Ссылки для упрощенного доступа

Опасные игры драматурга Дэвида Мамета



Ирина Лагунина: Дэвид Мамет родился в 1947 году и начал писать в 1970-м. В его послужном списке 12 пьес, 10 сценариев, несколько режиссерских работ, три романа, 2 сборника эссе... Две его пьесы – «Американский буффало» и «Гленгери Глен Росс» уже четверть века считаются американской классикой... Но его первая биография вышла буквально на днях. Причина отчасти в том, что до прошлого года драматург не давал интервью и избегал биографов. На вопрос «почему?», он отвечал: «Из биографий получаются вшивые драмы». Эта реплика типична для маметовских диалогов, сделавших его знаменитым. Рассказывает Марина Ефимова.



Марина Ефимова: Один из самых известных маметовских диалогов происходит в баре между двумя отчаявшимися продавцами недвижимости – оба на грани увольнения. Один из них сказал другому, что если похитить из сейфа их конторы адреса потенциальных покупателей, то можно их продать за большие деньги конкурирующей фирме.



Аронов (осторожно, но и с надеждой): - Вы, действительно, обсуждаете это? Или мы просто?..


Мосс: - Нет, мы просто...


Аронов: - Мы просто РАССУЖДАЕМ об этом, да?


Мосс: - Мы просто РАЗГОВАРИВАЕМ об этом. Как об идее.


Аронов: - Ну, да... просто как об идее...


Мосс: - Да.


Аронов: - Мы не по-настоящему ОБСУЖДАЕМ это.


Мосс: - Нет.


Аронов: - Мы не обсуждаем план ОГРАБЛЕНИЯ?..


Мосс: - ОГРАБЛЕНИЕ?! Нет...


Аронов: - Потому что это преступление...


Мосс: - Да, это преступление. Но безопасное...


Аронов: - То есть, вы ОБСУЖДАЕТЕ?!..



Марина Ефимова: Этот диалог – из пьесы «Гленгерри Глен Росс», получившей Пулитцеровскую премию. (Пьеса названа по названию фирмы, в которой работают герои). Диалоги – главная сила Мамета (монологов у него мало)... Диалоги и вообще – язык.



Джереми МакКартер: Что выделяет драматурга Дэвида Мамета из, так сказать, общей толпы? То, что он снова заставил театральных зрителей СЛУШАТЬ. Не только для того, чтобы понять сюжет и героев, но и для того, чтобы услышать СЛОВА. Мамет – повелитель языка. Он может взять язык людей любого социального класса Америки, вплоть до самых низов, вплоть до мелких жуликов и картежников дешевых подпольных игорных домов, и превратить их реплики – в поэзию. За последние полвека американская драматургия двигалась в сторону абсолютного натурализма – прочь от поэзии. Мамет вернул сцене поэтическую речь. И это – первая и главная особенность его таланта.



Марина Ефимова: Рассказывает театральный критик журнала «Нью Йорк» Джереми МакКартер.


Речь не идет о поэзии в принятом смысле. Столько расхожего мата и сквернословия, сколько вставлено в пьесы Мамета, вам не услышать даже в мужской раздевалке... Но замечательный театральный режиссер Грегори Мошер, поставивший на сцене многие пьесы Мамета, сказал: «поэзия Мамета создается РИТМОМ и СЛЭНГОМ». Чтобы услышать этот ритм (и слэнг), я приведу отрывок монолога из фильма «Гленгери Глен Росс». Это - речь успешного продавца, который от лица администрации устраивает разнос неуспешным продавцам - в знаменитом исполнении актера Алека Болдуина.


В принципе, Мамет пытается делать с языком в драматургии что-то похожее на то, что делали с языком своих персонажей Платонов и Зощенко. Правда, стиль Мамета – минимализм. Скажем, в его пьесе «Американский буффало» почти нет реплик длиной в целую строчку. Немногословный старьевщик Дан (задумавший похищение коллекции монет, в которых он ничего не понимает), простецкий туповатый Боб - помощник Дана, оба говорят односложно и часто повторяют свои реплики в натужных попытках прояснить свою мысль... мысль иногда трогательную и полную симпатии друг к другу. Только третий персонаж - вспыльчивый и подозрительный Уолт по прозвищу Teach («учила») - разражается длинными речами, состоящими преимущественно из восклицаний:



- Вся моя растакая жизнь!.. Весь растакой мир!.. Закона нет!.. Хорошего-плохого нет!.. Дружбы нет!.. Вранья до хрена!.. В каждом таком-растаком деле... В каждом забытом богом деле!..


