Бродя по интернету, на что только не наткнешься. Так, я недавно обнаружил форум, на котором молодые люди обмениваются житейским опытом. Один из них обратился к «софорумчанам» (кошмарнее этого слова ничего в русском языке не было) с вопросом: что можно сказать о «лишних людях»? — Ага! — другой тут же ответил, — значит, сочинение тебе задали. Тут я понял, что эту дребедень до сих пор талдычат в русских школах, до сих пор эту плесень поливают.
О лишних же людях нужно знать следующее. Словечко появилось у Тургенева, написавшего о некоем невротике, которому не везло с женщинами, а присобачивать это слово стали к Онегину и Печорину — предполагаемых гигантах деятельности, которой, мол, царское правительство не давало развернуться. Но про Онегина и Печорина давно уже выяснено, кто они, так сказать, в действительности. Печорина можно, конечно, вывести из индивидуальной психологии автора, но Онегин — уже чистая выдумка, литературная кукла, мотивировка для нанизывания строф на условный сюжетный стержень. «Евгений Онегин» — это русский «Тристрам Шенди»; сто раз уже об этом писали. Литература вообще делается из литературы — и из индивидуального опыта автора. Эмма — это я, говорил, как известно, Флобер. А уж Анна Каренина с Лёвиным в придачу — точно Лев Толстой.
Тип разочарованного молодого человека в качестве литературного героя придумал французский писатель Франсуа-Рене Шатобриан, издавший в 1800 году повесть «Ренэ». Вот отсюда и пошел кочевать этот персонаж, в России получивший название «лишнего человека». Дело осложнилось тем, что параллельно и почти одновременно — в 1807 году — появился «Чайльд Гарольд» Байрона, так что следует говорить о двух источниках этого разочарованного героя. Сам Шатобриан в своих знаменитых мемуарах «Замогильные записки» выражает некоторое неудовольствие тем, что лорд Байрон не удостоверил его приоритет. Впрочем, жаловаться особенно было не на что, потому что Шатобриан был никак не менее знаменит, чем Байрон. Пушкин находился под сильным его влиянием; литературоведы спорят, чье влияние было сильней — Байрона или Шатобриана. От Шатобриана не меньше, чем от Байрона, идет также мода на экзотический антураж: это он, а не Фенимор Купер первым открыл индейцев, а русские, соответственно, придумали литературный Кавказ.
В «Евгении Онегине» Шатобриан упоминается трижды: «Любви нас не природа учит, / А Сталь или Шатобриан»; еще: «Она влюблялася в обманы/ Шатобриана и Руссо» — и целое четверостишие: «Он иногда читает Оле/ Нравоучительный роман, / Где скромный автор думал боле / О нравах, чем Шатобриан». О нравах Шатобриановых романов мы сейчас будем говорить; предварительно заметим, что они (то есть нравы) идут из того же источника, что Байроновы, только у Байрона герои демоничны, а у Шатобриана меланхоличны.
Шатобриан происходил из родовитого бретонского дворянства. К началу революции ему было двадцать. От революции он поначалу сбежал — не от страха, а от любви к дальним странствиям: уехал в Америку, где странствовал около года. Между прочим, беседовал с Джорджем Вашингтоном. Вернувшись во Францию, угодил как раз к обострению революции и к террору; присоединился к армии эмигрантов, был ранен. Якобинцы казнили его брата. После этого он прожил восемь лет в Англии в большой нужде; там начал писать о своих американских приключениях, постепенно выделяя из сплошной массы написанного отдельные обработанные куски. Так появился «Ренэ». К тому времени во Франции наступили вроде бы времена спокойные: первый консул Бонапарт навел порядок. Шатобриан вернулся на родину — и угодил сразу в литературную славу: «Ренэ» стал, по-нынешнему говоря, хитом. Но уже совсем серьезной фигурой Шатобриан стал, написав «Гений христианства». Он называл себя — и справедливо — восстановителем религии в Европе; его книга, красноречиво описывая културные, моральные и эмоциональные богатства христианства, пришлась как раз ко времени: почти угробленная просветительской философией и революционной политикой католическая церковь, вообще христианство были духовно реабилитированы Шатобрианом. Он стал любимцем церковно-аристократических кругов, как бы духовным оплотом сил, восставших к жизни после якобинского погрома.
