Иван Толстой: 10 февраля по новому стилю исполняется 171 год со дня роковой дуэли. Пушкина изучают и продолжают изучать. С какой-то маниакальной настойчивостью литераторы и ученые, любители и профессионалы не дают угаснуть интересу к нему, поддерживают миф о нем и плодят новые мифы, один вычурнее другого. За Пушкина дописывали Десятую главу «Онегина», Николай Первый был любовником Наталии Николаевны, во время поединка на Дантесе была надета кольчуга и прочее. Из последних перлов – версия о том, что поэт сам написал известные подметные письма (в которых он назывался рогоносцем), сам отослал их, сам получил и обрел возможность вызвать соперника на дуэль. Теорию о таком самоубийственном поступке Пушкина комментирует секретарь Пушкинской комиссии Пушкинского Дома в Петербурге Вадим Старк.
Вадим Старк: Сигнал этому мифу, если его можно так назвать, подал академик Петраков. Он специалист по экономике, возглавил институт, под него созданный, современной экономики или экономики переходного периода… Академик, экономист, действительный член Академии. Но дело в том, что когда автором подписываются книги, там написано: академик Петраков. Читатель, который берет книгу, для него академик Петраков, академик Лихачев… Если человек читает о Пушкине, то, естественно, он думает, что это самый главный специалист по Пушкину. А он специалист по экономике. Это можно по-пушкински насчет сапожника – кто чем должен заниматься. Каждый должен заниматься своим делом.
Картину раз высматривал сапожник
И в обуви ошибку указал;
Взяв тотчас кисть, исправился художник.
Вот, подбочясь, сапожник продолжал:
«Мне кажется, лицо немного криво…
А эта грудь не слишком ли нага?»…
Тут Апеллес прервал нетерпеливо:
«Суди, дружок, не выше сапога!»
Есть у меня приятель на примете:
Не ведаю, в каком бы он предмете
Был знатоком, хоть строг он на словах,
Но чорт его несет судить о свете:
Попробуй он судить о сапогах!
Иван Толстой: Итак, о версии Пушкин-самоубийца.
Вадим Старк: Действительно, это и происходит. Но поразительно, что в этот ряд стали вписываться и другие исследователи, которые мне звонят и говорят: «Да это я первый, я доклад читал, а он присутствовал, а потом он успел написать, он же академик, ему и дорога - десять тысяч тираж». По нынешним временам это большой тираж для распространения информации. А потом мне третий человек говорит: «Да нет, я раньше их всех. Но теперь я напишу как надо. Вадим Петрович, а вы не можете поддержать, высказать свое мнение?». Я говорю, что на эту тему не хочу, а если я выскажусь, то это не в вашу пользу. «Ну да, все вы снобы, пушкинисты, традиционалисты».
А я действительно отвечаю, потому что приходится отвечать, что дело не в традиции, традиция тоже когда-то была: царь, вот он и есть главный убийца, и мерзкий Бенкендорф, который ножки подставляет и жандармов не в то место посылает, не на Черную речку, а еще на какую-то, а их пять, не на ту послал. Или из винтовки Пушкина со стороны убили, а Дантес только целился. На такие вопросы мне всегда не хотелось отвечать. Но здесь я увидел, что миф овладел толпою. И вот это уже вредно. Тогда, когда это вредно, мне и хочется высказаться.
И псевдонаучно, и подтянуты все цитаты. Мы хорошо знаем, что из любого текста можно вытянуть цитату, соединить ее с другой, отбросить контекст, и все сложится. Можно построить на одних и тех же цитатах две противоположные версии. Что, собственно, Петраков и компания и сделали. Кто же мог так точно написать адреса, назвать подъезд, и так далее. Сам Пушкин мог послать, потому что он точно знает, где живут его знакомые. То есть, он сам написал эти письма, никакой проблемы не существует. Этой легендой, этим построением снимается один из главных вопросов биографического пушкиноведения: а кто же автор анонимных писем? Все сразу снимается. Нет проблемы, не нужно гадать. Пушкин сам написал, кому надо разослал, сидит потом дома и ждет реакции. Реакция не заставила себя ждать. Цель: он, видите ли, хотел рассчитаться с жизнью. И жизнь ему надоела, и, вместе с тем, рассчитаться со всеми ними, которые против. И все сделал: пошел на почту, получил письмо, затем Дантес подвернулся, все как надо, все рассчитал. Пушкин умный. Получается, что это самоубийство такое, что затем виноваты будут и царь, и все светское общество, и Дантеса он тут же прикнопил.