- Утихомирься, Уолт...


- Мы – пещерные люди...



Марина Ефимова: Биограф Мамета Айра Нэйдэл назвал разговоры в его пьесах « эллиптическими». Действительно, косноязычные герои Мамета часто повторяют (с небольшими добавлениями) свои короткие смутные мысли. Но постепенно из этих болезненных повторений возникают живые и трагические чувства. В пьесе «Сексуальные извращения в Чикаго» два озлобленных на мир персонажа делают всё возможное, чтобы не дать соединиться друг с другом своим друзьям – мужчине и женщине. Под грубыми и односложными саркастическими замечаниями они скрывают леденящий страх остаться одним, в бесплодной пустоте своей одинокой озлобленности. И они льют и льют мизантропический яд в уши своим более добродушным и оптимистичным друзьям – пока не разлучают их.


Минимализм формы очевиден почти во всех вещах Мамета. Мистер Мак Каретр, этот минимализм - знак времени или личное качество Мамета?



Джереми МакКартер: Я думаю, это влияние Чикаго. Он родом из Чикаго. Он с детства читал писателей Среднего Запада: Виллу Катер, Драйзера и, конечно, Хемингуэя. И унаследовал от них идею, что многословие – враг писателя. Он любил повторять совет Хемингуэя: «Расскажите историю, потом вычеркните лучшие строки и проверьте, выживет ли история без них». Сам Мамет писал позже: «Чехов почти исключил из своих вещей сюжет, Пинтер – описания, Беккет – характеристики персонажей. Но мы все равно их слышим». Мамет был одержим идеей ясности своих текстов. Он считал, что слова способны затемнять смысл.



Марина Ефимова: Привычка к ясности и прямоте устного изложения, - считает биограф, - появилась у Мамета в детстве. Когда семья собиралась за столом, отец требовал от Дэвида и от его сестры рассказов о прошедшем дне, но не детского мямленья, а ясного, артикулированного изложения событий и эмоций. Родители развелись, когда Дэвиду было 11 лет. Отец ушел и унес с собой добродушно-ироничное отношение к миру и плодотворное общение. Дети остались с матерью и позже – с отчимом, и оказались в мире гротескных отношений. Однажды сестру Дэвида Сюзан – тогда школьницу – взяли на главную роль в школьном спектакле. Утром в день премьеры сестра плохо ела за завтраком – от волнения. Мамет пишет в автобиографических заметках:



«...Мать повторила, что если еда приготовлена, ее нужно съесть. Сестра снова послушно попробовала, и опять не смогла. Мать кивнула, встала, подошла к телефону, позвонила в школу, позвала учителя, ставившего с детьми пьесу, и сказала, что ее дочь не придет на спектакль. «Да, да, - говорила она, - я понимаю, что много детей и учителей долго готовили... но это не меняет дела». Так и не пустила. К тому времени я уже благополучно сбежал из дома в колледж и узнал эту историю от сестры... как и другую, про деда Джека, отца матери. Однажды он гостил у нас в доме. Ему было тогда за 60. Ночью сестру разбудили звуки, которые ее испугали. Она в страхе побрела по дому, и вдруг услышала из комнаты деда рыдания матери. Голос отчима сказал: «Джек, произнесите эти слова...» И голос деда, с явной болью, ответил: «Я не могу, не могу. Зачем вы заставляете меня это делать?!» И опять отчим: «Джек, говорите...» - «Не могу. Она знает мои чувства», - бормотал дед. И отчим неотступно: «Джек, скажите ей, что вы ее ЛЮБИТЕ»... И опять - тяжелое дыхание деда, его шепот: «Не могу», и конвульсивные рыдания матери».