Первый консул сделал его послом в Риме. Но Шатобриан порвал с Наполеоном после расстрела герцога Энгиенского, что было очень смелым шагом. Ушел в отставку, поехал в путешествие по христианскому Востоку и начал писать свои «Замогильные записки», названные так потому, что печатать их разрешил только после своей смерти. Умер он в 1848 году, застав еще одну революцию — уже с элементами демократического будущего.
Шатобриан сказал основное о Наполеоне. Наполеон — предвестник нового демократического порядка, явивший народу его перспективу, ибо пафосом революции была не свобода, а равенство. Он не только душитель революции, но и дитя ее. И еще очень важное: Наполеон — актер, и этим тоже предвещает будущее. Уже позже Ницше внес сюда ясность: главной фигурой двадцатого века будет актер, ибо из мира ушла подлинность. Вот отсюда понятен монархический легитимизм Шатобриана: он был за подлинность, против фальши и подделок, против второго сорта, за чистоту брэнда, говоря по-нынешнему.
Поразительно в Шатобриане то, что при всем его легитимизме и культурном консерватизме он ясно видел будущее во всех главных его чертах — и говорил о неизбежности этого будущего, об изжитости старых сил:
Всё, что в 1789 году поддерживало старый режим: религия, законы, нравы, обычаи, собственность, классы, привилегии, корпорации — более не существует… переворошенная, изборожденная, распаханная почва, таким образом, готова взрастить семя демократии… Властные правительства, которые строят телеграфы, железные дороги, пароходы и в то же время хотят удержать умы на уровне политических догм 14 столетия, действуют непоследовательно; отсталые и передовые разом, они сбиваются с пути, ибо теория их противоречит практике. Развитие промышленности неотделимо от развития свободы; приходится задушить ту и другую, либо допустить их обе.
Это — общий очерк, а вот детали:
Собственники, владеющие чем-нибудь с утра, уверены, что и вечером они останутся ими; занятые своими делами, они совсем не думают о тревогах времени. Однако вся эта ежедневная суета, по существу, есть не что иное, как мелкая рябь на поверхности океана. Всё изменится. Новые общественные формы придут на смену наемному труду. И тогда единственный наймит — материя займет место наемников земли и мастерской. Новые транспортные средства сделают доступными человеку любые пространства. Панама и Суэц будут прорезаны. И, может быть, зародятся новые общества, подобные роям пчел. Но это будет гибелью мысли и искусства, потому что только свободный индивид может стать Шекспиром.
Слов нет, Шатобриан — фигура внушительная во всех измерениях его жизнедеятельности. Во Франции он твердо считается классиком. Вне стихии языка трудно судить о писателе; в его художественных произведениях нам он кажется сейчас риторическим и ходульным, поэзия его словесности исчезает в переводах. Но, конечно, он стоит русской памяти за экспорт своего героя в край родных осин — того самого «лишнего человека», разочарованного молодого героя. Спрашивается: чем он был разочарован в оригинале?
Открываем знаменитого «Ренэ» и навостряем уши на первой же фразе:
Приехав к натчезам, Ренэ вынужден был взять себе жену, в соответствии с нравами индейцев; но он совершенно не жил с нею. Склонность к меланхолии увлекала его в глубь лесов; он проводил там целые дни в полном одиночестве и казался дикарем между дикарями.
«Ренэ» — это исповедь героя-европейца двум мудрым индейским старцам. Содержание исповеди — преступная страсть его к сестре, то ли сестры к нему.
Застенчивый и натянутый вблизи отца, я чувствовал себя свободно и хорошо лишь со своей сестрой Амели. Приятная общность настроений и вкусов тесна связывала меня с нею.
Непонятность для самого героя его смятенных чувств не дает ему покоя: он уезжает в путешествия, уединяется в лесу — и всё не может понять, какая страсть его снедает. Интересно описание его лесных времяпрепровождений: подробно рассказывается, как он срывает с деревьев цветущие ветки и бросает их в ручей.