Иван Толстой: То есть, уходя из этого мира, так хлопнул дверью, что мало всем не показалось, всей России на двести следующих лет?
Вадим Старк: Все цитаты подстраиваются: и Наталья Николаевна, и выехал он вовремя, и рассчитал, когда Наталья Николаевна детей повезла к Мещерской. Конечно, не мог рассчитать - убьют или не убьют. Построил такую картинку замечательную.
Откуда же такое может быть? Насмотрелись детективных сериалов, и публика верит, потому, что сразу есть и мотивация тебе, и все. Как в детективных фильмах есть построения, как у Пуаро, у Агаты Кристи, он мало того, что с собой кончает, но он так подстраивает свое самоубийство, что его противник, возлюбленный его жены, в первую очередь и будет повешен. Он все улики подстроил против него. Насмотрелись сериалов. Вот логика нынешнего, XXI столетия, с чем мы вошли в пушкиниану. Она традиционна, но таких размахов у нас еще не было. И у приличных людей, даже имеющих отношение к пушкиниане, хотя бы косвенно связанных с литературой, работающих в Пушкинском Доме, и то ко мне обращаются и говорят: «Как вы думаете, Вадим Петрович, может быть, это вполне основательно, это же такая теория?». Конечно, говорю, теория, а в добавок тут весь менталитет автора, который напечатал десятитысячным тиражом свой труд, он все время проскальзывает: как Пушкин деньги любил, почем продавал свои произведения, тут экономические неурядицы и выйти не с чем, а тут и жене останется состояние, вроде типа страховки по-сегодняшнему. Что он и жену оставит удовлетворенной, и возлюбленного, который тут мелькает, этот кавалергард, которого вышлют, и этого мерзкого старика, он тоже говорит: я тебе покажу. Вот он, пушкинский путь. Но вот когда он зарплату считает, здесь явно видна рука, подход и взгляд экономиста переходного периода.
Зачем же лезть к Пушкину в постель, да еще с таким детективным подходом? Если бы это был жанр такой, который существует, типа романа, да и бог с ним, но дело в том, что здесь очевидно и четко никакой романистики, никакого построения художественного плана, типа записок человека, который написал, и вымышленное повествование. Нет, это прямо претендует на научность и на место этой версии в современной пушкиниане.
Иван Толстой: Мой собеседник, Наталья Константиновна Телетова, много лет занимается родственными связями Пушкина. 30 с лишним лет назад она доказала, что известный всем портрет Абрама Петровича Ганнибала не имеет к пушкинскому прадеду никакого отношения. Поднялся невероятный шум, музейщики не желали отказываться от устоявшегося мифа. Но научное доказательство победило. Что думает Наталья Телетова о сегодняшней пушкинистике?
Наталья Телетова: Каждое время отбрасывает довольно густую тень на то прошедшее, о котором в данный момент заходит речь или заходит мысль. Наше время отбрасывает, увы, не лучшую тень, и даже не потому, что люди так бедны. Но они почему-то убеждены, что все продается, покупается, что нужно самим быть в таком состоянии, когда мы можем побольше купить. Это психоз, потому что ни болезни, ни чувства никакого отношения к деньгам не имеют. Нужны прожиточные деньги, а остальное все ерунда собачья, и они даже понимают это, но гипноз…
И вот Пушкина тоже вволакивают в эту среду. Ему действительно приходилось с этой темой иметь дело, ему нужно было каждый раз давать деньги своей супруге на новые платья. Явиться на бал в том же она не может, к платью нужны украшения, какие-то носочки, чулочки, туфельки кожаные, в которых они танцевали, совершенно дивной красоты. Хранится один туфелек в Музее Пушкина. Все это нужно было покупать, все эту нужно было доставать, бесконечно рвать свою душу не на том, чтобы закончить начатое стихотворение и какой-то замысел осуществить, а обратиться к кому-то, кто под большие проценты даст тебе деньги, чтобы она могла танцевать.