Марина Ефимова: В молодости Дэвид Мамет работал официантом, рабочим на заводе металлоизделий, кухонным подсобником в скаутских лагерях, зарабатывал игрой в покер. И впитывал в себя чикагский дух и чикагский слэнг. «Разнообразные работы, - писал он, - увели меня из среднего класса, который не имел, по моему мнению, никакой литературной ценности. Я читал Драйзера, Шервуда Андерсона, Хэмингуэя, Фрэнка Норриса, и я был – за рабочих». Биограф Нэйдэл пишет:



«Чикаго виден во всех пьесах Мамета, как Лондон – в романах Диккенса или Дублин – у Джойса. Чикаго – жёсткий город. Для Мамета - это город, в котором единственный путь к выживанию - успех. Чикагцы ценят практичность, дисциплину, целеустремленность. «В Чикаго, - писал Мамет, - низкий порог bullshit tolerance» – то есть, терпимости к вешанью лапши на уши. В Чикаго театр – развлечение, а драматургия – ремесло. Этот город рождает «крутых мужчин» - tough guys. Чикагец Майк – герой пьесы «Игорный дом» - отвечает на вопрос, откуда он родом: I am from the United States of Kiss My Ass. И сам Дэвид Мамет стал интеллектуалом чикагского разлива. Он мог в одной фразе неграмотно сказать: «I ain’t» вместо «I am not», а в следующей - процитировать Льва Толстого».



Марина Ефимова: « Если бы не театр, - признавался Дэвид Мамет, - я бы, наверное, стал мошенником-профессионалом». Есть соблазн поверить: никого Мамет не описал так увлекательно, как обманщиков и мошенников. К тому же, ИГРА, обман, иллюзия являются важными инструментами Мамета-драматурга. И он способен раздразнить публику до яростного возбуждения. Фильм по его пьесе «Олеана довел меня до состояния бессильной ярости - хоть начинай кампанию против феминизма...



Джереми МакКартер: Да, в «Олеане» - очень волнующая динамика отношений двух героев. Это - конфликт между невежественной и бесталанной студенткой (начисто к тому же лишенной чувства юмора и способности к абстрактному мышлению) и ее профессором, интеллигентным, цивилизованным человеком. Конфликт начинается из-за низкой оценки, поставленной профессором, а кончается крушением карьеры профессора, его отчаянием и полной победой тупого, прямолинейного сознания, которое способно, однако, усвоить букву закона и использовать ее для достижения своей цели. Невероятно убедительна вся последовательность, все детали этого конфликта. Концовка пьесы одних приводит в восторг, других – в ярость – в зависимости от позиции. Мамет любит провоцироватьзрителя.



Марина Ефимова: Такого же накала достигают эмоции и в фильме Мамета «Игорный дом». Успешная писательница, случайно попавшая в круг профессиональных мошенников, раззадоривается и просит их обаятельного вожака Майка продемонстрировать ей их приемы – просто для получения жизненного опыта. И Майк – замечательно искусными и внешне невинными приемами - производит демонстрацию, обманывая в результате саму эту даму, которая выкладывает 80 000 долларов. Горькая обида одураченной дамы отзывается в душе зрителя (особенно зрительниц) и взывает к мщению. Но, неспособная к тому элегантному и искусному обману, которым оперирует Майк, дама мстит ему грубо.



Майк: - Чего вы хотите? Я не могу отдать вам деньги – я разделил их между всеми участниками. Вы это знаете. Чего вы хотите от меня?


Маргарет: Я хочу, чтобы вы молили меня о пощаде..


Майк (примирительно): - Послушайте, вы сами пришли ко мне. Вы научились чему-то, узнали кое-что о себе, получили урок. Я сожалею, что обидел вас. Правда. Но – мой совет: проглотите обиду и живите дальше.


Маргарет: - Молите о пощаде, иначе я убью вас!..


Майк: - И не подумаю! (ВЫСТРЕЛ)



Марина Ефимова: Столкновение мужчины и женщины обыгрывается Маметом в его пьесах удивительно по-разному. В пьесе «Сексуальные извращения в Чикаго» он мастерски описывает спор «зуб за зуб» по ничтожному поводу, беспричинное раздражение современного сожительства, когда оба – мужчина и женщина – боятся отдать больше, чем получить... Эти отношения - вполне в стиле Мамета. Другое дело – фильм «Парнишка Винслоу» (в котором Мамет – сценарист и режиссер). Действие фильма происходит в Англии начала 20-го века, и в нем сталкиваются в изящном поединке молодые интеллектуалка-суфражистка и влюбленный в нее аристократ-консерватор, знаменитый адвокат. В заключительной сцене он спрашивает ее:



- Так вы все еще вовлечены в женскую борьбу?


