Ссылки для упрощенного доступа

Защита прав заключенных в России


Марьяна Торочешникова: На днях уполномоченный по правам человека Владимир Лукин обнародовал доклад о ситуации в сфере защиты прав человека в России. По словам омбудсмена, в прошлом году к нему поступило 28617 жалоб, большинство из них (практически каждая вторая) касались нарушений прав человека, совершенных в процессе предварительного следствия, дознания, судопроизводства, вынесения приговоров и исполнения наказаний в виде лишения свободы. Причем последние вызывают особое беспокойство у Владимира Лукина. Чего стоят беспорядки, которые в прошлом году произошли сразу в нескольких российских исправительных учреждениях, в том числе и колониях для несовершеннолетних. По мнению омбудсмена, эта ситуация должна быть разрешена не без участия законодателей.



Владимир Лукин: Должен быть принят закон, о чем я твержу уже три или четыре года, о контроле общественных организаций над пенитенциарной системой, над системами отбывания наказания. Если это будет принято, то тогда такие вещи, которые приводят к бунтам в колониях, приводят к беспорядкам, они будут фиксироваться заранее. Люди будут держать руку на пульсе в большей мере. Поэтому надо такой закон принять, между тем, он лежит в Думе уже четыре года и не принимается. Это неправильно. Более того, я считаю, что это безобразие и, кстати, неуважение к президенту, который несколько раз говорил, что этот закон надо принять как можно быстрее.



Марьяна Торочешникова: Заявил уполномоченный по правам человека в России Владимир Лукин в интервью Радио Свобода. И сегодня вместе с гостями в студии мы попытаемся разобраться в том, почему же росс ийские законодатели медлят с принятием специального закона, позволяющего установить общественный контроль над исправительными учреждениями. Нужен ли такой контроль? Как обстоят дела с защитой прав заключенных в России и нужно ли вообще защищать их права?


В студии Радио Свобода – заместитель председателя Фонда в защиту прав заключенных Лев Пономарев и руководитель юридического отдела Фонда Валерий Шухардин.


Для начала, я прошу, Лев Александрович, расскажите, пожалуйста, немножко о фонде, потому что у обывателей возникает вполне резонный вопрос: с чего это вы вдруг взялись заниматься защитой прав заключенных? Ведь многие считают их отбросами общества, людьми, которые вообще не достойны никакого сочувствия. О каких правах можно говорить, если там сидят убийцы, воры и грабители?



Лев Пономарев: Кроме того, что я заместитель председателя Фонда защиты прав заключенных, я руковожу крупнейшим правозащитным движением в России – движением «За права человека». И вот в это движение обращаются люди по всем вопросам: социальным, экономическим, жилищным, по любому поводу нарушения прав. И вот получилось так, что в последнее время, лет 8, совпадающих с правлением Владимир Владимировича Путина, количество жалоб заключенных резко стало увеличиваться. Поэтому мы были вынуждены усилиями нескольких организаций создать такой специальный фонд по защите отдельно прав заключенных, потому что, я бы сказал, в самом движения «За права человека» больше всего жалоб – от заключенных.



Марьяна Торочешникова: Ну, конечно, а что им там еще делать-то? Надо же как-то время коротать – вот сидят и жалуются.



Лев Пономарев: Я должен сказать, что раньше не жаловались. Более того, они не просто жалуются, но еще и бунты появились. Это первое, почему мы создали фонд.


Теперь второе, в России около миллиона заключенных, и сказать так, что отбросы общества – это каждый сотый россиянин, это было бы немножко опасно даже для общества. А если взять родственников их, в общем-то, это значительная часть населения. Более того, я читал такую статистику, что каждый четвертый мужчина, если определять к концу жизни этого мужчины, такую статистику вести, был в лагере или сидел в следственном изоляторе. Каждый четвертый мужчина! Поэтому эта проблема уже становится не только какой-то маргинальной категории жителей, а вообще проблемой общества.


Как эти заключенные там сидят, выходят ли они оттуда исправленными, например. Представьте, миллион человек – если они выйдут оттуда более озлобленные, готовые совершать заново эти преступления, а рецидив действительно очень большой сейчас, больше 50 процентов, то тогда это тоже проблема общества, например. Или там свирепствует туберкулез сейчас, и фактически там эпидемиологическое состояние, эпидемия туберкулеза, в самой системе исполнения наказаний. В России нет пока эпидемии, а там есть. И люди выходят, больные открытой формой туберкулеза. Там работают сотрудники, которые заражаются туберкулезом. Вторая проблема. И так далее, и подобное. Поэтому, конечно, это проблема общества целиком. И третье – почему так много там сидит?



Марьяна Торочешникова: Просто так ведь не сажают…



Лев Пономарев: Я хочу сказать, что это тоже проблема. Потому что, например, мы вторые. Вот мы США в большинстве населения не любим, но мы радом с ними по количеству заключенных на душу населения (на 100 тысяч обычно считают) мы вторые. На первом месте американцы, на втором – Россия. И сажает не система исполнения наказаний, а суды, то есть это другая проблема, но тем не менее. Мы действительно как бы вырываемся по количеству заключенных по отношению к другим странам, например, к европейским. Я думаю, там разница в разы, в 4-5 раз там меньше сидят. Чем у нас.



Марьяна Торочешникова: Но вообще удивительно, что вы говорите о том, что за последние 8 лет число жалоб от заключенных возросло. Может быть, просто изменилась тематика этих жалоб? Поскольку 8 лет назад совершенно точно ситуация в колониях и следственных изоляторах с точки зрения содержания заключенных была просто катастрофическая. И сейчас уже в смысле условий жизни стало гораздо лучше, насколько я понимаю, потому что вот таких историй, когда в одной камере, рассчитанной на 12 человек, сидит 56, уже, пожалуй, и нет. Я права, Валерий, в этом?



