Александр Генис: В своем знаменитом фантастическом рассказе Айзек Азимов написал: поскольку никто никогда не видел человека, сочинившего анекдот, то их, анекдоты, придумали пришельцы. Однако, им тоже нужны слушатели, ибо трудно смеяться в одиночку. Юмор, как субботник, - коллективное действие, что позволяет задаться столь уместным в День смеха вопросом о национальной природе юмора.

Смех - универсален, юмор - национален, первый принадлежит цивилизации, второй укоренен в культуре. Немого Чаплина понимают все, чужому юмору надо учиться, как иностранному языку. Только с трудом и постепенно мне удалось полюбить дидактичный и пресный китайский юмор. Зато с тех пор я, как школьник, выписываю в тетрадку изречения его великого мастера Чжуан-цзы и привожу при каждом удобном случае. Скажем, так:

«Самого усердного пса первым сажают на цепь».

Или - так:

«У быков и коней по четыре ноги – это зовется небесным. Узда на коне и кольцо в носу быка – это зовется человеческим».

Александр Генис: Русский юмор лучше всего там, где он сталкивает маленького человека с его Старшим братом. Тут лучше всех, конечно, Щедрин:

«Знали они, что бунтуют, но не стоять на коленях не могли».

Александр Генис: Понятно, почему мы выучили наизусть Швейка, которого мало знают западные народы, кроме немцев, первыми признавшие Гашека. Тем не менее, юмор Германии витает в плотных облаках. Томас Манн считал комическим романом не только свою «Волшебную гору», но и кафкианский «Замок». С последним соглашались современники, покатывавшиеся от хохота, когда Кафка читал им вслух первые главы этого беспримерного опыта трагикомического богословия.

Однако лучше всего национальную природу юмора демонстрируют два близких народа, которые, как писал Оскар Уайльд, разделяет только язык. Это – американцы и англичане.

Принято считать, что юмор рождается по пути вниз. Впрочем, по дороге вверх – тоже. Как показал Свифт, заурядный мир становится смешным, если мы изменим масштаб в любую сторону. Марк Твен, скажем, начал свою карьеру с преувеличений. Рассказывая на платных лекциях в Нью-Йорке о диком Западе, будущий писатель-гуманист предлагал тут же проиллюстрировать царящие там нравы, сожрав ребенка на глазах зрителей.

Оно и понятно. Чтобы заполнить Новый Свет, юмора должно быть больше. Особенно в Техасе, где, как писал О. Генри, девять апельсинов составляют дюжину. Американская экспансия смешного не знает исключений. Даже герой Вуди Аллена - такой утрированный ипохондрик, что его космический невроз требует не психиатра, а теолога.

Но если Америку смешит преувеличение, то Англию – преуменьшение, искусство сводить важное к пустяковому, страшное - к смешному, пафос - на нет.

Именно поэтому британский юмор не поддается перевозке. Каждый раз, когда американцы, купив лицензию успешного английского телесериала, педантично пересаживают его (вместе с сюжетом и диалогом!) на свою почву, скажем, из Манчестера в Чикаго, дело кончается полным провалом. Это как фальшивые елочные украшения, о которых я читал перед новогодними праздниками в московской газете: игрушки те же, а радости нет.

Самая обаятельная черта британского юмора – чопорность. Она позволяет жонглировать сервизом на канате, не поднимая бровей. Комизм – прямое следствие непреодолимой неуместности, к которой, в сущности, сводится любая житейская ситуация, если учесть, чем она всегда кончается. Об этом писал самый мрачный из всех юмористов – Беккет. Герой его романа говорил, что чувствует себя, как больной раком на приеме у дантиста.

Дело в том, что смерть ставит жизнь в ироничные кавычки. Вблизи смерти все становится неважным, несерьезным, а значит – смешным.

Смерть — наименьший знаменатель комического. На нее все делится, ибо она останавливает поток метаморфоз, комических переодеваний, из которых состоит любая комедия — от Аристофана до Бенни Хилла. Добравшись до последнего берега, смешное, как волна, тащит нас обратно в житейское море. На память о смерти нам остается юмор, позволяющий преодолеть ужас встречи с ней

Жестокий сувенир такого рода можно найти у Льюиса Кэррола. В «Стране чудес» Алиса ведет диалог с Шалтаем-Болтаем.

Сперва он невинно спрашивает девочку, сколько ей лет.

- Семь лет и шесть месяцев, — отвечает Алиса.

Неудобный возраст, - говорит Шалтай, - уж лучше бы остановиться на семи.

- Все растут, — возмущается Алиса, — Не могу же я одна не расти!

- Одна — нет, — сказал Шалтай. — Но вдвоем уже гораздо проще. Позвала бы кого-нибудь на помощь — и прикончила б все это к семи годам.

Александр Генис: Конечно, британцы не владеют монополией на могильный юмор. Ведь есть еще евреи.

Во время погрома Хайяма прибили к дверям собственного дома.

— Тебе больно? — спрашивает сосед.

— Только когда смеюсь, — отвечает распятый Хайям.

Александр Генис: Я считаю этот анекдот гениальным, но Беккету он бы вряд ли понравился. В нем слишком много мелодраматизма, оправданного трагическим положением вещей. Еврейский юмор — оружие возмездия судьбе и миру. Англичане, живя на острове, привыкли к безопасности. Хозяева морей, британцы и на суше чувствовали себя уверенно. Однако, победив внешних врагов, на которых можно свалить всю ответственность, они остались наедине с врагом внутренним — роком, непобедимым, как старость. Английский юмор — удел победителей, обнаруживших, что все победы — Пирровы. Упершись в общую для всех стенку, англичане нашли национальный компромисс: обложили ее ватой уюта и украсили смехом абсурда.

Это рецепт помогает жить, причем - не только Первого апреля.