Ирина Лагунина: Может ли ребенок вырасти полноценным человеком без страданий? Сознают ли сами дети, что они должны быть каким-то образом включены в круг серьезных проблем - или они хотят исключительно радоваться и развлекаться? Мы продолжаем тему, начатую две недели назад. Я передаю микрофон Татьяне Вольтской.
Татьяна Вольтская: Часто у взрослых создается впечатление, что современные дети и особенно подростки живут в своем особом мире, говорят на своем, мало понятном языке и не хотят даже думать о проблемах, которые занимают их родителей, о том, как тяжело живется кому-то рядом, на соседней улице, в другом городе, в соседней стране. Уже выработалось некое клише о "виртуальных" детях, задаренных подарками, хорошо одетых, у которых все есть. Помню, как-то перед Новым годом я разговаривала с детьми в одной школе, спрашивала их, какой подарок они хотели бы получить, - и поразилась: чуть ли не каждый второй отвечал, что подарков не хочет, что у него все есть. Но вот недавно на одной детской выставке меня поразила живописная работа: в большой золотой клетке сидит девочка-подросток. Она красиво одета, на руках модные браслетики, рядом валяются плееры, мобильные телефоны, дорогие безделушки. Но как грустно смотрит эта девочка через прутья решетки! Я нашла автора этого произведения - им оказалась 15-летняя украинская девочка, Даша Бондарь из Донецка. Я спросила ее, почему девочка на картине такая грустная - наверное, ей не хватает свободы?
Даша Бондарь: Я хотела сначала изобразить девушку, которая вся обвешана модными трендами, но когда ее ограничили золотой клеткой, у нее нет свободы, она ничего не может делать.
Татьяна Вольтская: Чего же не хватает этому ребенку?
Даша Бондарь: Она не обращала внимания на окружающую среду, допустим, на бедных людей. Она должна это понять и тогда ее выпустят.
Татьяна Вольтская: У тебя есть такие знакомые девочки или ты сама такой этап пережила в жизни?
Даша Бондарь: Это проблема, которая касается всех. В этой девочке я заключила всех людей, которые зацикливаются только на себе, на внешности, успешности. Я считаю, что нужно думать не только о себе, а о тех проблемах, которые касаются не одного человека, а всего человечества.
Татьяна Вольтская: Думаю, что не только на Украине, но и в России, и в других странах подростки - кто сознательно, а кто интуитивно жаждут большей включенности в окружающий мир со всеми его проблемами, болью, страданием и состраданием. Кстати, и наука свидетельствует о том, что исключительно гладкое, победное детство таит в себе опасности для будущей жизни. Говорит доцент кафедры детской психиатрии и психотерапии Петербургской медицинской академии последипломного образования Игорь Добряков.
Игорь Добряков: Помните, одно время было модно исследовать акселератов и ретродантов. Акселераты опережают в развитии, а ретроданты задерживаются. Кто становится более тонкой личностью, кто становится более активными, кто становится в результате более успешными в жизни. Оказывается, ретроданты. Опыт страдания может быть положительным, люди задумываются, задумываются о том, что другому может быть плохо. Если пользоваться старыми фильмами, «Доживем до понедельника», помните, герой, которого играет Старыгин, замечательный молодой человек, красивый, девушки его любят, однако он менее душевный, чем другой герой, который пишет о том, что счастье – это когда тебя понимают, и пишет стихи. Замечательный фильм «Еще раз про любовь», там герой Ширвиндта говорит о том, как замечательно у него все получалось – и английская школа с отличием, и диплом с отличием. А дальше вдруг раз – автобус остановился, что-то не получается. Эти люди не готовы к борьбе и к трудностям, которые в жизни возникают.
