Ссылки для упрощенного доступа

55 лет Радио Свобода


Иван Толстой: 1 марта наша радиостанция отметила свой 55-й день рождения.

Вы слышите «Гимн свободной России», созданный композитором Александром Гречаниновым в дни «русской свободы» - в феврале 17-го года. Через много лет, когда композитор жил в эмиграции в Соединенных Штатах, он любезно подарил свою мелодию для позывных нашего радио.

55-ая годовщина Радио Свобода. Как это начиналось.

В 1951 году в Нью-Йорке была создана частная организация, называвшаяся Амкомлиб – Американский Комитет по освобождению народов Советского Союза от большевизма. Рабочим инструментом Амкомлиба должна была стать радиостанция, вещающая на СССР. Идею негосударственного радио Амкомлиб перенял у сходного комитета, незадолго перед тем открывшего в Европе, в Мюнхене, Радио Свободная Европа. Мюнхен – столица Баварии – находился в американской зоне послевоенной оккупации Германии и был самым удобным местом для размещения еще одной станции.

Во второй половине 1952 года в Мюнхен стали съезжаться первые сотрудники будущего радио. Оно называлось тогда – Радио «Освобождение» и располагалось в довольно случайном месте.

Наш ветеран Джеймс Кричлоу, в те годы 25-летний помощник советника радио, вспоминает:

Джеймс Кричлоу: Тогда, когда я приехал, наша контора временно занимала комнаты на втором этаже здания, где на первом этаже продавали тракторы баварским фермерам. Людей мало было: американцы, некоторые русские, белорусы, армяне и узбеки. Но штат еще не был укомплектован. И нас, американцев, мало-мальски говорящих по-русски, всего было три-четыре человека. Все молодые, все на низкой ступени лестницы. Среди эмигрантов почти никто не говорил по-английски. А американское высшее начальство не знало бум-бум по-русски. Что дало нам, молодым, как соединяющим звеньям, возможность влиять на ход событий. Этим мы, волей-неволей приобретали авторитет, что не всегда нравилось начальству.

Иван Толстой: Скоро у радиостанции появился постоянный адрес: бывшее здание аэропорта на Лилиентальштрассе в районе Обервизенфельд, где радио готовилось к своему первому эфиру. Стартовой передачей должно было стать воззвание, обращение, декларация тех сил, которые радиостанцию создали. «Освобождение» было задумано как радио эмигрантское, как рупор «Координационного Центра Антибольшевистской Борьбы для освобождения родины от коммунистической диктатуры». А американская помощь виделась лишь в финансировании и административном управлении.

Первое марта 1953 года. Все готово к записи. В студии – наш первый диктор, Сергей Николаевич Дубровский, бывший московский актер, ушедший на фронт с театром и разлученный войною со своей семьей: женой, детьми и тещей - знаменитой Верой Пашенной. Дубровскому поручено огласить воззвание. После него – прозвучат первые радионовости. Их будет читать юная Виктория Семенова.

Помнит ли она тот день полвека спустя?

Виктория Семенова: Да, конечно, это было очень у нас напряженно, мы все волновались, была студия, в эту студию никого не пускали, там только был режиссер, Сергей Николаевич за микрофоном, я тоже наготове, потому что я после него читала текст. И наше начальство, и директор, и все находились в контроль раум. Передача была, конечно, очень так … для народа: что мы, мол, здесь - часть России. Что мы никакие не предатели, а что мы здесь остались, чтобы бороться с бесчеловечным коммунистическим режимом за свободную, демократическую и даже историческую Россию, со всей ее красотой и ценностями. Вот это были основные передачи - первые и последующие.

Иван Толстой: Запись первой передачи в нашем архиве сохранилась, правда, время попортило старую ленту. Приносим нашим слушателям извинения за – местами - низкое качество звука. Март. Первое число. 8 утра в Москве.

Диктор: Слушайте, слушайте! Сегодня начинает свои передачи новая радиостанция «Освобождение»!