Валерий Шухардин: Я думаю, что все-таки встречаются еще случаи переполнения достаточно часто и камер содержания, и самих исправительных колоний.



Марьяна Торочешникова: Но в целом ситуация, с вашей точки зрения, изменилась?



Валерий Шухардин: Ситуация изменилась в лучшую сторону именно по бытовым условиям содержания. Только в этой части, не более того. Но все равно сейчас в связи со многими, скажем так, действиями судебной системы, с решением проблем в судебной системе именно по делам заключенных, в частности, по вопросам об условно-досрочном освобождении, когда суды у нас практически перестают удовлетворять ходатайства самих исправительных учреждений об условно-досрочном освобождении заключенных, то колонии также начинают переполняться.



Марьяна Торочешникова: А чем это можно объяснить?



Лев Пономарев: Я продолжу немножко ответ. Нефтяные деньги, которые пришли в Россию, они, в том числе, каким-то ручейком пошли в систему исполнения наказаний. Там они, может быть, ополовинились, как всегда, потому что коррупция дикая там, но что-то дошло до заключенных. И построены даже по европейским стандартам некоторые СИЗО, некоторые колонии. Но одновременно произошло ужесточение режима содержания под стражей. И именно это приводит к многочисленным жалобам. Появились так называемые, по нашей классификации, пыточные колонии.



Валерий Шухардин: И следственные изоляторы, в том числе, такие. В частности, Саратовский следственный изолятор – именно там очень хорошие бытовые условия, но очень жесткие действия самой администрации. невыполнение каких-то требований, скажем так, по отбою или сидение на спальном месте карается физическим насилием.



Лев Пономарев: Так вот, что мы называем пытками, давайте договоримся. Пытками мы называем вот то, что… Вот вы сказали, когда переполнено, это тоже пытки по классификации, но для нас пытки – это физическое насилие, коллективные наказания, когда один заключенный что-то сделал, а наказывается весь барак, допустим, вся колония, причем наказывается не в рамках закона, а просто избивается, и убийство. Мы тоже знаем, что убийства не расследуются и всячески прячутся. Вот таких фактов все больше и больше становится, по нарастающей. Все больше и больше, причем это привело к тому, что если до прошлого года бунты были большой редкостью (все-таки бунт – это чрезвычайная ситуация), а акции протеста носили мирный характер… Акции мирного характера – это голодовка коллективная или коллективное членовредительство, традиционные в системе исполнения наказаний. Режут себе вены, наносят другие увечья, вплоть до того, что 700 человек недавно порезались, может быть, вы знаете, вот сейчас, в феврале, 700 человек порезали себе вены в одной из колоний. Но в прошлом году произошло несколько бунтов. И мы предупреждали, если система исполнения наказаний не станет прозрачной, если ее не будут посещать правозащитники, о чем говорит Лукин, и если не появится этот закон, то ситуация будет напрягаться, и будет все больше и больше бунтов. Наши предсказания, к сожалению, исполняются.



Марьяна Торочешникова: Но вообще это удивительно, поскольку все же рассчитывали, в том числе и правозащитники на то, что когда система исполнения наказаний из ведения Министерства внутренних дел перейдет в ведение Минюста, ситуация должна улучшиться, потому что Минюст считается менее кровожадным ведомством, не таким заинтересованным в наказаниях тех людей, которые опали вдруг в его учреждения. Почему же тогда ситуация ухудшается?



Лев Пономарев: Это очень правильная и очень профессиональный вопрос, я хочу сказать. Может быть, первоначально, когда это произошло, это давало надежды, и какие-то положительные изменения происходили. При Минюсте был создан общественный совет, который возглавил известный правозащитник Валерий Борщов, а туда вошли многие мои коллеги, даже я на одном совещании там присутствовал однажды. И была договоренность, даже начали писать планы о том, как мы будем сотрудничать, как будем посещать и так далее, и тому подобно. Но проблема заключается в том, что Юрий Иванович Калинин, который возглавил систему исполнения наказаний, возглавляет ее почти 20 лет, 15 или 17 он ее уже возглавляет, он тут же стал бороться за свою самостоятельность и стал вырываться из благотворных, так сказать, объятий Минюста. И чем дальше, тем больше. И чем дальше он отрывался от Минюста, тем более репрессивной становилась система исполнения наказания. Все эти общественные советы были забыты, и сейчас в общественном совете нет ни одного правозащитника, он переформирован, и никого никуда не пускают.


Но здесь я должен сказать одну очень важную вещь, чтобы правильное понимание было у слушателей. Дело в том, что в России реально существуют две системы исполнения наказаний, причем они практически не пересекаются, как бы серой зоны почти нет. Всего у нас мест содержаний под стражей около 800 – колоний и следственных изоляторов. Так вот, это все определяется регионом, в некоторых регионах система нормальная более-менее, может быть, социальные, трудовые права там нарушаются или медицина слабая, но там не пытают, не избивают, нет коллективных наказаний. Например, Краснодарский край могу назвать…



Марьяна Торочешникова: Курорт.



Лев Пономарев: … тамбовская область и так далее. Причем я надеюсь, что их большинство пока. Там есть правозащитники, они приглашены в общественные советы в региональные ГУФСИНы, они посещают колонии, и благодаря этой прозрачности и взаимодействию правозащитников с руководством региональным там ситуация более-менее нормальная. И мы хотим, чтобы это было на федеральном уровне. Но, с другой стороны, есть такие регионы, как Мордовия прежде всего, потом Удмуртия, Нижегородская область, Саратовская область…



Марьяна Торочешникова: Регионы с традициями так называемые.



Валерий Шухардин: Владимир, Саратовская область, Волгоградская область, Омская область.