Не хочется про нее дурно сказать, но невольно, когда сравниваем масштабы, то рождается тема: как обидно. И как-то постепенно мы приходим к мнению Цветаевой и Ахматовой, которые жгуче ненавидели Наталью Николаевну, ненавидели за то, что ей не хватило душевного дара и страсти, чтобы понять, где тут в решительный момент она отказалась от человека, который ей очень нравился, она даже почти призналась ему в любви, Дантеса. Да, это было, но не только порядочность держала ее, там была даже любовь. Но все это какое-то блеклое, какое-то несчастное.
Посмотрите на потомство - ведь никто не оказался талантлив. Это были порядочные люди – военные два мальчика, жены каких-то людей, одна поменяла еще мужа, но все это было неинтересно. И я думаю, что при том даре, которым бог снабдил и Цветаеву и Ахматову, невольно сравниваешь эту красоту… «Красавица», как Цветаева ядовито пишет, что ничего за этой красотой, за какими-то линиями, цветом кожи, формой ногтей, глаз, ничего того, чем владели эти богом одаренные две женщины. И поэтому невольно склоняешься постепенно, как-то нехорошо это с моей стороны, к той подлинной красоте, которой они обладали, и той не подлинной красоте, которая была у нее. И вот это ощущение, что он растрачивался… Но, с другой стороны, мы понимаем, что тут ничего мы не можем добавить. Любовь это тайна, как говорят северные народы, «никогда не осуждай мудрого, который влюблен в глупую», потому что это тайна. Может быть, когда проходит это чувство, человек осознает, удивляется и пожимает плечами, но это было. Он любил ее, она действительно была ему верна и, видимо, красота ее плоти и, в конце концов, верность ее души были очень значительны для того, чтобы он выдерживал то испытание материей, в самом вульгарном смысле слова – где достать деньги, как расплатиться с прачкой, с кучером, с лакеем, с няньками - это все его терзало.
Но есть одна мысль, которую я усвоила из последнего года жизни и из каких-то документов. Дело в том, что Пушкин рассчитывал на эту дуэль уже в последние дни. Пушкин рассчитывал на эту дуэль, потому что он там хотел ранить. Он не хотел убить. Из беседы с Евпраксией Вульф известно, что он с ней поделился и, видимо, он хотел его ранить, а потом получить освобождение по службе, уехать в Михайловское с женой и с ребятами, о чем он так долго мечтал:
«Пора, мой друг, пора, покоя сердце просит…»
И там начать писать и жить подлинной жизнью, жизнью природы, друзей, без отвлечения на ту материю, которая сосала из него жизнь. Так что я думаю, что тут был даже не просто горячий поступок, не просто чрезмерная ревность и обида, а тут был даже такой расчет - избавиться от этого назойливого, оплетающего всю семью. Но избавление не пришло. Наталья Николаевна потом как-то освободилась, уехала в деревню надолго, приходить в себя. Она ведь не осталась в Петербурге, это было тоже знаково как-то, какое-то подлинное ощущение ею его. Значит, оно все-таки было.
Иван Толстой: Наталья Телетова о пушкинистике. Каков уровень сегодняшней науки?
Наталья Телетова: Немножко низка культура. Все-таки Пушкин знал так много, что как только человек очень сильно от него отстает… Можно не знать того, что знал Пушкин, но что-то другое взамен. Сейчас какая беда с Пушкиным? Та культура, которая ему была доступна, оказывается, из-за плохого знания иностранных языков, французского, и из-за какой-то скукоженности сердец, душ, человек не проникает в этот мир. Очень многое совершенно остается в стороне. Посмотрите работы по пушкинистике. Даже компаративистские возможности никак не используются, потому что не хватает культуры. Это очень серьезная проблема.
Есть харьковский исследователь, очень страшная фигура, не помню сейчас его фамилии, о том, что на само деле по приказу Николая Первого тело Пушкина было сброшено в болото под Петербургом, а там захоронили ритуально неких людей, связанных с масонскими тайнами. Подлейшая работа с портретом автора. Не могу вспомнить, как его фамилия, да и не надо вспоминать. Я не могу сказать, чтобы сейчас кто-то был на уровне того литературоведения, которое родилось во второй половине ХХ века, существовало в Серебряном веке и доживало свой век года до 60-го. Сейчас все обмелело.