Соотечественники! С давних пор советская власть скрывает от вас самый факт существования эмиграции. Лишь изредка упоминается о ней в печати - и то в связи с каким-нибудь скандальным случаем невозвращенства видного лица или с другим, неприятным для Советов фактом, вроде процесса Кравченко. Во все остальное время о нас не говорят ни плохого, ни хорошего. В тех редких случаях, когда советская власть бывает вынуждена что-то о нас говорить, она честит нас не иначе, как «белобандитами», «реакционерами», «реставраторами» или «наемниками англо-американского империализма». Она тщательно скрывает тот факт, что в подавляющем большинстве современная эмиграция стоит на демократических позициях, что самая ткань ее изменилась. В эмиграцию пришли сотни тысяч новых выходцев из Советского Союза. По преимуществу, крестьян и рабочих. Среди них немало вчерашних комсомольцев, партийцев, солдат и офицеров армии. В эмиграции представлены почти все народы Советского Союза. И вот мы хотим, чтобы вы знали, что живя за границей в условиях свободы, мы не забыли о своем долге перед родиной. Мы противопоставляем этому строю принцип последовательного народовластия, впервые провозглашенного у нас февральской революцией. Мы – враги как реставрации абсолютизма, так и утверждения какой бы то ни было новой диктатуры на месте большевизма после окончательного его уничтожения. Мы - за полное предоставление свободы совести и права религиозного проповедования. Мы не только за ликвидацию эксплуатации человека человеком, мы за ликвидацию эксплуатацию человека партией и государством.

Иван Толстой: У истоков радиостанции стоял в ту пору человек, почти полностью определявший, что, как и когда пойдет в эфир. Сам он у нашего микрофона не выступал никогда, имя его в передачах не звучало. Но лицо (или – в данном случае – звуковой портрет) Радио «Освобождение» создал именно он. Звали его – Борис Шуб. Представить тогдашнего дирижера радиовещания я попросил знающего эту тему Джеймса Кричлоу.

Джеймс Кричлоу: Ключевой фигурой был Борис Давыдович Шуб. Американский адвокат, сын русского еврея, отец его эмигрировал из России еще до революции, а Шуб работал в нашей нью-йоркской конторе, но часто приезжал к нам в Мюнхен. Он - человек, который твердо верил в принципы демократии. Он считал, что наша радиостанция должна сообщать только лишь правду, даже в тех случаях, когда нам не выгодна правда. А тогда было немало крупных людей в Вашингтоне и Нью-Йорке, которые считали, что всякая ложь оправдана, лишь бы служила делу свержения большевиков. Но Шуб дико боролся с такими. Иногда он вел себя очень нетактично, вплоть до того, что были попытки его отстранить от радиостанции. Но, в конце концов, его идеи взяли верх. А на нас, на молодых американских сотрудников, они произвели очень большое впечатление.

Иван Толстой: «Освобождение» еще не выпустило ни одной передачи, как уже возник принципиальный спор художественного порядка. Борис Шуб кипятился: «Скоро умрет Сталин. Надо постоянно напоминать об этом нашим слушателям». И Шуб предлагал перед началом каждой передачи давать в эфир звук метронома, как бы отсчитывающего своими сухими щелчками часы, которые осталось прожить диктатору. Спокойный голос диктора должен быть бесстрастно произносить: «Эпоха Сталина подходит к концу. Эпоха Сталина подходит к концу».

Шуб организовал такую запись, и диктор в нашей нью-йоркской студии эти слова надиктовал. Для прочности, для долговечности запись была сделана не на обычную магнитную ленту, а на стальной диск, который выдержал бы бесконечное прокручивание.

Но что, если Сталин проживет до ста лет? Как глупо тогда будет звучать нескончаемое повторение… От идеи пришлось отказаться. А ведь Сталину оставалось жить пять дней.

4 марта, - вспоминает Джеймс Кричлоу в своих мемуарах, - его разбудил телефонный звонок в пять часов утра. Это был Борис Шуб.

- Он помирает. Проснись и включай Москву.

- Да кто помирает?

- Он. Сталин. Включай радио и скажи жене, что сейчас буду к завтраку.

Это было первое сообщение о болезни вождя. Который, как позже выяснилось, был на самом деле уже в затяжной агонии.