Лев Пономарев: Вы знаете, не обязательно с традициями.



Валерий Шухардин: Они уже становятся такими сейчас, они меняются на глазах.



Марьяна Торочешникова: Чем это обусловлено?



Валерий Шухардин: Сменой руководства, как правило. То есть уходят старые руководители и приходят к руководству в этих регионах уже новые ставленники того же Калинина, скажем так, которые ведут его политику ужесточения содержания, именно режима.



Лев Пономарев: Вот это проблема, понимаете. С одной стороны, вы правильно сказали, что это как бы исторически, вообще в Мордовии у нас больше всего пыточных колоний, 4 или 5 в нашем списке. И конечно, это обусловлено, в том числе, и историческими причинами, потому что там живут люди, которые из поколения в поколение охраняют зэков, это было еще в советское время, и понятно, как в советское время к зэкам относились, и появилась традиция. Поэтому стремление к тому, чтобы ужесточить, наказывать, считать любого заключенного быдлом, оно существует как бы в менталитете. Но в 90-е годы с этим была возможность бороться, потому что система исполнения наказаний была прозрачной, хотя тот же Калинин был, тем не менее, Сергей Ковалев был правозащитником, официально уполномоченным, Ельцин ему способствовал, и поэтому в любую колонию можно было поехать, во всяком случае. Вот Валерий Абрамкин, замечательный правозащитник, в то время этим много занимался, и он мог поехать в любую колонию и разобраться в ситуации, которая там происходит. И Борщов тоже в то время этим занимался. И поэтому стремление снизу как бы ужесточить, оно пресекалось.


Но после 2000 года, видимо, Юрий Иванович Калинин (видимо, я подчеркиваю, чтобы суда мне не было) почувствовал, что новые веяния какие-то есть, и он решил в соответствии с собственной ментальностью действовать, видимо. Если в 90-е годы он подчинялся гуманизации, скажем так, требованиям гуманизации, то сейчас стремления сверху и снизу совпали. Поэтому, как правильно сказал Валерий, мы наблюдаем, что если раньше эта колония не была в разряде пыточных, меняет своего руководителя, она становится пыточной. И эта тенденция – мы с ней сейчас боремся, и я надеюсь, что Лукин тоже сейчас начинает вместе с нами бороться.



Марьяна Торочешникова: Корреспондент Радио Свобода в Вятке Екатерина Лушникова сообщает о массовых нарушениях прав заключенных, отмеченных в лагерях и тюрьмах Кировской области. Однако об этом, по слова нашего корреспондента, ничего не знают в официальных правозащитных структурах, вот в этих советах или специальных отделах, которые созданы при региональном управлении исполнения наказаний. Большинство жалоб заключенных, оказывается, просто не доходят до адресата или остаются без ответа. То есть чиновники, уполномоченные следить за защитой прав, просто не знают о том, что права нарушаются, у них нет никаких свидетельств, это подтверждающих. Я предлагаю послушать репортаж нашего корреспондента Екатерины Лушниковой.



Екатерина Лушникова: 3 следственных изолятора и 24 колонии различного типа входят сейчас в систему исполнения наказаний по Кировской области. Это учреждение, можно сказать, с традициями. Еще в царские времена на Вятку ссылали неугодных и инакомыслящих. При Сталине сюда пошли этапы в десятки тысяч человек. Сейчас в бывшем вятлаге содержится около 15 тысяч заключенных. В одной из кировских колоний отбывает наказание заключенный Алексей, интервью с ним записано по сотовому телефону непосредственно из мест заключения.



Алексей: На территории Кировской области, а конкретно номера зон – ФГУ ИК-3, это поселок Рудничный Верхнекамского района Кировской области, ИК-6 – имеет место быть то, что на эти зоны свозятся люди, которые пытаются отстоять свои права, то есть права, например, по нормам питания, по человеческому обращению и так далее. ИК-6 является образцово-показательной зоной, а на самом деле она существует как карательный орган для того, чтобы ломать людей. Применяются меры такого воздействий, как окунание, например, лицом в фекальные отходы, испражнение на человека, и он после этого как человек уже себя ощущать не может. Это не исправление, а это ломание полностью человеческого достоинства.



Екатерина Лушникова: Год назад освободился из мест заключения кировчанин Константин. Наказание он отбывал в той самой исправительно-трудовой колонии номер 6.



Константин: Посадили в «воронок», приехали на «шестерку». Туда привезли, заходят пьяные, и вот на ходу начали бить. Берешь сумки, бежишь – бьют, забивают, пинают. Заставлять писать заявление в СДП – я отказался. Меня завели в комнату, где сидели…



Екатерина Лушникова: А СДП – это что такое?



Константин: Как вам сказать, это секция дисциплины и порядка. Связывали руки, ноги, кляп пихали. Дальше мне дали 15 суток карцера. Потом я хотел заколотить гвоздь, порезаться – заметили и дали мне еще 14 суток. Потом меня посадили, я вскрылся. Потом началось самое страшное. Я вошел в кому, я под себя ходил, я не знал, как меня зовут. Я не могу глотать, не мог есть и вообще. Забили меня просто. У меня было одно желание – вырваться оттуда, написать жалобу. Я писал жалобы губернатору, который у нас был, в комиссию писал, в Москву писал. Из Москвы до сих пор ничего нет.



Екатерина Лушникова: Жалобы заключенных чаще всего остаются без ответа. И даже если в колонию приезжает специальная комиссия с проверкой, факт побоев или других издевательств доказать бывает очень трудно. Желающих дать показания против администрации, как правило, не находится. А если свидетелей нет, значит, не было и самого преступления. Сразу после объезда комиссии заключенный, рискнувший пожаловаться, подвергается еще более жестоким унижениям. Об этом рассказал москвич Дмитрий, сейчас он отбывает наказание в одной из кировских колоний. Недавно его мать, Татьяна Михайловна, получила от сына такое письмо.