Более 30 лет назад я, не очень направленно роясь в историческом архиве, в теме поместья под Петербургом, под Псковом, какие-то ароматные темы - так и видишь еще эти леса, поля, дотехническую культуру, - набрела на завещание Ганнибала, которое никому не было известно. Оно меня удивило. Оказывается, он оставлял свои земли тем, другим, что было совершенно неизвестно. Я его опубликовала, и вот с этого началась моя болезнь – ганнибалистика. Я поняла, сколько всего в Пушкине, по крови, от его дедов и прадедов. И вот тогда я занялась Ганнибалом и открыла очень много всего того, что объяснит нам «Арапа Петра Великого». Во-первых, откуда взялся текст, кем он написан. Это я открываю, потому что просто никто не заглянул в архив, который собирал Борис Львович Модзалевский. Там «немецкая биография» Ганнибала, написанная его зятем. Я добралась до нее, она была известна как анонимная хотя, она была подписана! Пушкин копировал ее, имел копию, Пушкин должен был съездить в поместье Роткирхов под Ямбургом, ибо только там была эта немецкая биография Ганнибала. Она была снята для него в виде копии, а потом скрашенный русский перевод он увез с собой. Это июль 27-го года когда он должен был там побывать. Я доказываю разными способами, что он там был, что 4-5 дней его не было в Петербурге, а, вернувшись, он отказался ехать туда, где его ждала семья - мать, отец и Дельвиг - он отказался ехать в Кадриорг на окарину Ревеля, где они жили и купались, это были модные купания, по тем временам. Он отказался ехать, причем есть документы о том, что его ждут. Он вернулся в Петербург и буквально через несколько дней отравился к себе в Михайловское. Засел за роман об арапе. Начал он его с другим именем, там нет Ибрагима, потом он будет переделывать, и полтора месяца он был занят этим романом. Но когда он подошел к теме, как соединялись его предки по материнской и по отцовской линии, Пушкиных с их именитыми и замечательными предками, о которых нынче мне открылось многое, и Ганнибалы, и их наследники, его дед, умерший в Михайловском. Сейчас открылась могила, где он похоронен, и открылось, когда Пушкин узнал все о своем деде. Не буду сейчас трогать эту тему. У него получилось, что вымысел и реальность заняли боевые позиции, потому что вымысел оказался совершенно не живучим, не жизненным, а реальность давила этот вымысел.
Иван Толстой: О радостях и огорчениях при чтении работ о Пушкине последнего времени рассказывает писатель и историк Яков Гордин.
Яков Гордин: Что касается огорчений, то, честно говоря, у меня их нет, потому что я стараюсь не обращать внимание на какие-то книги, которые могут в этом плане огорчить, а смотрю книги, которые меня радуют. Например, некоторое время назад, в 2001 году, я получил книгу из Бишкека, столицы Киргизии. Авторы - Шейман и Саранкулов. И называется она «Пушкин и его современники. Восток-Запад». Надо сказать, очень интересная книга, в которой проанализированы, что мне было особенно интересно, такие азиатские связи Пушкина в разных аспектах - и с людьми, и тематически. Вообще, меня очень тронуло, что нынче в столице Киргизии выходит такая основательная, красиво изданная книга о Пушкине. Или, скажем, уже позже, в 2004 году, в Санкт-Петербурге, в издательстве «Алетейя», вышла книга Алексея Букалова «Пушкинская Италия». Это такие очерки об итальянских связях Пушкина, об итальянских мотивах, о людях, которые связывали его с Италией. Тоже очень симпатично.
Передо мной лежит книга из специальной школьной серии. Книга, вышедшая только что, она помечена 2008 годом, в издательстве «Искусство», Санкт-Петербург. Книга состоит из двух частей. В первой - «Евгений Онегин», а вторая часть, под этой же обложкой - Юрий Михайлович Лотман, «Роман Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий». И, конечно, это замечательно, потому что человек, который берет в руки эту книгу, получает «Евгения Онегина» и Лотмана как нечто целое, то есть ему не нужно разрываться между двумя книгами. И когда все это просто просматриваешь подряд, это уже производит замечательное впечатление.