Что было делать? Сама история шла в руки. Как вести программы? Это сейчас мы понимаем, что радиожурналист садится к микрофону и начинает передачу. А тогда, в 53-м, дикторы "Освобождения" говорили не в эфир, а на магнитную пленку. Ни в здании в Обервизенфельд, ни в самом Мюнхене никаких передатчиков не было. Магнитофонную катушку аккуратно запечатывали в специальный пакет и вручали рассыльному мотоциклисту, который мчался на мюнхенский железнодорожный вокзал Хауптбанхоф. Там пакет передавался проводнику, и поезд отправлялся в Маннхайм, три часа ходу. В Маннхайме пакет забирал новый мотоциклист, везший его деревенскими дорогами до Лампертхайма, где и был, собственно, радиопередатчик. Пленка с записью проделывала, таким образом, сотни километров и, в лучшем случае, шла в эфир через пять часов.

В дни сталинской агонии надо было искать какое-то решение. Борис Шуб предложил следующее: немедленно ехать в Лампертхайм самим, на передатчик, связываться оттуда по телефону со студией в Мюнхене, получать последние радио-известия из Москвы и со всего мира и тут же, прямо на коленке, писать текст для эфира.

Оперативность была достигнута.

Наступило 5 марта. Московское радио передало долгожданное траурное сообщение (запись из нашего архива):

Диктор: Говорит Москва. Дорогие товарищи и друзья! Центральный Комитет Коммунистической партии Советского Союза, Совет министров СССР и Президиум Верховного Совета СССР с чувством великой скорби извещают партию и всех трудящихся Советского Союза, что 5 марта в 9 часов 50 минут вечера после тяжелой болезни скончался Председатель Совета министров СССР и секретарь Центрального Комитета Коммунистической партии СССР Иосиф Виссарионович Сталин.

Иван Толстой: Борис Шуб заранее позаботился о реакции на это неизбежное сообщение. Он организовал отклики эмигрантов и беженцев и записал их на пленку в ожидании траурного дня.

Мужской голос: Я – бывший мастер Сталинградского Тракторного завода, а потом бесправный концлагерник Советского Союза, недавно выбравшийся из сталинского рая, где я прожил как беспартийный большевик десятки лет и очень хорошо знаю эту страшную антинародную систему полицейской власти. По-моему, наша задача, задача всех антикоммунистов, усилить свою борьбу против советского режима, потому что народы Советского Союза жаждут своего освобождения от советской тирании.

Женский голос: Услыхав о смерти Сталина, я ощутила только чувство радости. Да разве может чувствовать человек, проживший под сталинским террором, что-нибудь другое? Разве можно соболезновать человеку, погубившему миллионы нашего народа, залившего кровью наших матерей, отцов и братьев, нашу святую Русь. Его уже нет, и он меня не услышит, но все-таки я скажу ему от тысячи русских женщин: Сталин, ты убийца нашего народа! Сталин, как жаль, что ты умер и избежал суда народного. Но есть и для тебя суд – суд Божий, не избежать.

Иван Толстой: Кто слушал тогда наше радио? Маломощный 10-киловаттный передатчик первых месяцев добрасывал волну до советской оккупационной зоны в Германии, до европейских столиц. Впрочем, Александр Солженицын свидетельствовал, что слышал наши первые передачи на поселении в Казахстане. Как бы то ни было, но летом 53-го, в разгар Берлинских событий, у «Освобождения» в Советском Союзе была уже своя аудитория. У нашего микрофона один из первых слушателей москвич Яков Бергер.

Яков Бергер: Я слушал на даче. Это Валентиновка под Москвой. И можно было отстроится от глушилок, поворачивая радиоприемник необходимым образом или вывешивая наружу антенну. Перескакивая с волны на волну, можно было найти ту волну, где глушилки отставали от основного сигнала и можно было достаточно внятно слышать. Там же часовой, по-моему, цикл был повторения. Если что-то очень важное не удавалось прослушать в течение первого часа – можно было подстроиться во второй час и дослушать то, что тебе было необходимо. В 1953 году, это был, конечно, Берлин. Я не помню сейчас вашей передачи вслед за смертью Сталина, но лето я помню хорошо – передачи по Берлину. И вся информация, которая была недоступна, она шла через вашу радиостанцию.

Иван Толстой: Другой ветеран РС – Джин Сосин – проработал с нами 33 года. Мы задали ему один из вопросов, который волнует наших радиослушателей – насколько Свобода была в свое время связана с ЦРУ – Центральным разведывательным управлением?