Мать Дмитрий: «Здравствуйте, мои мама и папа! Самое главное, чтобы вы были живы-здоровы. Теперь по сути дела, я имею в виду что творится в зоне со стороны администрации. Касаемо избиения, унижения людского достоинства – это каждый день божий. Из-за чего зэки вскрывают себе вены, режут животы, горло и глотают гвозди и иголки, вбивают себе меж ребер заостренные штыри, чтобы увезли на другую зону. С того момента, как я приехал сюда, кроме хлеба, не ем ничего. На продоле избили трех молодых парней за просто так. Сейчас могут и к нам в камеру зайти, дубинкой помахать по телу. Бьют с утра до вечера, а бьют – оперотдел, инспектора. И жалобы, которые пишут осужденные, из зоны никуда не уходят. Приходят опера и начинают избивать, ломая кости, ключицы, руки, чтобы забрали жалобу обратно. Если и приезжает какая-нибудь комиссия, то у них все хорошо, все как и должно быть».



Екатерина Лушникова: Никаких серьезных нарушений прав заключенных в Кировской области не наблюдается – так считает помощник начальника Управления по соблюдению прав человека при кировском УИНе, подполковник Кокорин.



Дмитрий Кокорин: Случаев нарушения, носящих такой массовый и как бы злостный характер, в исправительных учреждениях нет. Да, есть где-то, бывают случаи, может быть. С точки зрения прокуратуры, они сейчас проверяют регулярно каждое учреждение, ежемесячно. Есть факты отмены взысканий, наложенных на осужденных. И комиссия по правам человека при губернаторе Кировской области тоже, в принципе, оказывает довольно положительное влияние на обстановку в местах лишения свободы, регулярно они посещают наши учреждения, проводят прием по личным вопросам. Мы ничего не скрываем, посещают любые помещения в наших исправительных учреждениях, любой отряд, ШИЗО, штрафные изоляторы, где содержатся нарушители, отряды строгих условий содержания.



Екатерина Лушникова: А вот правозащитники, не принадлежащие к официальным структурам, испытывают значительные затруднения с посещением мест заключения и защитой прав заключенных в целом. Рассказывает правозащитник Татьяна Бажина.



Татьяна Бажина: Что касается работы правозащитника, то есть лица, не состоящего в коллегии адвокатов, то тут имеются трудности и сложности. Во-первых, поскольку от заключенного должна быть передана доверенность, заверенная начальником колонии, а с этим бывают проблемы. Во-первых, письма я не знаю, по какой причине могут идти месяц, а оказывать юридическую помощь нужно в течение недели. Кроме того, предоставлено очень хорошее право на телефонные переговоры, в том числе и защитникам, но как это право реально реализуется? Заказываешь переговоры – осужденного или заключенного не приводят. Причину не объясняют. Таким образом, это право оказывается нарушено. То есть механизм реализации права не работает, потому что при точном, неукоснительном соблюдении того законодательства, которое сейчас есть, созданы нормальные условия для отбывания наказания. Другой вопрос – как применяются эти законы.



Екатерина Лушникова: Но законы, как это часто бывает в российской практике, применяются лишь на бумаге. В частности, в Кировской области не известно еще ни одного случая, когда заключенному удалось бы доказать факт избиений в суде и привлечь к уголовной ответственности сотрудников тюремной администрации.



Марьяна Торочешникова: Лев Александрович, я попрошу вас прокомментировать то, что мы услышали.



Лев Пономарев: Вот перед вами лежит журнал, который мы принесли, это бюллетень Фонда в защиту прав заключенных. В каждом номере вы увидите аналогичные жалобы. Это чудовищно! И имейте в виду, что до нас доходят единичные случаи, просто до общества доходят, а это стандартно. Причем и в области стандартная ситуация. Так и стараются. Вот, допустим, в Удмуртии я знаю хорошо ситуацию, там одна пыточная колония ИК-1. Со всей Удмуртии, как только заключенные начинают бороться за свои права, им говорят: «Прекрати, иначе попадешь в ИК-1». Если он не прекращает, то он попадет в ИК-1, и там подвергается регулярным избиениям, оскорблениям… ну, оскорбление – это само собой как бы, незаконным помещениям в ШИЗО, ПКТ и так далее. И фактически он понимает, что он может быть лишен просто человеческого достоинства полностью, и он начинает себя смирно вести в других колониях.


Это просто реальный механизм устрашения. Таким механизмом они руководят вообще всей системой исполнения наказаний. Важно понимать, что это не эксцесс местный, допустим, какой-то, в Вятке или еще где-то, а это механизм управления системой. Неслучайно, когда я свой делал доклад о пытках, и отдельно сейчас скажу о «секции дисциплины и порядка», на заседании совета при президенте Российской Федерации Эллы Александровны Памфиловой, там был заместитель Калинина генерал Петрухин. И мы говорили, что нельзя использовать одних заключенных, чтобы они управляли другими, что называется секцией дисциплины и порядка. Он сказал: «Пока я руковожу колониями, пока я вместе с Калининым руковожу колониями, эту систему мы будем использовать». То есть здесь нет даже возможности договориться. Вот говорят: «Влияйте на власть». Мы пытаемся влиять на власть, но они заявили свою позицию, и она заключается в том, что они именно таким силовым образом хотят руководить, влиять и держать под контролем заключенных в лагерях. Конечно, это должно быть отменено.


Теперь коротко о секции дисциплины и порядка. Это такая система, что, во-первых, каждого поступившего в такую пыточную колонию заставляют записываться. Вот если он не записывается в секцию дисциплины и порядка, его начинают незаконно наказывать или избивать.