- Конечно.


- Жаль. Это – безнадежный случай.


- Как плохо вы знаете женщин, сэр Роберт. Прощайте, мы вряд ли еще увидимся.


- Вы так думаете, мисс Уинслоу? Как плохо вы знаете мужчин.



Марина Ефимова: И этот фильм, с его очаровательной любовной историей, и автобиографические записки Мамета о его жизни в вермонтской избушке, заставляют думать, что Мамет, этот провокатёр и матерщинник – вообще-то говоря, романтик?..



Джереми МакКартер: Я думаю, да. Он написал мало любовных историй, но его романтизм - в другом. И в вермонтской избушке в глухом лесу, где у него на столе бумаги прижаты от ветра старинным кольтом... и, главное, - в глубинном смысле его пьес. Даже когда он пишет про мошенников, напряженность отношений его персонажей всегда – в проблеме предательства лояльности и верности, особенно – в дружбе. Он всегда описывает попытки следовать коду чести, неким, пусть вывихнутым, представлениям о плохом и хорошем – вопреки обстоятельствам, вопреки общественной системе. Вопреки - потому, что за предательство и равнодушие система платит. А за верность и милосердие – нет. Социальная система, с ее конкуренцией, с ее культом успеха, соблазняет и провоцирует людей на любые виды предательства друг друга.



Марина Ефимова: В личности Дэвида Мамета я обнаружила и еще одно противоречие. Будучи лучшим в Америке знатоком темных сторон жизни, он (если судить по его автобиографическим заметкам) всю жизнь оставался на ее светлой стороне. Он описывает случай, как после выступления, когда он мечтал уединиться с девушкой у себя в квартире, их пригласил на ужин старенький профессор. С замечательными деталями он живописует, как злосчастный ужин сперва готовила жена профессора... как муж забраковал ее блюдо и начал все делать сам... как им пришлось попробовать оба, и как они с девушкой оказались в квартире Мамета переевшими, уставшими и хотевшими только одного – спать. Сколько нынешних писателей послали бы профессора подальше? А он вел себя, как воспитанный мальчик из хорошей еврейской семьи.



Джереми МакКартер: Мамет вообще довольно много писал о своем еврействе. Его семья иммигрировала из какого-то пограничного района между Польшей и Россией лет сто назад и абсолютно ассимилировалась, стала американской. Но Дэвид считал, что этим приспособленчеством они предают свою уникальность, свои традиции... Он стыдится этого компромисса и тем демонстративней выказывает свое еврейство, чем явственней проявление антисемитизма (с которым он не раз сталкивался во всех возможных вариантах). Может быть, отчасти поэтому его видение мира, в общем, - тёмное и саркастическое. Он создавал сатирические вещи (в том числе лучшую политическую сатиру – «Повиляй собакой»), но я бы не назвал его «сатириком», потому что печаль окрашивает сарказм и делает его таким значащим.



Марина Ефимова: Список хороших американских драматургов поколения Дэвида Мамета – невелик. В него, я думаю, входят, кроме Мамета, Артур Уилсон (недавно умерший и написавший 10 пьес об афро-американском жизненном опыте) и Сэм Шеппард – первый драматург, давший Бродвею новый, современный голос. Сейчас появились молодые драматурги, которые, кстати сказать, очень оценили Мамета. Они создали даже два специальных термина: “Mametalk” (соединение слова Мамет и «talk») - то есть, стиль, лепет, бормотанье Мамета, и “Mametude” (соединение слов Мамет и atitude) – то есть, отношение Мамета (темное и одновременно смешное)...



Джереми МакКартер: За свою литературную карьеру Мамет создал, по меньшей мере, два шедевра: «Американский буффало» и «Глэнгери Глэн Росс». Эта вторая пьеса, будучи совершенно оригинальной, является как бы современным продолжением пьесы Артура Миллера «Смерть коммивояжера». Если представить себе воображаемый конкурс на лучшее достижение американской драматургии, то две эти пьесы Дэвида Мамета войдут в самый короткий список.


XS
SM
MD
LG