Джин Сосин: Я не знал тогда, может быть, в течение одного года, что есть какая-то связь между этой станцией и ЦРУ. Для меня это не было проблемой, потому что я думал, что раз мы боремся за свободу народов в Советском Союзе, то американское правительство через ЦРУ субсидирует эту станцию, и это оправдывается, потому что мы, как Александр Герцен, работаем для народа. И если советское правительство на международных конференциях скажет, что мы вмешиваемся во внутренние дела их страны, мы могли бы сказать, что нет, это частная организация, и с легальной точки зрения это была частная организация, потому что она была зарегистрирована в штате Делавер, недалеко от Вашингтона. Но, конечно, члены Конгресса и Сената узнали об этом и, в конце концов, связь с ЦРУ кончилась около 71-го или 72-го года. Но даже до этого наш президент Хауленд Сарджент, который в свое время был членом американского правительства при Трумэне и Ачесоне, он был президентом Радио Свобода до 1975 года, за этот период он всегда настаивал, что эта станция должна быть настоящей независимой станцией.

Сарджент общался в ЦРУ с Кордом Майером, и он сказал с самого начала: «Время от времени возникала мысль использовать радиостанции для распространения дезинформации относительно того или иного коммунистического лидера. Я всегда отвергал эти предложения. Бросать тень на репутацию радиостанции, которая славилась своей точностью, было слишком дорогой ценой за эту эфемерную и сомнительную выгоду, которую могла принести нам дезинформация».

В то время наша роль была суррогатной ролью, то есть мы выражали чаяния и надежды людей внутри этой диктатуры. Общественное мнение изменилось в течение трех-четырех десятилетий, и нам, конечно, очень помог самиздат. То есть, мы получили писания Сахарова, Солженицына и других, очень знаменитых на Западе людей. И мы могли их просто передавать обратно, потому что они не могли использовать для этого газеты. И даже Елена Боннер, которая теперь живет в Америке и всегда тоскует по родине, сказала: «Вы, ребята, были на баррикадах с нами». Она имела в виду, конечно, время путча, время очень тревожное, когда корреспонденты Свободы были в московском Белом Доме и предавали всей стране то, что происходило в Москве. И Горбачев, конечно, будучи в плену, слушал это, и он понял, что в конце концов этот путч не будет успешным, и это, по-моему, был самый интересный и торжественный час этой станции. И когда я говорил с людьми из бывшего Советского Союза и из России, они были очень благодарны за то, что мы действительно выполнили эту надежду, которую сам Герцен имел – дать свободный голос народу.

Иван Толстой: Мы завершим первую часть нашей программы опросом на улицах Саранска. Слушаете ли вы Радио Свобода?

Прохожий: Радио Свобода я слушаю уже лет 20, просто начинал еще с таких коротковолновых приемников, «Спидолы»… Так как у нас сейчас в городе нет УКВ-вещания, приходится пользоваться интернетом. Хорошее качество, правда, немножко затратно. Тем не менее, я считаю, что Радио Свобода предоставляет достаточно уникальные возможности. Например, «Корреспондентский час». Можно оценить точку зрения жителей не только Москвы и других столичных городов, но и российской провинции. Для меня это очень ценно и полезно.

Прохожая: Когда-то Радио Свобода работало против советского государства. Задачу оно свою почти выполнило. А сейчас Радио Свобода собирает информацию, что здесь у нас, в России, так херово. Наверное, делает свои выводы, что же можно еще с российским народом такое сотворить, чтобы им было еще херовее.

Прохожий: Достоинство - то, что оно независимое, что оно прямо говорит обо всех событиях, которые у нас в стране проходят, не стесняясь ни авторитетов, ни должностей. А недостатки… Мне даже кажется, оно сейчас робко действует.

Прохожая: Я себя не могу отнести к постоянным слушателям Радио Свобода, но вот муж у меня - постоянный слушатель. Если что-то обсуждается, какая-то интересная тема, он всегда меня зовет и, в общем-то, слушаю с удовольствием. Потому что там выступают люди с очень интересными мнениями, которые, к сожалению, на центральных каналах или радиостанциях услышать невозможно.

Прохожий: Может быть, там много правды, но и очень много лжи. Вот эти корреспонденты, когда освещали войну в Чечне, получается такое впечатление, что много вранья там, про наших солдат, в частности, военных. Свободная пресса - это не значит, что что хотят, то и говорят. Если освещать события, то должны быть объективные, не односторонние. Вот выгодно кому-то, заказали, вот они говорят. Так не должно быть.