Марьяна Торочешникова: А для чего, какой смысл записываться в секцию дисциплины и порядка?



Лев Пономарев: Сейчас расскажу. Задумайтесь, не дай бог, конечно, но вдруг кто-то из нас или слушатель совершил преступление, его привезли в колонию, наказали, по суду осудили. И первое, что ему говорят: «Запишись в добровольную организацию «секция дисциплины и порядка». Как вы думаете, человек, который имеет собственное достоинство, будет записываться? Он станет думать: казалось бы, все должны порядок соблюдать, все должны быть дисциплинированными, а мне предлагают какую-то особую секцию, значит, я должен расписаться в том, что буду более дисциплинированным, больше исполнять порядок, чем другие заключенные, значит, меня подставить хотят. И конечно, нормальный человек, имеющий человеческое достоинство, не записывается в секцию дисциплины и порядка. Теперь, они зачем это делают? Для того чтобы, во-первых, сразу ввести, чтобы две категории появились заключенных, а кроме того, у секции дисциплины и порядка есть определенные обязанности. Во-первых, их ставят на так называемые хлебные должности, там завхозы разные…



Марьяна Торочешникова: Значит, льготы есть.



Лев Пономарев: Да, у них есть льготы. А льготы, как известно, просто так не дают. Да, и они идут на УДО, как правило, то есть большая часть УДО – это как раз секция дисциплины и порядка, значит, человек вроде бы должен быть заинтересован. С другой стороны, они пишут доносы, их заставляют писать доносы на тех заключенных, которые борются за свои права, это мы знаем, это все задокументировано. Они избивают и пытают других заключенных, потому что часто очень сами сотрудники не хотят этого делать. Они выбивают явки с повинной и так далее, и тому подобное. То есть это силовой механизм управления другими заключенными. Я должен сказать, что это позорное пятно российской юстиции, бесспорно совершенно. И вот мы это обсуждали на общественных слушаниях, здесь проводили специальные, это мы обсуждали у Лукина на экспертном совете. Мы, в конце концов, обсуждали это у Эллы Памфиловой. И везде однозначно мы пришли к выводу, что секция дисциплины и порядка должна быть ликвидирована. А Петрухин сказал: «Нет, они будут». Понимаете, это прямое столкновение.



Марьяна Торочешникова: Валерий, скажите, а насколько вообще законно введение этих секций дисциплины и порядка? И, в принципе, насколько соответствуют действительности слова правозащитницы, прозвучавшие в этом репортаже из Вятки, которая сказала, что закон очень даже неплох, и если бы он соблюдался слово в слово, как там написано, то все было бы прекрасно в российских колониях?



Валерий Шухардин: Если касаться самих секций, добровольных самообразований заключенных, то законодательно у нас закреплена возможность создавать секции. Это право заключенных – создавать различного рода секции. А регламентация этих действий уже дается ведомственным приказом Министерства юстиции. И как раз зачастую эти ведомственные приказы Министерства юстиции не соответствуют тем федеральным законам, которые как бы устанавливают поле деятельности для таких организаций. В частности, та же секция дисциплины и порядка, если регламентировано законом одно, то в ведомственном приказе как раз наделяются эти секции дисциплины и порядка совсем иными функциями, уже функциями администрации, скажем так, исправительной колонии, надзора за другими заключенными. То есть получается, что члены секции дисциплины и порядка имеют право надзирать над другими заключенными, такими же заключенными, как они сами, то есть выполнять функции администрации, что категорически запрещено. В этой части, конечно же, эти приказы не соответствуют федеральному закону. Опять же исполнительная власть зачастую превышает как раз свои полномочия, которые даны законодателям.


Сам Уголовно-исполнительный кодекс, который регламентирует, скажем так, всю деятельность уголовно-исполнительной системы, права заключенных, он достаточно неплохо написан. Не могу сказать, что там все идеально, но достаточно, по крайней мере, задекларированы права заключенных, осужденных, отбывающих наказание в исправительных колониях: право на вежливое обращение, право на медицинскую помощь и много других прав. Но зачастую, естественно, все эти права просто грубейшим образом нарушаются. То есть опять же сами исполнители, сама уголовно-исполнительная система, она не выполняет это законодательство.



Марьяна Торочешникова: Скажите, пожалуйста, а что бы вы, как практикующий защитник людей, оказавшихся в такой ситуации, порекомендовали им делать? Вот если нарушаются раз от раза права заключенного, его жалобы не доходят до людей, которые могли бы как-то повлиять она ситуацию, что он может предпринять?



Валерий Шухардин: Ну, предпринять он может только одно: он может только обжаловать действия, решения должностных лиц, организаций, учреждений, в которых он отбывает наказание. Многие заключенные пытаются действительно обжаловаться, добиться справедливости, отменить какие-то незаконные решения, может быть, администрации, как незаконное водворение в ШИЗО, наложение взысканий, штрафов и так далее, которые носят явно надуманный часто характер и являются таким актом преследования некоторых осужденных, пытающихся отстаивать свои права. Но уголовно-исполнительная система выработала определенные уже принципы работы за эти годы, как бороться с такими неудобными, неугодными заключенными. Один из способов – это был наглядный здесь продемонстрирован пример в репортаже – это препятствование выходу, направлению жалоб в органы прокуратуры, в правозащитные организации и так далее. То есть заключенный подает жалобу, которая принимается у него должностным лицом и потом просто-напросто исчезает. Они некуда не уходят, они никуда не отсылаются. Хотя в законе четко написано, что жалоба должна в течение суток, в течение трех суток быть направлена в орган, надзирающий, например, за исправительным учреждением. Это не делается.