Разумеется, тема последней дуэли Пушинка тоже никогда не уходит. Правда довольно давно уже вышла, в 1999 году, по-моему, последняя монографическая работа Руслана Григорьевича Скрынникова, очень известного историка, специалиста по 16-му веку, у него также фундаментальные работы об Иване Грозном, но вот он взялся и написал тоже книгу «Дуэль Пушкина». Надо сказать, со своим таким довольно любопытным взглядом на всю эту ситуацию.
А вот совсем недавно, только что, в 2007 году, в конце его, вышла другая книга, которая называется «Последняя дуэль». Это книга из серии, которую издает издательство «Пушкинский фонд», серия «Мир Пушкина». Там уже выходила переписка родителей Пушкина с Ольгой Сергеевной, сестрой, еще некоторые материалы.
Вышла книга в 2005 году, очень важная, «Лев Сергеевич Пушкин в кругу современников». Это переписка Льва Пушкина, младшего брата, и с Пушкиным самим, и с большим количеством других лиц. Эти книги очень основательно подготовлены. Тут вступительные статьи серьезные, большой комментарий и переписка Льва Сергеевича, которая частично не была напечатана. Если была напечатана, то в труднодоступных изданиях 19-го века, а вот теперь фактически заново все это введено в оборот и, главным образом, для широкого читателя, потому что это популярная серия. Она очень покупается и читается.
До этого вышла тоже важная книга в той же серии, за два года до этого, воспоминания Льва Павлищева, племянника Пушкина, о Пушкине со слов Ольги Сергеевны, его матери - сестры Пушкина. Книгу всячески клеймили современные Льву Павлищеву пушкинисты и совершенно напрасно. Потому что там действительно есть вещи мифологические, но это тоже крайне интересно, потому что по этой книге можно проследить, как создавался биографический миф пушкинский, в создании которого и сам Пушкин принимал участие, но и Ольга Сергеевна после его смерти. Но, с другой стороны, там очень много и важных уникальных сведений, которые им донести мог только близкой к Пушкину человек. Надо сказать, что этой книгой я занимался немножко, я писал вступительную статью к этим воспоминаниям Павлищева, причем пользовался совершенно уникальным, замечательным материалом, использованным на одну сотую мною, - это дневники Льва Павлищева. Многотомный рукописный дневник, который хранится в архиве Пушкинского Дома и, к сожалению совершенно не изучен.
И вот «Последняя дуэль» вышла только что. Это дневники, переписка, воспоминания. Это такой том материалов, документов, очень полезная вещь, составленный Галиной Михайловной Седовой, одной из руководительниц Музея-квартиры Пушкина. Тут собрано максимум материалов, известных на сегодняшний день о последней роковой пушкинской дуэли.
Можно вспомнить переиздания. Сравнительно недавно в двух томах была переиздана книга «Пушкинский Петербург» Аркадия Моисеевича и Михаила Аркадьевича Гординых, которая каждый раз в переиздании дополняется. Теперь это два тома. Так что пушкиниана в разных направлениях существует, развивается, дополняется, и вообще есть, что почитать людям, которые продолжают интересоваться жизнью, личностью и творческой работой Пушкина.
Иван Толстой: Яков Аркадьевич, раньше существовали пушкинисты-универсалы, люди, которые были всем известны - и Борис Томашевский, и Юрий Тынянов, и Борис Модзалевский, и многие другие. О них ходили легенды, они входили в мифы о тех ученых, кто занимается Пушкиным. Что сейчас, каков этот пейзаж, в каком направлении движется отечественная пушкинистика?
Яков Гордин: Можно сказать с некоторой горечью, но и трезвостью, что вот эта великая русская пушкинистика советского периода, она закончилась. И таких гигантов, как Томашевский, как Бонди, как Юрий Николаевич Тынянов, как Цявловский, таких, в общем, нет. Универсальных и монументальных работ, в общем, тоже. Я вот могу тоже упомянуть, вышла недавно, я ее держал в руках, такой толстый том биографических материалов о Пушкине, составленный Вадимом Петровичем Старком, председателем Пушкинской комиссии Пушкинского Дома. Но после смерти нескольких специалистов, скажем, Стеллы Абрамович, которая выпустила несколько замечательных книг о Пушкине и, в частности, о последней дуэли, конечно, этот мощный поток уже совсем не тот. Может быть, наступит какой-то новый взлет, я совершенно этого не исключаю. Пока что выходят интересные книги, но это отдельные книги.