Прохожая: Я не слушаю. Во-первых, у меня нет приемника, а потом не до этого. Даже если был бы, некогда слушать. Как бы прожить день, на кусок хлеба как бы хватило денег… Не до политики.

Прохожий: Это широкий спектр программ. Присутствует множество мнений по любым вопросам, как положительных, так и отрицательных, и освещение многосторонности событий, хотя бы того же чеченского кризиса, событий внутри страны.

Иван Толстой: Один из частых вопросов, который задают нам радиослушатели, такой: правда ли, что у нашего микрофона в первые годы работы, были военные преступники? Я попросил ответить моего коллегу ветерана радио историка Владимира Тольца.

Владимир Тольц: Военные преступления и военные преступники - это особая категория, очень четко определенная международным правом. Это какие-то особо зверские массовые преступления, совершенные в условиях войны, скажем, издевательства над пленными, массовые убийства людей и так далее. Я не буду перечислять, это все описано в решениях международных трибуналов. Я не думаю, что такие люди работали у нас. Во-первых, потому, что со стороны американской администрации осуществлялась очень существенная фильтрация людей, которых с самого начала после войны нанимали на радиостанцию. Несколько лет назад в Калифорнии я встретился с первым директором Радио Свободная Европа Полом Хинце. Он уже был человеком в преклонном возрасте, но с совершенно ясной головой, и мы вечер проговорили о Русской службе, в частности, у меня возникал вопрос, почему же так поздно было создано Радио Свобода. Одна из проблем, которую он мне описал, была проблема кадрового порядка. Чтобы набрать людей в Русскую службу, нужно было их тщательно отфильтровать. Он был старшим офицером ЦРУ, им подчинялась в это время радиостанция, эта контора занималась этим. Он говорил об этой работе как о тщательной, чрезвычайной и старательной работе, которая очень беспокоила американскую администрацию, и они, как он считает, с этим справились.

Я-то пришел довольно поздно на радио, в начале 80-х годов. Я встречал еще людей из первого набора, они работали рядом. Среди них были те, о которых можно говорить, как о коллаборантах, были люди, которые перешли на сторону немцев, были люди, которые проходили даже специальную подготовку в школе пропагандистов Дабендорф. Что с ними происходило потом? Насколько я понимаю, они все прошли жесткую процедуру денацификации. Это не значит, что они все стали людьми современных демократических убеждений. Например, работал буквально рядом, дверь в дверь наши кабинеты были, Олег Красовский - издатель националистического русского журнала «Вече». Человек мне, по убеждениям, отнюдь не близкий, но сказать, что он военный преступник… Я не знаю таких людей, кто бы имел эти факты на руках и мог бы об этом говорить. Понятия не надо путать. Работал человек чрезвычайно мне симпатичный, очень глубокий, Анатолий Николаевич Кружин, который был, молодым человеком, телохранителем Власова в свое время. Я не знаю, каким он был в молодости, но это был очень серьезно либерально настроенный человек. В первые годы после войны, когда СМЕРШ свои розыскные списки постоянно рассылал, в том числе, на выявленных таких людей, о том, что среди таких разыскиваемых персон были люди с Радио, мне не приходилось слышать. Я думаю, что были перебежчики, это уже более поздний период, были люди, которых, может быть, судили в Советском Союзе заочно, скажем, за измену родине, потому что они перебежали за границу, «выбрали свободу», как это называлось на языке перебежчиков. Но, поймите, это не военные преступники, это нечто другое. Так что, суммируя, ответ, - я не знаю. Постоянно распространялись какие-то слухи о сотрудниках, скорее, не в Русской редакции, а о сотрудниках национальных служб. Но я, честно говоря, ни разу не сталкивался с документальным подтверждением этих разговоров.

Иван Толстой: Как Вы в таком случае советуете относиться к бесчисленным публикациям на русском, украинском и белорусском языках – советских времен – о том, что многие сотрудники радио запятнали себя участием в боевых частях Вермахта?

Владимир Тольц: Речь идет о сотрудниках Русской службы или Белоруской? Это разные предметы, тут надо разделить.

Иван Толстой: А вот я и надеюсь, что Вы-то и разделите.