Марьяна Торочешникова: И помимо прочего, я так понимаю, человек, который такую жалобу отправляет из мест лишения свободы он подвергается определенному риску, поскольку если администрация колонии, например, не заинтересована в том, чтобы его жалоба была передана куда-то, она ее у себя отставит, а потом этого человека проучит просто.



Валерий Шухардин: Естественно. Это уже второй как бы метод идет. То есть первый метод, первый способ – это не отправлять жалобы, а второй способ – это уже оказать, естественно, давление за то, что он вообще попытался что-то, как говорится, обжаловать.



Лев Пономарев: И в пыточную колонию.



Валерий Шухардин: В каждой колонии есть свои методы, как говорится, способы. Я недавно разговаривал с начальников оперативного отдела Бражайкиным, К-18 в Мордовии, и он сказал: «У нас есть много способов давить на заключенных. Но тот же начальник отдела безопасности, который якобы сейчас в одном судебном заседании этой же колонии, Климкин, прямо на суде заявил, смысл его заявления был таков: «Мы можем избить заключенного, и нам все равно за это ничего не будет. Если что, мы его обвиним в нападении».



Марьяна Торочешникова: То есть так вы истолковываете те слова, которые он сказал в судебном заседании?



Валерий Шухардин: Да, он буквально так и говорил, у меня есть даже диктофонные записи этих процессов. Поэтому, конечно же, это отношение этих должностных лиц, руководителей, скажем, отдела безопасности, оперативного отдела говорит о многом.



Марьяна Торочешникова: Валерий, насколько мне известно, вы сейчас пытаетесь защищать права заключенных, которые содержатся в мордовских колониях. Скажите, пожалуйста, вам что-то удается как-то реально изменить ситуацию?



Валерий Шухардин: Конкретно обвинять, например, руководство только уголовно-исправительной системы очень сложно, тут более комплексно. Здесь и судебная система, и наличие или отсутствие правосудия в нашей стране как такового вообще. Конечно же, можно на эту тему очень долго разговаривать, но если касаться уголовно-исполнительной системы, то, конечно же, часто они всеми возможными способами стараются препятствовать какой-то деятельности защитников. Не более чем две недели назад я посетил 18-ю колонию, где у меня находится один из подзащитных, которого избили в колонии, как он утверждает, а потом из него сделали подсудимого, якобы он напал на начальника отдела безопасности, старшего инспектора отдела безопасности. Естественно, доказать он ничего не может, составлены рапорты, дело передано в суд. Я попытался прийти к нему на свидание. Я пришел в 11 часов в колонию, даже в половине одиннадцатого, и попал на свидание я к нему только после 5 часов вечера. И то не было предоставлено надлежащих условий, то есть мне было сначала предложено пообщаться через стекло, по телефону, а потом была предоставлена, когда я уже настаивал все-таки на конфиденциальности, на полчаса комната для длительных свиданий, в которой мы смогли общаться.



Марьяна Торочешникова: Вы знаете, я никак не могу взять в толк, какой смысл, для чего руководство колонии водит жесткие такие условия в исправительных учреждениях, если получается, что с введение всяких этих норм и правил и своих каких-то порядков человек не исправляется в этом учреждении, как теоретически должно быть, а озлобляется или просто становится коллегой. Чего ради это делается, Лев Александрович?



Лев Пономарев: Их это не интересует, понимаете.



Валерий Шухардин: Да, это их не интересует в прямом смысле слова. Их интересуют другие проблемы.



Лев Пономарев: Они подходят чисто бюрократически к этому вопросу. И по-своему, если задуматься, они, может быт, и правы. У них есть контингент, как они говорят, и у них не должно быть происшествий. Вот он должен отсидеть от этого до этого момента, а исправиться он или не исправится – на это наплевать, за это никто не несет никакой ответственности. И поэтому рецидив – больше 50 процентов.



Марьяна Торочешникова: Подождите, в таком случае я не понимаю, ведь основная задача Федеральной службы исполнения наказаний заключается в том, чтобы оградить нас, большинство законопослушных граждан, от социально опасных элементов, как их называют. Одно дело, когда человека на три года действительно изолируют от общества, потому что он социально опасный, но если там на протяжении этих трех лет над ним издеваются, его пытают, его не кормят, то он через три года выходит же опять сюда, к нам. Разве не логично в таком случае исполнять свою задачу таким образом, чтобы на выходе получался «чистый продукт»?



Лев Пономарев: Совершенно верно! Вы говорите абсолютно все правильно, это очевидная вещь для каждого человека. Таким образом, должно быть комплексное решение этой проблемы. Это уже все сводится к управлению государством, кто-то в государстве должен об этом думать, чтобы именно комплексно решалась эта задача. На самом деле, никто об этом не думает, и поэтому эта задача решается по частям. Сначала – суд, и судьи решили, что надо как можно больше сажать, такой заказ есть от общества: понятно, никто их не осудит за то, что он посадил, а вот если он кого-то освободил, то в обществе будут этим недовольны – как же, уголовник, а его не посадили. Поэтому у нас меньше 1 процента, сами знаете, оправдательных приговоров. А в нормальной стране – 15-20 процентов. Значит, прежде всего сажают, причем сажают намного больше, чем надо.


Дальше они попадают в систему исполнения наказаний. Они не думают, какой человек выйдет, не несут никакой ответственности, за рецидивы он не несет ответственности. Ему важно, чтобы там как можно меньше было бунтов. Но и здесь он не справляется, это проблема. Ладно, то, что вы говорите, это некая фантазия, хотя по существу вы правы, и, кстати, чтобы решать те проблемы, которые вы ставили, это уже претензия к более высокому руководству – к Минюсту или к Кремлю, к Госдуме, к политическому руководству страны, чтобы это комплексно решалось. А к Калинину, к системе исполнения наказаний другие претензии. Он об этом не думает – это ладно, это ему, вроде, и в приказе нет. Но в приказе, в указе президента, когда его назначали, написано: он персонально ответственен за все, что происходит в колониях. И мы три года назад говорили, что если такая жесткая система будет дальше… Они управляют, как умеют, как говорится, со своей ментальностью, со всем, и мы говорим, что будут бунты, и бунты сейчас идут. А что дальше?



