Александр Генис: Накануне «Оскара» критик Скотт, из «Нью-Йорк Таймс» сказал, что как бы он ни любил этот праздник, безграничная - тотальная - фиксация на «Оскаре» мешает нам заметить и полюбить другое кино. Вот поэтому так ценно для настоящих знатоков послеоскаровское прокатное затишье, когда в кинотеатрах появляются тихие фильмы, требующего к себе иного отношения. Сегодня у нас с Андреем Загданским пойдет речь о таких фильмах: о волне нового румынского кино, которое только что открыла для себя Америка.
Но сперва надо сказать, что мы столько раз сетовали на безразличие массового американского зрителя к заграничному кино, что следовало бы напомнить: в последние время, однако, американские критики открывают для себя кино Восточной Европы. Началось это, пожалуй, с гениального Кислевского. Когда его «Декалог» из недели в неделю шел в элитарных нью-йоркских кинотеатрах, один критик написал: «Люди, жившие за железным занавесом, знали нечто такое, о чем мы тут, на свободе, не догадывались». Возможно, именно этот опыт привлек внимание Запада и к оскарносной ленте о ГДРовской эпохе - «Жизнь других». А сейчас - к новым румынским картинам. Премьера одной из них как раз состоялась в Нью-Йорке. Давайте, Андрей, с этого фильма и начнем наш разговор.
Андрей Загданский: Картина режиссера Кристиана Мунгу называется «Четыре месяца, три недели и два дня». Речь идет о двух девушках, подругах, которые ищут возможность сделать для одной из них нелегальный аборт. Они живут в маленьком провинциальном городке, учатся в каком-то техническом институте или техникуме. Аборты запрещены в Румынии, для того, чтобы сделать аборт, они должны найти человека, который это сделает, договориться с ним, и то, что мы видим на экране это медленная, затягивающаяся петля огромной экзистенциальной человеческой драмы. Я смотрел первую половину картины с огромным напряжением. Медленно, из абсолютно достоверных деталей складывается фильм, из случайных, почти незначительных, маленьких деталей, но выстраивается реальность, выстраивается социальная картина Румынии конца 80-х годов. Все это еще происходит при Чаушеску. И фильм заканчивается совершенно взрывающейся драмой. Я абсолютно понимаю членов жюри Каннского фестиваля, которые отдали фильму Пальмовую ветвь.
Александр Генис: Труднее понять американских кинозрителей, которые не привыкли к европейскому кино. Подобные фильмы в Европе видели, а в Америке это редкость.
Андрей Загданский: Вы знаете, каждый раз, когда мы говорим, что американские зрители не привыкли к европейскому кино, здесь есть определенное преувеличение. В Нью-Йорке смотрят эти фильмы, смотрят их в других больших городах, где есть достаточное количество образованных зрителей, интересующихся тем, что происходит в мире, за пределами США.
Александр Генис: Особенно в «Нью-Йорк Таймс» смотрят румынское кино внимательно, потому что недавно кинокритик «Нью-Йорк Таймс» Скотт, которого я уже упоминал сегодня, поехал специально в Румынию и написал 30-траничный репортаж «Профиль всех румынских режиссеров». То есть это действительно феномен современной культуры. Как по вашему, чем румынское кино, а мы можем говорить именно о волне, во всяком случае, так делают критики, отличается от нынешнего русского, посткоммунистического кино?
Андрей Загданский: Мне кажется, что принципиальный фактор, почему румынское кино так о себе ярко и сильно заявило, заключается в следующем. За исключением узкого круга специалистов, никто не знает ничего о румынском кино, оно практически не существует за пределами узкого круга, в отличие от русского кинематографа. То, что мы видим сегодня на экранах, это новое поколение людей, которые сформировались после коммунистического режима, и они живут в стране, которая не существовала до нынешнего момента на кинематографической карте мира. Они отвечают за свою культуру, они должны принести ее в мир, они должны заявить, застолбить эту территорию, которую никто не знает. Это гигантская творческая энергия.
Александр Генис: Андрей, нам с вами понятно румынское кино, потому что у нас есть такой же опыт. И, в общем, мы говорим на одном языке. Но, как вы считаете, чем румыны взяли американцев?
Андрей Загданский: Все то, что я только что сказал, и нам понятно, и другим. Когда вы говорите на талантливом, ясном, ярком языке, вы находите понимание в другой аудитории. Пусть американский зритель не понимает всех нюансов этого безумного мира, но они понимают экзистенциальную сторону этого уравнения. Это все человеческая жизнь: нелегальный аборт, как это происходит, как это все делается, вся механика, кухня этого. Вы имеете в картине социальное погружение в эту чаушесковскую Румынию, но, с другой стороны, вы имеете совершенно актуальный для сегодняшней Америки, для всех людей вопрос легальности или нелегальности аборта, и всех этических и медицинских проблем с этим связанных.
Александр Генис: Как вы думаете, Андрей, есть ли продолжение у этой волны, есть ли будущее у такого направления в кинематографе?
Андрей Загданский: Я думаю, что, как и итальянский неореализм, они перейдут в какое-то новое качество.
Александр Генис: Был Феллини нео-реалист, стал Феллини сюрреалист?
Андрей Загданский: Возможно и такое развитие. Мы никогда не можем предсказать. Но, по всей видимости, то эстетическое направление, в котором они работают, в какой-то момент обязательно исчерпается. Талантливые люди всегда исчерпывают ограниченные возможности и придумывают что-то новое. Но, во всяком случае, я буду с удовольствием и с интересом следить за новыми румынскими фильмами. Они стоят того.