Владимир Тольц: Во-первых, я белорусские дела, к сожалению моему, гораздо меньше представлю. Я не представляю этих людей просто. Я слышал о том, что там были коллаборанты, которые принимали участие в антисоветских воинских формированиях. Но поймите, это еще не означает знака равенства с военными преступлениями. Сколько было в немецком Рейхсвере? Это не значит, что весь немецкий народ, все мужское поколение определенных призывных категорий были военными преступниками. Это разные вещи. Коллаборнаты - да, были, были люди, которые сотрудничали со страной, которая воевала с Советским Союзом, с нацистской Германией. Такие были. В большинстве случаев это были как раз люди другого порядка – беженцы с временно оккупированных немцами территорий, которые ушли вместе с ними в обозах. По разным причинам. Я знал таких людей, которые ушли от военных действий детьми, оказались на Западе. Их судьба по-разному сложилась. Были молодые женщины, которые, в общем, лояльно относились к немцам, например, выступали в театре. И они бежали вместе с отступающей немецкой армией с советской территории. Можно по-разному к этому относиться, я не склонен одобрять такого рода сотрудничество, но называть это военными преступлениями мы не имеем право. А тут конкретно нужно разбираться. Некоторые, которые были заочно осуждены, скажем, за измену родине, их опять нельзя приравнять к военным преступникам.

Иван Толстой: Наш ветеран Джин Сосин уже отвечал в нашей программе на вопрос о том, почему в создании Радио Свобода участвовало ЦРУ, а как вы объяснили бы эту связь?

Владимир Тольц: Тут нужно исторически подходить к вопросу. Вы же понимаете, что в тот момент, когда создавалась Русская служба, ставшая позднее Радио Свобода, тогда ведь не было Международного Совета по Радиовещанию, не было Агентства международного, всего, что потом возникало. Кто занимался пропагандистскими операциями разного рода за границей? Это либо на оккупированной территории воинская администрация, либо ЦРУ. Здесь, по-моему, было все логично. Для радиокорпорации тут были некие профиты, потому что на самом деле это довольно вольное использование финансов на радионужды, очень свободное по сравнению с тем, что пришло позднее, когда все расходы были расписаны по статьям. Здесь это было свободно, а потом это аукнулось. Выделялась правительством определенная сумма, а то, что там делалось внутри… Интересовал результат. Все было логично. Я бы даже сказал, что при тогдашнем уроне административных и организационных структур я другого варианта не представляю. Нужно было либо что-то создавать, либо вновь создаваемое подразделение Радио ставить уже под определенное управление существующих структур.

Иван Толстой: Владимир Соломонович, Вы много занимались архивными партийно-правительственными документами. Какая доля в развале Советского Союза приходится на программы Радио Свобода?

Владимир Тольц: Доля предполагает некую количественную оценку. Это определить трудно. С чем я имел дело? Я смотрел советские материалы, оценивающие идеологический вред радиовещания на иностранных языках, в частности, вред от Радио Свобода для существующего в Советском Союзе режима. У меня общее впечатление, что они (и мои советские собеседники это подтверждали постфактум), что они несколько преувеличивали роль Радио Свобода. Я могу конкретно сослаться вот на такой разговор с покойным Вадимом Загладиным, заведующим Иностранным отделом ЦК КПСС в свое время. Он хорошо был знаком с материалами Радио по распечаткам, он так специально не слушал. Когда я ему показал один из отчетов главы Пятого управления КГБ СССР Бобкова, где приводились какие-то совершенно немыслимые, якобы социологические, данные, согласно которым чуть ли не в каждом старшем классе средней школы слушают иностранные голоса, я сказал: «Слушайте, я не помню, я специально опрашивал своих коллег, кто помладше, сказать, чтобы все слушали, никто не мог». Он говорит: «Мы же прекрасно понимали, что они преувеличивают. Их тоже нужно было понять, им нужны были успехи, им нужны были звезды на погонах, им нужно было дополнительное финансирование». Для этого и нужны были достижения, и для этого нужно было преувеличить значение противника. Это одна тенденция. Мне кажется также, что в информационным отношении, по крайней мере, в 50-е-60-е годы, я просмотрел за это время особые закрытие письма, где сообщалось ежедневно членам Политбюро и Президиуму ЦК КПСС дважды в день содержание радиопередач иностранных голосов, что там тоже содержалось некое преувеличение, под влиянием этой преувеличенной информации КГБ, разлагающего идеологического значения западных голосов.

