Ссылки для упрощенного доступа

Петр Вайль: «Как Италия победила идеологию»


Василий Розанов, написавший «кроме русских, единственно и исключительно русских, мне вообще никто не нужен, не мил и не интересен», нужды в загранице, похоже, не испытывал вообще. Но Пасху 1901 года он встретил в Риме (речь о западнохристианской Пасхе, которая в 2008 году приходится на 23 марта). Случай этот - не частный, даже не сугубо литературный, а важный общественный.


В «Итальянских впечатлениях» Розанова ярко проявилась абсолютная внутренняя свобода автора и поразительная писательская честность, когда правда жизни важнее любой самой драгоценной идеи.


Италии предстояло рассчитываться за весь западный мир и прежде всего - за свою религию, ибо: «Чем была бы Европа без католицизма?» Самому потрогать Ватикан, так же, как он плотоядно трогал историю пальцами страстного нумизмата, - вот зачем Василий Розанов впервые в 45 лет все-таки отправился за границу.


Противоречивейший из русских писателей, опровергающий себя в пределах одной страницы, он таков и в «Итальянских впечатлениях». По любой затронутой проблеме легко набрать столько же «за», сколько «против». Правда, здесь (что для него редкость) Розанов попытался исходить из сверхзадачи - противопоставить католицизму православие с запланированным результатом - и оказался побежден своей собственной живой мыслью и чужой живой жизнью. Можно сказать и по-другому: Италия победила идеологию.


Слишком интеллектуально и эмоционально честен был Розанов, чтобы не прийти в искренний восторг от увиденного. Увлекательно следить за его оговорками, словно случайными, но на деле (по Фрейду) именно корневыми.


Так, он поражен подвижностью итальянцев - транспорта, походки, мимики: «Я не видал апатичного, застывшего, тупого во взгляде лица, каких так много у нас на севере». И обобщающий образ: «У нас, в России, вся жизнь точно часовая стрелка; здесь, в Италии, - все точно секундная стрелка. Она, конечно, без важности...» В этом вводном слове «конечно» - вся суть розановского взгляда на иной мир: в продуманных выводах звучит почтительное признание чужого, но из глубин души рвется свое.


Розанов борется. Сам с собой, разумеется. С собственной презумпцией. Ничего не выходит с идеей Италии как мертвой музейной пустыни. Впечатления - не по кускам, а в целом - единый торжествующий вопль: «Необыкновенный гений, необыкновенная изобретательность, необыкновенная подвижность». Видно, что более всего поразило Розанова: на все лады повторяемое - живость и, главное, жизнеспособность католичества. Нужно было мужество, чтоб написать о Ватикане - с осуждением даже, но с уважением и признанием мощи: «Там есть бесконечная дисциплина. Но это дисциплина не мертвая, а живая».


Не сами по себе подвижность и активность религии волнуют Розанова, а то, что по этой причине так велик приток художественных талантов. И хотя он твердит, словно заклиная, о несовместимости западного и восточного христианства, перед великим искусством расхождения стушевываются. А еще более - перед осязаемой жизнью, пережитым «чувством земного шара, особым космическим чувством».


Может быть, именно в католической Италии православный Розанов остро ощутил себя христианином вообще. Он коснулся христианства «пальцами» на сцене его непосредственного действия - в соборе и на улице - и испытал чувство теплой близости вместе с ощущением исторической взаимосвязанности, не конкретной - а всего со всем.



XS
SM
MD
LG