Психоаналитику этого более чем достаточно: подобно рода действием в бессознательном маскируется мастурбация.
Еще ни разу не любив, я был, так сказать, подавлен преизбытком жизни…
О Господи, если бы Ты дал мне жену, какую мне надо; если бы, как нашему праотцу, Ты привел ко мне за руку Еву, взятую из меня самого…
Обратим внимание на это моление о Еве, в котором фиксируется аутоэротизм героя.
Некоторое время я боролся со своим недугом, но с равнодушием и без твердого намерения побороть его. Наконец, не находя средств против странной раны моего сердца, которой не было нигде и которая была повсюду, я решил покинуть жизнь.
Перед тем, как уйти из жизни, Ренэ решает написать письмо любимой сестре Амели, которая, как он уже давно заметил, как-то странно избегает его. Та приезжает и уговаривает его отказаться от этого намерения. Следуют многочисленные и подробные описания разнообразных ласк, которыми они обмениваются на самом пороге преступного срыва.
В конце концов Амели покидает Ренэ и решает уйти в монастырь (Лиза Калитина, ау!). Ренэ присутствует при пострижении, и когда Амели ложится на гробовую плиту (деталь обряда), он различает ее шепот:
Милосердный Боже, сделай так, чтобы я не встала с этого погребального ложа, и осыпь Твоими щедротами брата, который не разделял моей преступной страсти.
Последние слова повести:
Говорят, что Ренэ, убежденный двумя старцами, вернулся к своей жене, но не нашел счастья с нею… вскоре после этого он погиб во время стычки французов с натчезами в Луизиане.
Интересно, на чьей стороне был Ренэ в этой стычке: французов или приютивших его натчезов? Вообще же концовки пушкинских «Выстрела» и «Дубровского» напоминают эту. Мы можем ее вывернуть: по другим сведениям Ренэ оказался в России.
Чем же он взял русских писателей и почему прижился, хотя бы на время, в России? Ничего органического как будто и нет в этом заимствовании: таков один из механизмов литературной эволюции. Другой вопрос, чем взял Шатобриан французских читателей? Понятно чем: в «Ренэ» чувствуется неостывший след Революции, пламенного Жан-Жака, с его благородными дикарями и возвращением к природе. «Обманы Шатобриана и Руссо», как сказал Пушкин. Но есть еще более интересный вопрос. «Ренэ» — вещь явно автобиографическая: вспоминается не только путешествие Шатобриана в Америку, но и многие страницы «Замогильных записок», на которых подробно рассказывается о его подростковых мечтаниях: как он бродил в окрестностях родительского имения, лежал в лесу, воображая некую прекрасную даму, которую именовал Сильфидой. Известна также пылкая любовь его к сестре Люсиль. Но и это не главное; важна глубинная связь Шатобриана с Руссо, и на самой этой глубине коренится причина воздействия Шатобриана и его Ренэ на современников великой революции.
Понять эту связь помогает Жак Деррида в своей «Грамматологии». Он в частности анализирует там некую ретроспективную утопию, написанную Руссо под названием «Опыт о происхождении языков». В подробности мы входим не можем, но смысл таков. Первобытное райское состояние людей — это инцест, средством избавления от которого стала мастурбация. То есть культура, приходит к выводу Деррида, возникает на пути человечества от инцеста к онанизму. Ради такого откровения стоит продираться сквозь дебри его «Грамматологии».
Шатобриан, получается в этой схеме, интересен тем, что в «Ренэ» показал обратный путь — от онанизма к инцесту, то попятное движение назад к природе, которое и есть революция. Вот на этом самом последнем подвальном, подземном, могильном этаже он и затронул душевные струны современников.
Личная жизнь самого Шатобрианга отмечена необыкновенной любовью, которую он вызывал у женщин. Самая знаменитая его любовница — мадам Рекамье. Среди других была графиня де Кюстин — мать того путешественника, что однажды заехал в Россию.