С другой стороны, вот судите сами. О наиболее кризисных моментах реальную информацию советские люди узнавали либо из сообщений радиостанций западных, либо из пересказа этих сообщений, иногда, конечно, очень далеких от первоисточника. Так что сыграло. Долю мне трудно определить. Значение, несомненно, существенное в развале этой системы было. Не надо его преувеличивать, не надо демонизировать западное радиовещание, но все-таки оно было. Вот сейчас, задним числом, я смотрю на это, если сравнивать тексты, скажем, Радио Свобода и «Нью-Йорк Таймс», давайте высокую планку возьмем, то это, конечно, разный уровень восприятия и отражения действительности. И при этом нужно осознавать, что для широкой советской аудитории, может быть, уровень Радио Свобода был куда более адекватный, в том числе, уровень адаптаций того, что писала та же «Нью-Йорк Таймс» о событиях в мире. Это Радио, как бы его ни объявляли чужим, чуждым, враждебным, оно на само деле стало существенным элементом вот этой советской макрокультуры. Оно было своим, оно было в значительной мере этой силой…

Иван Толстой: В эмигрантской периодике прошлых лет попадается довольно много материалов, связанных с Радио Свобода. В частности – открытые письма наших правозащитников и писателей – Владимира Буковского, Эдуарда Кузнецова, Владимира Максимова, - которые подвергают серьезной критике политику нашего вещания. Говорят о слишком строгих рамках, внутри которых дозволялось критиковать советские порядки, о слишком высоких требованиях к доказательной стороне приходящих из-за железного занавеса сообщений. А ведь часто речь шла о крике отчаяния какого-нибудь гонимого человека. С чем были связаны, так сказать, ограничения свободы на Свободе?

Владимир Тольц: Тут несколько разных аспектов проблемы проверки информации. На самом деле речь шла о прививке в русскоязычную журналистку нормальных навыков, стандартов настоящей западной журналистики. Когда я пришел в Русскую службу, там был один профессиональный журналист, который получил образование журналиста. Это был Джованни Бенси. Все остальные были любители. И эти принципы очень высокого стандарта, это действительно «Нью-Йорк Таймс» на русском языке, если угодно. Они очень и дисциплинировали и приучали журналистов к этому стандарту. Но, с другой стороны, они экстраполировали этот стандарт на аудиторию, они ее поднимали над собой.

Теперь вопрос о претензиях диссидентов. Дело в том, что со времен картеровского правления, когда права человека были поставлены во главу угла официозной доктриной США, это очень обнадежило разного рода инакомыслящих в Советском Союзе, и иногда, может быть, создавало у них как бы избыточные надежды на американскую администрацию. У них существовало советское представление, какими бы они инакомыслящими ни были, как должна вести себя американская радиостанция в тех или иных условиях. Но у американской администрации, а существовала ведь еще внешнеполитическая американская доктрина, которую не могло не учитывать руководство радиостанции, были свои представления, в общем, многим советским гражданам неведомые. Это же была эпоха не только картеровской доктрины внимания к правам человека, это была еще и эпоха реал-политик, когда, желая отойти от острой силовой конфронтации в процессе Холодной войны, стороны должны были, в том числе американская, как-то балансировать и учитывать, где и как можно обхитрить и обойти противника. Так что это сочетание и порождало вот эти претензии и недовольство. Ведь, в общем, часть нареканий советских правозащитников была реальна. Американская администрация не понимала до конца их интенций, смысла их действий и так далее. Но, с другой стороны, они ведь тоже не понимали смысла ее действий, диапазона ее возможностей. Это как разговор отчасти слепого с отчасти глухим.

Иван Толстой: Специально для нашей программы мы позвонили известной правозащитнице, вдове академика Сахарова Елене Георгиевне Боннер с вопросом: когда Вы говорили по Свободе в первый раз?