Марьяна Торочешникова: Скажите, а эта ситуация, она характерна исключительно для мужских колоний или в женских колониях и колониях для несовершеннолетних несколько иначе обстоят дела?



Лев Пономарев: К счастью, да, несколько иначе.



Валерий Шухардин: Там, на самом деле, женские колонии очень специфичны, и на самом деле там очень тяжелые условия бывают.



Марьяна Торочешникова: А с точки зрения пыток, избиений есть жалобы из женских колоний?



Лев Пономарев: Мало.



Валерий Шухардин: Там по-другому немножко все это поставлено, там другие методы воздействия, там не избиения.



Лев Пономарев: Да, там выработаны другие механизмы, чтобы привести людей в рабское состояние, я бы так сказал. В этом случае не лучше, Валерий правильно говорит, морально, но вот избиений таких прямых там, наверное, нет.



Валерий Шухардин: Там моральное давление намного сильнее, и оно, как говорится, имеет очень мощные корни, традиции.



Марьяна Торочешникова: А колонии для несовершеннолетних?



Лев Пономарев: А вот подростковые колонии, там, на самом деле, ситуация резко ухудшилась. То есть раньше мы думали, и вроде так и было, что там ситуация лучше, а вот два бунта в прошлом году были именно в подростковых колониях. Кировоградская колония – там уже были жертвы, погиб один подросток и один охранник. И в Колпинской колонии тоже был бунт. И может быть, это характерно и понятно. Здесь есть одно обстоятельство интересное: если возникают более-менее человеческие условия, кстати, обе, и Кировоградская, и Колпинская колония были как образцовые, действительно, там были компьютерные классы, спортивные площадки…



Марьяна Торочешникова: С точки зрения условий содержания.



Лев Пономарев: Да, условий содержания. Тогда подростки чувствуют себя уже людьми, и у них более обостренное отношение к насилию, так сказать, и к оскорблениям. И мы знаем, как все это произошло, их действительно оскорбляли, они не выдержали этого, и когда уже было применено физическое насилие, они взбунтовались.



Марьяна Торочешникова: Лев Александрович, вот видите, какой вы хороший рецепт даете. Правильно, тогда нечего улучшать условия в колониях. Пусть заключенные чувствуют себя быдлом, таким стадом бесправным и не выступают. И потихонечку свои сроки отматывают и выходят потом на свободу. А делаешь им человеческие условия, создаешь, а они еще после этого права начинают качать.



Лев Пономарев: Вот я думаю, что здесь определенная политическая проблема. Мы говорим, что в нашей стране авторитарный режим, не тоталитарный, и может быть, это и правильно. А вот в колониях сейчас фактически отрабатывается механизм управления людьми более эффективный – тоталитарный. И если мы не остановим этот тоталитарный механизм, который возник на территории России, причем под пятой этого механизма находится 1 процент нашего населения, то он потом из-за той стороны решетки придет сюда. Если наше руководство мудрое поймет… Может быть, руководство и стремится к этому, скажет: смотрите, вот так надо управлять людьми – и никаких проблем не будет. Надо, чтобы, во-первых, они не бунтовали, закручивать гайки и избивать почаще. А кроме того, может, действительно ухудшить социальный порядок, и тогда это будет принято и здесь. Поэтому для меня, конечно, принципиально важно остановить там тоталитарный режим, который оттуда вырывается уже, как пар, оттуда выходит, и тогда, глядишь, мы и в России предотвратим появление тоталитарного режима.



Марьяна Торочешникова: Мне, вообще, хотелось бы всю эту чернуху и безнадегу каким-то образом разбавить. Вы можете, по крайней мере, привести примеры того, когда заключенным удавалось отстоять свои права, когда их права восстанавливали суды, например, или вмешивалась прокуратура и действительно что-то менялось?



Валерий Шухардин: Я могу сейчас один пример привести. Не могу сказать, что там доведено все это до конца, сейчас идет судебное разбирательство. Опять же возьмем ту же Мордовию, которой я непосредственно сейчас занимаюсь. В 12-й колонии были избиты два осужденных. С помощью мобильного телефона удалось сообщить в прокуратуру о том, что происходит избиение в колонии. Получилось так, что прокуратура приехала в эту колонию прямо непосредственно после звонков, и начали проверку этих фактов по этим звонкам. Администрация колонии попыталась предоставить другого заключенного, надев бирочку так называемую, подставить другого заключенного из секции дисциплины и порядка, но это вскрылось, и прокуратура возбудила уголовное дело по факту избиения. Сейчас в Зубово-Полянском районном суде идет процесс именно в отношении начальника отдела безопасности колонии, который является подсудимым. Я участвую в этом процессе.



Марьяна Торочешникова: А как остальные заключенные в этой колонии, они не пострадали после приезда прокуратуры? Не было ли потом какого-то массового давления на них со стороны администрации? Или, наоборот, все притихли и ждут, как дело обернется?



Валерий Шухардин: Давление идет постоянно, то есть сначала «по-хорошему» разговоры идут. Вот эти двое, которые были потерпевшие, скажем так, по этому уголовному делу, их сразу же поместили в штрафной изолятор, и они несколько месяцев провели в штрафном изоляторе, вплоть до своего освобождения. Сейчас они оба освободились, но они весь конец срока пробыли в штрафном изоляторе, где на них, естественно, оказывалось различное давление со стороны администрации. На других заключенных тоже частично оказывали давление, заставляли давать показания в пользу администрации против этих заключенных, что якобы они обманывают и так далее, дают ложные сведения. Но есть всегда это давление со стороны администрации, они пытаются скрыть все это дело.



