недостаточно.
В его руках самый универсальный, по его же выражению, музей страны превратился в могучую машину просвещения для почти пяти миллионов посетителей в год. Более того, музей вырос в объеме, но не в размерах. По давнему муниципальному закону здание Метрополитен не может расти, даже вверх, поэтому Монтебелло нашел внутренние ресурсы. Например, каморки под центральной лестницей стали залами византийского искусства.
Надо сказать, что, узнав об отставке, я понял, что последние две выставки Монтебелло готовил, как прощальные. Именно так и мы к ним отнесемся. В следующим выпуске «Картинок» мы поговорим об огромной ретроспективе голландской живописи, а сегодня расскажем о редкой, сложной и дорогостоящей выставке барочных гобеленов.
Когда 44 барочных гобелена, составляющих выставку, направлялись к музею, на Пятой авеню остановилось движение, а в Метрополитен объявили аврал. Чтобы привезти и развесить огромные ткацкие шедевры, которые весят по полтраста килограмм, нужны были специальные подъемники и обученный персонал. Кроме этого, выставке нужны были зрители, которые способны понять очень специфический язык этого почти что вымершего вида искусства. Но за эту задачу взялся сам Монтебелло, как обычно записавший эрудированную и увлекательную экскурсию для тех посетителей, кто, как я, не знал, куда отнести эти пышные, яркие, но чуждые современному вкусу экспонаты.
Дело в том, что гобелен – пограничное искусство, балансирующее на рубеже между архитектурой и живописью, изображением и орнаментом, фантазией и пользой. Их первая функция заключалась в том, чтобы греть каменные стены замков где, как говорят историки, всегда мерзли вельможи, не дожившие до изобретения центрального отопления. Но, конечно, мастера превратили утилитарную задачу в художественную. Гобелены стали подвижными фресками, светскими витражами, декорациями, превращающими всякий зал в парадный, всякую спальню в будуар, всякую столовую в трапезную и всякий дом – во дворец.
Не удивительно, что обладающие такими волшебными свойствами вещи стоили безумно дорого. Скажем, картина Рафаэля ценилась в 10 раз меньше гобелена, сотканного по его же картону. Продукт чрезвычайно искусного и кропотливого труда, гобелен требовал драгоценных материалов – золотых и серебряных нитей, и времени. В лучших мастерских Фландрии на квадратный метр уходило около месяца. Самые большие экспонаты – те, что ткались для Короля-Солнца Людовика 14, - делались в течение двух-трех лет.
Зато такие бесценные шедевры становились орудиями державной политики. Гобелены были посланцами одного двора другому, ибо они считались лучшими дарами для дипломатических миссий.
Сегодня нам до этого мало дела, поэтому на выставке меня волновало другое – соотношение между реализмом исторических и легендарных фигур с декоративными мотивами. Гобелен решал эту труднейшую для нашего искусства задачу с непринужденной элегантностью. Как бы сложна ни была история, рассказываемая ткачами, она никогда не переставала быть красивой. Мы можем следить за узорами повествовательной живописи, а можем просто наслаждаться гармоничной игрой цвета, украшенного золотыми отблесками бесценной пряжи. Соединив в себе западную картину с восточным ковром, гобелен стал завидным союзом ума и красоты, который так редко дается нашему времени. Что и понятно: это искусство никогда не принадлежало массам.
Во всяком случае, до тех пор, - сказал я себе, протискиваясь сквозь густую толпу зрителей, - пока Филипп де Монтебелло не организовал одну из самых популярных выставок в истории своего музея.
Александр Генис: Сегодняшний выпуск «Картинок с выставки» продолжит Соломон Волков, который проиллюстрирует нашу тему аристократического искусства разговором о «музыке для королей».
Соломон Волков: Для королей писали многие композиторы. В той или иной форме музыка, дело понятное, всегда очень зависела от верховного покровительства. Потому что музыка в отличие от стихотворения… Что, стихотворение? Взял листок бумаги, написал стишок и положил его обратно себе в стол. Это ничего тебе не стоило, и этот стишок может существовать вне покровительства какого-нибудь мецената или монарха. А музыка это вещь очень дорогостоящая для того, чтобы ее озвучить.
Александр Генис: Особенно, если это балет.