Елена Боннер: Трудно сказать, когда я говорила, но я думаю, что с начала 70-х годов не прямой мой голос в эфире был, но с моих слов шли передачи о ленинградском Самолетном процессе. Я вам напомню такую историю. Волей судьбы, с помощью медицинских документов, от мамы Кузнецова я получила бумажку, что я вроде его тетя, и я была на процессе. ГБ тогда в этом не разобралось. Я записала процесс, и полностью он попал в мир с моей ручки, в смысле, с моего пера. И слушая передачи, я видела, как этот текст идет, но без упоминания имени. Имя мое гораздо позже появилось, и очень часто в передачах было: «как сообщила жена академика Андрея Дмитриевича Сахарова, в Москве прошли обыски там и там», «в Москве задержан…», это было без конца, иногда чуть ли не ежедневно. А вот как сегодня, прямой разговор по телефону со Свободой, это очень поздно появилось. Я думаю, только в 87-м году. До этого всегда ЮПИ или Би-Би-Си, и французские корреспонденты передавали «со слов жены Андрея Дмитриевича Сахарова», потому что обычно на телефоне я сидела.

Иван Толстой: А как скоро возникли претензии у властей к Вам?

Елена Боннер: Ко мне вообще довольно долго претензий не было открытых. Давление на детей, преследования, исключение Татьяны из университета, Лешку не приняли. Много там было всяких таких… Даже квартиру обменять, мы с детьми хотели объединиться, отказали в обмене, и судья (мы судились по поводу обмена) сказала кому-то из корреспондентов, который спросил после заседания, почему же всем разрешают обмены, это же вы нарушаете их права: «У советского суда другая задача, а не защищать права граждан». И это было записано и передано в свое время. Первые допросы были, я думаю, осенью 72-го или 73-го года у меня, в связи с дневниками Кузнецова, которые вышли на Западе. В допросах непосредственно Радио Свобода не фигурировало. А вот когда меня судили в Горьком, то Радио Свобода фигурировало в том плане, что там была одним из важнейших пунктов обвинения моя пресс-конференция в Осло, и они доказывали это записями передачи Радио Свобода этой пресс-конференции.

Иван Толстой: А вы помните тот день, когда вы впервые услышали передачи Радио Свобода, и что это было?

Елена Боннер: Я не помню, что это было, это был 56-й год и мой первый муж где-то в феврале, вокруг моего дня рождения, купил нам в дом, это считалось мне подарок, радиоприемник «Восток».

Иван Толстой: А Свободу на нем было слышно?

Елена Боннер: Если его поносить по комнате, найти какое-нибудь подходящее место, иногда было слышно. Сильно глушить стали позже. Мне кажется, тогда приемник был еще предметом если не роскоши, то далеко не всем доступная все-таки вещь.

Иван Толстой: В каком это было городе?

Елена Боннер: В Ленинграде.

Иван Толстой: Елена Георгиевна, насколько правдоподобно звучало то, что передавалось по Радио Свобода в те далекие годы?

Елена Боннер: Вы знаете, мне - правдоподобно. Может быть, потому, что судьба так сложилась, что я все время с подросткового возраста, имела дело с заключенными и с бывшими заключенными, с семьями заключенных. Я выросла, это моя судьба.

Иван Толстой: Андрей Дмитриевич Сахаров - какова его история слушания Свободы?

Елена Боннер: Андрей Дмитриевич не любил перенапрягаться, он считал, что это очень много времени занимает. Когда меня не было под боком, тогда он был вынужден слушать, а когда я была дома, то обычно он жил пересказами. Вместе с тем, конечно, мы слушали в последующие годы всегда, когда выступали на Свободе наши друзья - Саша Галич, Вика Некрасов, Володя Максимов. Просто свой родной голос послушать уже приятно.

Иван Толстой: С Вашей точки зрения, звездный час передач Свободы - это какая эпоха, какой период?

Елена Боннер: Я не знаю звездный час или нет, для меня, еще мы не были с Андреем Дмитриевичем, очень важен был 68-й год. Просто при невозможном глушении. Мой сын еще был совсем мальчоночка, и мы экранировали приемник… Раньше были такие цинковые корыта, если вы помните. Мы его достали с антресолей, и Алешка держал его перед приемником, поворачивая разными способами, и как бы приемник экранировал и начинал принимать. Периоды, когда в Москве идет процесс какой-то и вечером, и ночью, после того, как днем намерзнешь около здания суда, слушаешь, как передают. Звездный час Свободы был, в общем, в августе 91-го. Мы сами были в звездном часе и не просчитали, что будет потом.

Материалы по теме

XS
SM
MD
LG