Татьяна Вольтская: Наверное, нельзя быть готовым ни к чему серьезному, если не знать, не стараться узнать историческую правду - о репрессиях, например, о войне. В советское время незнание правды не только о терроре, но и блокаде, и о военных потерях было еще понятным, но ведь и сейчас российские школьники в большинстве своем знают не многим больше, а между тем, на прилавках уже появляются пельмени под названием "Сталинские нежные". Нужна ли детям правда, чаще всего горькая и тяжелая?
Игорь Добряков: Обязательно нужна. И дети должны глубоко чувствовать и страдать. Для моего воспитания очень много сделали бабушка и мама, которые блокаду пережили и которые с неохотой, но когда я стал постарше, они говорили важные вещи. И я гордился тем, что дед у меня умер во время блокады. И ни в коем случае нельзя на эти темы ерничать.
Татьяна Вольтская: Об этом же говорит и заведующая кафедрой психологии и педагогики Института детства Российского педагогического университета Ирина Хоменко.
Ирина Хоменко: Человек должен знать свою историю. И желательно, чтобы эта история была безоценочная. У нас вообще образование построено на бездоказательной базе. Есть группа сведений, которые собраны некими людьми. Эти люди транслируют эти сведения будущему поколению. Понятно, что когда у нас была советская идеология, то, естественно, вся информация отбиралась под определенным прицелом. Но сейчас, когда есть интернет, когда на ребенка сваливается много информации разной, то здесь, мне кажется, должны учить в школе, чтобы ребенок имел возможность знакомиться с палитрой разных мнений, сведений о какой-то проблеме. И желательно, чтобы агентами этой информации были или непосредственные участники этих событий или их воспоминания или впечатления. Потому что образование должно стать личностно значимым. И одно дело, когда учительница рассказывает о Холокосте или о каких-то проблемах, связанных с военными действиями, другое дело, когда ребенок знакомится с жизнью конкретных людей, которые пережили то или иное. Недавно я слышала интервью Нади Михалковой, которая снималась в фильме о войне, и она сказала, что когда режиссер заставил таскать с поля боя мужчин, я задумалась впервые как эти девочки вытаскивали с поля боя взрослых, тяжелых. И для нее это было открытие. И она говорит: я, конечно, по-другому совершенно посмотрела на войну. У нас проблема в том, что у нас и взрослые не очень хорошо, что творилось в мировой истории.
Татьяна Вольтская: И, соответственно, в преподавании некоторых предметов, таких, как история, например, или в обсуждении с подростками сегодняшних событий вместо поисков правды появляются ура-патриотические ноты, с нежностью вспоминаются старые мифы и творятся новые. Но тот, кто думает, что дети не замечают лжи взрослых, глубоко ошибаются. Вот что говорит по этому поводу Степан, 16 лет.
Степан: Вообще я посмотрел, в последнее время ура-патриотизм. Мы говорим, что Россия поднялась с колен, все это сделала только за счет того, что мы нефть поставляем. Мы добывающая страна, а была раньше производящая. То есть мы должны производить, а не добывать. Еще я просто очень удивлен той раздутостью, план Путина возводят везде. План Путина буквально через абзац встречается. Как личность действительно возводят – это не очень правильно.
Татьяна Вольтская: Конечно, все дети разные, кто-то на первый взгляд мало чем интересуется, кто-то вникает во все. Говорит сотрудница музея Анны Ахматовой в Фонтанном Доме, очень много внимания уделяющего детям, Татьяна Артемова.
Татьяна Артемова: Мы имеем высококультурных детей с очень острыми болезненными интересами относительно своей собственной жизни, жизни страны.
Татьяна Вольтская: Среди тяжелых, трудных тем, прежде практически запретных, - тема Холокоста. Как подать ее детям, чтобы прежде всего не профанировать?
Говорит руководитель еврейского молодежного хора "Ева" Елена Рабинович.
Елена Рабинович: У нас есть очень трагический серьезный спектакль, который называется «Дети Холокоста». И мы сделали спектакль в тот момент, когда мы пригласили не детей еврейских школ, а простые 10-11 классы. Пошел жующий, чавкающий зал 10-11 класса, вошло стадо в зал, а вышли люди. Я когда побежала смотреть на реакцию детей после спектакля, это было что-то потрясающее, совершенно другие лица. Девочки зареванные, мальчики совершенно серьезные все.