Соломон Волков: Балет или опера - это вещи, которые и не могли существовать вне покровительства двора, вне покровительства королей. Поэтому понятно, что у музыкантов с высокими покровителями были традиционно особые отношения. И я хотел бы показать, какая музыка звучала, и как она звучала, на примере трех композиторов: Жана-Батиста Люли, Жана-Филиппа Рамо и Георга Фридриха Генделя.
Жан-Батист Люли - человек, который родился в 1632 году в Италии, а умер в 1687 году в Париже - был одним из самых знаменитых подворных французских композиторов, хотя он был итальянского происхождения. Причем он также был танцором и актером, что очень ему помогло, потому что монарх, для которого он работал, был Людовик Четырнадцатый – Король-Солнце - автор бессмертного изречения «Государство - это я». Человек, который, кстати (каждый раз, когда я об этом вспоминаю, я поражаюсь, думаю, что в этом смысле он побил среди европейских монархов рекорд), пробыл на престоле, по моим подсчетам, 72 года!
Александр Генис: Как королева Виктория.
Соломон Волков: И он поначалу участвовал в этих музыкальных представлениях, в балетах, которые сочинял Люли, который сам был танцором и актером. Людовик танцевал в балетах, которые писались для него, ему лично эта музыка очень нравилась. Когда-то Ростропович сказал, в разговоре со мной: «Если бы Сталин сказал Шостаковичу: напиши мне такую музыку, которая мне бы лично тоже понравилась...». Так вот Людовик именно такую музыку получал от Люли. И образцом такой балетной музыки, под которую танцевал сам монарх, является этот фрагмент Жана-Батиста Люли.
Жан-Филипп Рамо был уже чистокровным французом, он родился в 1683 году, а умер в 1764-м. Парадокс тут заключается в том, что он сочинял музыку более итальянскую, чем Люли. Она была более психологической, более выразительной, и на него сторонники Люли нападали, считали ее каким-то безумным новаторством, футуризмом того времени, и обвиняли Рамо в том, что он разрушает все основы музыкального искусства. Нам, конечно, сейчас, из 21-го века, трудно с этим согласиться – и одна, и другая музыка для меня звучат очень по-французски и, в этом смысле, очень отстраненно. Я, должен сказать, не франкофил в музыке. Этот фрагмент, который сейчас прозвучит - из балета Рамо «Галантные Индии». В свое время этот балет пользовался колоссальным успехом - за два года выдержал 64 представления. Музыка эта тоже писалась для короля, для Людовика Пятнадцатого, который, из-за того, что Людовик Четырнадцатый столько просидел на престоле, был уже его правнуком. Насколько я понимаю, этот Людовик уже сам в этих балетах не участвовал. Исполняется этот балет французским ансамблем « Les Arts Florissants », но руководителем его является американец - Уильям Кристи. Это человек, который возродил музыку Рамо, поэтому он чрезвычайно почитается французами, они его осыпали орденами и государственными субсидиями. Вот парадокс: американец открывает французам их национальную музыку.
Что касается Георга Фридриха Генделя, то тут я - германофил. Я очень люблю, и сам играл генделевскую музыку в больших количествах: и его сонаты, и ансамблевую музыку. Это знаменитая «Музыка на воде», написанная для английского короля Георга Первого. Но нас не должно обманывать, что это английский король. На самом деле, тут было два немца – немец Гендель и Георг Первый, который на самом деле - Курфюрст Ганноверский, тоже немец. При этом Георг Первый невзлюбил Генделя. По разным причинам: из-за неповиновения, вздорного нрава… Но они помирились именно на «Музыке на воде». Это было такое приношение Генделя. Устраивался парад королевского флота на Темзе, Георг Первый не подозревал о том, что зазвучит музыка Генделя, это был сюрприз. И он был в этот день, как гласит легенда, в плохом настроении: река ему казалась серой, флаги полинялыми… Вдруг зазвучала музыка. Вода расцвела, флаги окрасились новым цветом, настроение его поднялось, и с этого дня он получил своего композитора. Таким образом, он угодил своему монарху. Итак, «Музыка на воде». Уильям Кристи показывал нам французскую музыку в, так называемом, аутентичном исполнении. А уж тут - Гендель, человек, музыка которого звучит в таком неисторическом прочтении. В данном случае - Оркестр Берлинской филармонии под управлением Риккардо Мути. Вся мощь Берлинской филармонии!