Иван Толстой: Наталья Телетова долгие годы изучает жизнь пушкинского прадеда Абрама Петровича Ганнибала.
Наталья Телетова: Самое интересное - это не то, как он обращался к теме предков, а то, что его прадед Ганнибал был неизвестно откуда, и Пушкина это безумно интересовало. И благодаря Набокову, а потом Дьёдонне Гнаманку, студенту, а теперь уже служащему в Париже жителю Центрально-африканского государства, открылось, благодаря наводке Набокова, откуда родом был этот предок. И здесь очень смешная возникает история. Пишут, что предок Пушкина был эфиопом, пишут и пишут, хотя у Пушкина ни разу ни абиссинец, ни эфиоп не называется. Но когда мы берем карту того времени, когда Абрам Петрович родился, это 1696 год, это сейчас уже все вычислено, в это время Эфиопия распространялась от восточного берега Африки до западного берега Африки, южнее озера Чад. Огромная страна вся называлась Эфиопией. А потом она членилась на княжества, империи, как тогда называли, если миллион жителей - то империя уже. И там образовалось около десятка государств. И фиксация в 19-м веке не соответствует фиксации конца 17-го века. И та самая Эфиопия, которая сейчас существует и претендует на то, что Ганнибал был оттуда родом, на самом деле он был из этой территории, но не с востока, а из центра, а центром было государство, которое называлось Логон. И вот открывается город Логон, упомянутый им в одном документе. В своем прошении о дворянстве 1741 года он упоминает о родине.
Пушкин не знает родины своего предка. Роткирх, написавший немецкую биографию, и его внук, еще одну биографию, русскую написавший, не знали о существовании государства Логон, не знали карты, еще, собственно, не появившейся, где находилась эта земля. Так что те, кто говорят, что он эфиоп, они правы. По членению 17-го века он был в огромной Эфиопии, а по членению следующих веков он был много западнее, он родился в стране много западнее Эфиопии. Так что забавно, что спорят только потому, что не взглянут на карту. 17-го века прекрасные карты есть из Амстердама, французские есть карты. Причем, океан Атлантический называется Океанус Эфиопикус, потому что до туда доходила Эфиопия. И это забавный сюжет. Это даже не открытие, а это просто пропущено последующими веками. И никакого спора не будет, будет все то же самое, только он все же не эфиоп, по современным представлениям, а представитель племени Котоко, которое жило по реке Логон, в городе Логон и в двух еще городках.
Существует открытие этих земель. Первое открытие сделали два английских офицера в 1824 году, осенью, во время, когда Пушкин менял место жительства, не по доброй воле в ссылку оправлен был к себе в Михайловское. В это время первый белый человек проник на территорию Логона и оставил записи о нем. Ничего этого Пушкин не знал. И вот больше ста лет никто ничего не знал, пока не стал буквально болеть этим Набоков. Я немножко оправдываю себя, когда мне говорят: «Ну что ты с этим Ганнибалом!». А мне хочется доискаться. Вот доискалась до вот этих вещей. И Набоков несколько лет жизни потратил на изучение всех карт, но нигде нет Логона. Он пишет, что знает, что есть такой город, который лежит много западнее Эфиопии. За ним пошел Гнаманку, привез это открытие, мы тут, двое-трое пушкинистов, занятых Ганнибалом, в частности, кинулись на него и поприветствовали, и с тех пор удается отстаивать вот эту версию. Она очень правдоподобна, ничто ей не противоречит. Просто путаница терминов и историческое развитие, которое отходит от тех времен.
Иван Толстой: Наталья Константиновна, известно, что маленького арапчонка Ибрагима, пушкинского прадеда, привез царю Петру Первому князь Савва Владиславич Рагузинский. А что было дальше? Сложились ли у них какие-то отношения, когда арапчонок подрос?