Татьяна Вольтская: Нужно ли говорить с детьми о тяжелом, о страшном?
Елена Рабинович: Почему нет? У нас был спектакль просто страшный, трагический в чистом виде.
Татьяна Вольтская: Знают ли дети о Холокосте?
Елена Рабинович: Были дети Невского района, старшие классы детей Веселого поселка. Мне позвонил директор школы, мой приятель, спросил: что ты сделала с детьми? У нас четыре урока литературы было посвящено Холокосту, они захотели все это разобрать и узнать. Учитель с ребятами был на спектакле и вместе с ними изучал эту проблему.
Татьяна Вольтская: Но на такое изучение идут далеко не все учителя и директора школ. Почему?
Ирина Хоменко: С одной стороны, есть государство, которое транслирует свои требования, а с другой стороны есть родители, и есть родители, которые хотят, чтобы дети развивались в том или ином ключе. Есть родители, которые протестуют. На примере введения православных курсов в школьную программу тоже общество раскалывается. Поэтому директора школ, с одной стороны, может быть не понимают значимости этой информации для развития ребенка, с другой стороны, даже если понимают, не всегда удается это реализовать. Пока вопрос не решен, кому принадлежит ребенок в широком смысле, очень сложно говорить о том, что надо вводить, что не надо вводить. Но то, что ребенка, конечно, нужно знакомить с его историей – это очевидно. Поэтому догматическое образование сейчас неактуально.
Татьяна Вольтская: А у многих детей серьезные, трудные темы вызывают отторжение, протест, желание, чтобы их не "грузили". И это понятно, - говорит Игорь Добряков.
Игорь Добряков: Не хочется думать ни о чем плохом, читать что-то тяжелое. С другой стороны, это может быть реакция на то, что пытаются подавать этот материал не очень правильно, навязывая, слишком заостряя какие-то вещи, в чем-то обманывая, где-то преувеличивая. Это тоже неправильно. Можно провести параллели с тем, как пытаются пугать наркоманов и говорить, что с одного укола или с одной затяжки ты сразу станешь наркоманом. А он видит, что в соседней парадной живет парень, который учится в институте, он каждый накуренный. То есть врут взрослые, не так все страшно было. Поэтому нужно пытаться разобраться и посмотреть, что происходит на самом деле, что происходит в мире, что происходит в стране, что происходило и какие уроки были. Войной начинают пугать. Потому что война страшна своей обыденностью. Отец у меня прошел всю войну, самое страшное – это обыденность того, что происходит, а вовсе не мясорубки, кровь, крики, ужасы все эти. Этим уже можно перекормить. Вообще самое страшное и самое тревожное – это когда есть какой-то дефицит информации, когда есть обыденность всего, что происходит. Это очень хорошо понимал в свое время Хичкок, фильмы ужасов. Почему, кстати, здесь любят фильмы ужасов? Потому что не хватает подобных переживаний. И это соприкосновение со смертью, ерничество по поводу смерти – это защита, к которой прибегают панки, например, вывешивая у себя черепа, майки, атрибутика вся такая. Это наоборот очень высокая тревога, очень высокий страх смерти, который как бы вышучиваясь, он всем показывает и себе прежде всего самому, не понимая это, все это происходит на бессознательном уровне, что я храбрый, что мне нестрашно, все в порядке у меня. Самое страшное, не когда кровь рекой, руки-ноги летят отрубленные. Ну противно все. А самое страшно, когда идет человек по какому-то коридору и идет, и идет. Раз, вдруг кто-то неожиданно хватает. Неизвестность. Очень многие сейчас поколения идут по этому коридору и не знают, что будет дальше. Это-то и страшно, это и тревожно.