Марьяна Торочешникова: То есть такого, что приезжает прокуратура, устраивает проверку, начинает задавать вопросы, и после этого руководство колонии задумывается о том, что действительно не все в порядке «в датском королевстве», такого не происходит.



Лев Пономарев: Я хочу сказать, чтобы правильное было впечатление, на самом деле, конечно, прокуратура возбуждает не одно, а десятки, а может быть, даже сотни дел. Поэтому ведь это огромная империя, и борьба идет все время. Нельзя сказать, что прокуратура очень старается, где-то она полностью покрывает преступления, где-то под давлением нашим, правозащитников, родственников, возбуждает уголовные дела, где-то она доводит их до конца, где-то кого-то сажает, поэтому там ситуация очень сложная, динамичная. Более того, я вам сразу скажу, что есть две системы исполнения наказаний. Где-то все более-менее нормально, и к прокуратуре в этом смысле у нас нет претензий. Поэтому нельзя так однозначно сказать, что все проиграно. Идет борьба, и мы еще не проиграли, как говорится. Проблема заключается в том, что руководство Федеральной службы исполнения наказаний не стоит на стороне правозащитников. Мы в каком-то смысле с ними сейчас больше боремся, чем с эксцессами. Потому что эксцессы можно иногда победить, а нам нужно, чтобы руководство системы исполнения наказаний, те инструкции, которые они дают, те новые руководители, которых они ставят, чтобы они не закручивал гайки дополнительно, а наоборот, ситуация менялась.


Вот, например, есть одна победа, в Свердловской области было несколько колоний, которые мы считаем пыточными, до сих пор у нас как бы на карте написано - «пыточные». Пришел туда новый прокурор области, и пришел новый руководитель ГУФСИНа несколько месяцев назад. Там есть моя партнерская организация, и я совсем недавно с руководителем ее говорил по телефону, и он говорит: «Лев Александрович, ни одной жалобы из системы исполнения наказаний на избиения, коллективные наказания и пытки мы не получили». Проблемы есть, конечно. Вот я не знаю, это временно или нет.



Марьяна Торочешникова: Воля руководства.



Лев Пономарев: Да, воля руководства, понимаете, ГУФСИНа Свердловской области в данном случае. Более того, я могу сказать, похвалиться, наши достижения некоторые есть на федеральном уровне, скажем. Мы получили жалобы из одной из колоний о том, что обижают инвалидов. У них, когда принимался закон о монетизации, некие натуральные льготы заменили денежными выплатами, и эти выплаты должны идти, в том числе, когда человек сидит, колонии, естественно. Мы узнали, что две трети этих выплат руководство колонии брало себе за содержание как бы, абсолютно незаконно. Когда мы стали жаловаться, нам сначала тоже прокуратура отвечала, что все нормально. Потом нам удалось путем большой серии писем, большого количества писем доказать, что это незаконно. И недавно мы узнали, что федеральная служба исполнения наказаний приказал везде, по всей стране эти льготы выплачивать. Это вот мы для всех заключенных сделали по стране.


Или вот, например, Валерий сейчас расскажет, он выиграл, - хотя это немножко в стороне стоит, но все же, чтобы закончить на оптимистической ноте, - вот юрист фонда выиграл суд, который касается не только защитников таких вот, но и всех адвокатов страны.



Марьяна Торочешникова: Что это за история такая?



Валерий Шухардин: В Верховном суде был поднят мной вопрос о соответствии федерального закона о правилах внутреннего распорядка в следственных изоляторах в уголовно-исполнительной системе в части, которая регулирует проведение свиданий защитников с подсудимыми. Этот пункт правил запрещал защитникам пользоваться мобильными телефонами, диктофонами, фотоаппаратами, компьютерами при свидании с обвиняемым в следственном изоляторе. То есть это давалась возможность принести всю эту технику – этот вопрос решался только начальником учреждения, начальником следственного изолятора.



Марьяна Торочешникова: То есть если он разрешит – пожалуйста.



Лев Пономарев: Но он всегда не разрешал в таких случаях.



Валерий Шухардин: Конечно, запрещалось проносить всю эту аппаратуру. На меня, в частности, был составлен акт только за то, что у меня находился диктофон. После этого я решил подать жалобу в Верховный суд Российской Федерации, и Верховный суд удовлетворил мое требование и признал этот пункт правил недействующим. В настоящее время де-юре возможно пользоваться при свиданиях диктофонами, оргтехникой, теми же мобильными телефонами.



Марьяна Торочешникова: Только в следственных изоляторах или в колониях?



Валерий Шухардин: Это касается пока только следственных изоляторов. Однако же, конечно, могу добавить про Федеральную службу исполнения наказаний, несмотря на то, что Верховный суд вынес такое решение, до сегодняшнего дня продолжаются все те же самые действия.



Марьяна Торочешникова: То есть решение суда не выполняется.



Валерий Шухардин: Да. Не далее как неделю назад при посещении следственного изолятора номер 1 города Москвы меня не пропустили в следственный изолятор с телефоном.



Лев Пономарев: Но борьба продолжается. Валерий подал жалобу уже в суд московский, мы написали жалобу в Московскую прокуратуру. И я уверен, что мы выиграем.



Марьяна Торочешникова: Я благодарю гостей в студии Радио Свобода. Сегодня со мной были заместитель председателя правления Фонда в защиту прав заключенных Лев Пономарев и руководитель юридического отдела этого фонда Валерий Шухардин.


Материалы по теме

XS
SM
MD
LG