Программу ведет Андрей Шароградский. Принимает участие корреспондент Радио Свобода в Москве Любовь Чижова.
Андрей Шароградский: Глава Русской православной церкви за границей митрополит Лавр, который скончался накануне, будет похоронен в американском Джорданвилле в Святово-Троицком монастыре. До выборов нового первоиерарха, которые пройдут после Пасхи, Русскую православную церковь за рубежом будет возглавлять архиепископ Сиднейский Илларион. С именем митрополита Лавра принято связывать восстановление единства Русской православной церкви.
О перспективах объединения церквей после смерти Лавра корреспондент Радио Свобода Любовь Чижова побеседовала с историком религии, доцентом центра сравнительного изучения религии Российского государственного гуманитарного университета Борисом Фаликовым.
Любовь Чижова: С именем митрополита Лавра связывают восстановление единства Русской православной церкви. Как вы думаете, почему объединение Русской православной церкви действительно произошло именно при Лавре, а не при его предшественнике митрополите Виталии Устинове?
Борис Фаликов: Это не какие-то его индивидуальные особенности. Конечно же, пришло время. Русская православная церковь за рубежом, она же очень немногочисленная. Туда в основном входят эмигранты уже в третьем поколении. Цифру называют от 60-ти, по-моему, до 100 тысяч. Но, по-моему, на самом деле, скорее, ближе к 60-ти. Она рассеяна по всему миру и положение-то у церкви финансовое было неважнецкое, да и внутри с идеологией тоже было не все в порядке. Потому что эти принципы, а церковь очень консервативная, вот эти принципы антиэкуменизма, монархизм такой и прочие ее характерные черты, они как-то уже, видимо, не очень большим успехом пользовались у третьего поколения эмигрантов или у вновь приехавших эмигрантов, которые в эту церковь входили. То есть какие-то новые шли настроения. И с канонической точки зрения все-таки объединение с церковью-матерью, оно должно было произойти. В общем, время поспело.
А что касается митрополита Лавра, это был сдержанный человек, мало говорил, но, следовательно, делал то, что хотел сделать. Видимо, его убедили те гарантии, которые ему дал президент Путин в Нью-Йорке, личные гарантии о том, что воссоединение церквей не приведет к такому что ли поглощению, скорее, сохранится у них и автономия какая-то. В общем-то, согласно акту о каноническом общении, автономия у них сохранилась.
Любовь Чижова: Что фактически означает восстановление единства Русской православной церкви и для самой церкви, и для обычных верующих людей?
Борис Фаликов: В историческом масштабе, конечно, это важно. Церковь, РПЦЗ, возникла в 1924 году, а порвали они с Московским Патриархатом в 27-м после декларации митрополита Сергия Старгородского, когда тот как бы расписался в лояльности церкви большевикам. Раскол произошел по поводу так называемого "сергианства", то есть сотрудничества с богопротивной властью, но потом это стали шире толковать, как вообще такое сервильное сотрудничество с властью. Пока длилась советская власть, то очень сложно было воссоединиться церквам. Когда она закончилась, как это ни парадоксально, сложности продолжались, потому что доверия не было у эмигрантской церкви. Казалось, что "сергианство" продолжается, уже в таком широком смысле, более того, была попытка в 90-е годы организовать параллельные структуры здесь, в России, со стороны зарубежников, но потом, правда, они от этого отказались. И вот так постепенно нарастало понимание, что, видимо, надо объединяться.
Но, должен сказать, что хотя руководство церкви во главе с митрополитом Лавром пришло к этой идее, внутри церкви было довольно много противников. Церковь, РПЦЗ, она с одной стороны такая консервативная, монархические идеи и прочее-прочее, а с другой стороны, в ней чрезвычайно развита внутрицерковная демократия. Поэтому важные решения принимает ни архиерей, ни лидеры церкви, а принимают и миряне, то есть паства. И вот тут сложности начались. Синод архиерейский РПЦЗ вроде бы пришел к согласию, что надо воссоединяться, а вот миряне как-то так, они все-таки с недоверием относились и были даже слухи на определенном этапе, что при объединении до 20 процентов отпадут. Но вроде бы не так уж много и ушли в раскол.
Любовь Чижова: Процесс объединения, по-видимому, будет продолжаться еще какое-то время. Кто в Русской православной церкви за границей его продолжит? Как вы думаете, кто может стать преемником Лавра?
Борис Фаликов: Тут довольно сложно. Посудите сами, избирать будут по канонам не раньше, чем через 40 дней после кончины. Это, стало быть, где-то после Пасхи, то есть где-то после 21 апреля. Сейчас временно исполняет обязанности архиепископ Сиднейский и Австралийско-Новозеландский Илларион. Он является первым заместителем председателя архиерейского синода, председателем был Лавр. В такой ситуации, конечно, всегда можно предположить, что шансы у него достаточно велики. Но нельзя забывать и о том, что есть такой человек, второй заместитель председателя синода, он архиепископ Берлинско-Германский и Великобританский Марк. У него, на мой взгляд, тоже, в общем, шансы неплохие. Вообще-то, конечно, для Московской Патриархии было бы выгоднее и удачнее, если бы Марк был избран. Он является таким, знаете, последовательным сторонником, одним из лидеров объединительного процесса. Он этнический немец, но хорошо говорит по-русски. Вообще, как многие немцы, любящие русскую культуру, православие, он такой больший русский патриот, чем сами русские. Вот его кандидатура была бы весьма выгодна. Но, в любом случае, кто бы ни стал новым главой зарубежной церкви, я не думаю, что как-то этот объединительный процесс прервется.
Любовь Чижова: Каковы его перспективы? Когда он может завершиться, как вы считаете?
Борис Фаликов: Официально дали пять лет. Акт о каноническом общении подписан. Затем в течение какие-то противоречия должны сглаживаться, решаться проблемы и прочее, прочее. Вроде бы достигнуты какие-то компромиссы по экуменизму, хотя довольно жестко Москва себя повела в этом отношении, заявив, что не будет выходить из Всемирного совета церквей, главной экуменической организации, зарубежники как-то с пониманием отнеслись, проявили такое тут миролюбие.
В любом случае, конечно же, этот процесс необратим.
