Марина Тимашева: Сергей Стратановский - один из самых известных петербургских поэтов. До перестройки он был явлением исключительно так называемой "второй культуры", сегодня он печатается широко - насколько это вообще возможно для современного поэта. С Сергеем Стратановским беседует Татьяна Вольтская.
Эх, профессор - лепила хренов,
естества пытала
Что ж ты наделал, лепила?
Что ты со мной-то сделал?
Преобразил? Переделал?
Нож чудодейный вонзил?
А ведь я-то надеялся:
Отсобачиться начисто -
стать человеком вполне
Пусть кошколовом,
но все же не уголовником
И не убийцей научным,
живопыталой как ты
Что же теперь?
Псом покорным
Я лежу на ковре,
у гардины в тоскливом тепле
Сдох во мне человек
и течет век посмертный
Век беспросветный, собачий
Татьяна Вольтская: Сергей, я вас знаю давно. Естественно, что когда-нибудь потом исследователи бог знает, чего наговорят, а вы сами, как думаете, меняетесь ли вы с годами как поэт или нет?
Сергей Стратановский: Несомненно, хотя есть какие-то линии, которые проходят через все. Собственно говоря, я начинал со стихов достаточно личных, лирических, потом появилась тема урбанистическая, тоже, в общем-то, лирика, но как бы на фоне Ленинграда, причем таких рабочих кварталов, поблизости которых я живу. Потом эта тема исчезла, потом она снова появилась. В 1973 году у меня появилась историческая тема, вроде мини поэм «Суворов» и «Гайдамаки». Потом отдельная линия появилась, которую я условно называю такой мифологической, фольклорной. Я, между прочим, отчасти фольклорист по образованию, поскольку в Университете я занимался Серебряным веком в семинаре Максимова, а до этого я был в семинаре Проппа. В 90-е годы у меня появилась такая тема, которая, в общем-то, продолжается, но отошла на второй план. Социальный гротеск. Тем более, 90-е годы были временем социальных пертурбаций, когда все меняется, и я пытаюсь уловить эти изменения, вернее, смесь нового и старого советского, часто в таких парадоксальных сочетаниях. Я прочту несколько стихотворений такого гротескного плана.
О, погост-полусвалка,
свалка шин и обломков машин.
Тут же смертожилище мертвяков,
по ночам выползающих
на шоссе близшумящее,
И бойко торгующих там
запчастями, добытыми
рядом, на свалке машин.
***
Промышленный анчар, высокосортным ядом
убивающий почву, губящий местных мышей
и людей его любящих
рядам в промзоне живущих, и торгующих ядом.
***
Замогильный мобильник
звенит в пиджаке у покойника
В склепе великолепном,
тортоподобном, огромном
«Как там в склепе, Колян?
Как там в смерти? Не тесно?
Или сносно? И, может быть, лучше и нам
В мир иной перебраться?»
2004.
***
Вот аттракцион «Убей Дантеса»
В многолюдном парке царскосельском
И стреляют в обаятельного беса
В манекен в мундире офицерском
Будет нам аттракцион «Убей чучмека»
В день воскресный в парке самом лучшем
Будем целиться в муляжного абрека
И детей своих пулять научим
Татьяна Вольтская: Сергей, вы ведь такой сугубо неофициальный поэт всегда были раньше. Вы как-то выбиваетесь, именно в силу широты кругозора? Потому что мне кажется, что такая вот пафосная линия этой второй культуры, это было именно обращение внутрь себя, поскольку вокруг был такой громокипящий пафос свершений внешний, то как-то на внешний мир не очень обращалось тогда внимание. А вы, тем не менее, на всякий звук, как пушкинское эхо, откликаетесь. Вы как-то это ощущаете, ощущаете свою непохожесть в этом смысле на многих других?
Сергей Стратановский: Нет, не ощущаю, потому что, в общем, примерно то же самое было и у покойного Виктора Борисовича Кривулина, как мне кажется. А если говорить о реакции на социальную действительность, то у москвичей, скажем, у Пригова и Рубинштейна, она была гораздо сильнее, чем у меня. И непосредственнее. Особенно, у Пригова.
Татьяна Вольтская: Это именно московская линия, а я, скорее, имею в виду петербуржцев.
Сергей Стратановский: Петербуржцы очень разные. Так сказать, чтобы этого ни у кого не было…. Это было и у Бори Лихтенфельда, к несчастью, мало пишущего. В 70-е годы у него были очень интересные стихи. У того же Олега Охапкина… Так что я бы не сказал, чтобы я как-то в этом плане выделялся.
Татьяна Вольтская: Как вы считаете, с течением времени эта линия укрепляется, линия отклика на внешние события? Мне-то кажется, что укрепляется - и ваша книга о Чечне, и те стихи, которые вы сейчас прочитали.
Сергей Стратановский: Ну, как сказать. Тут параллельно идет. Понимаете, в какой-то момент она становится главной, как в 90-е годы, сейчас у меня, скорее, другой момент. Сейчас я собираюсь собрать свои стихи на религиозные темы. Были стихи и на библейские темы, и на новозаветные, евангельские. Стихотворение на библейскую тему называется «Пророк Иона».
Лучше бы мне не родиться,
чем быть провозвестником гибели
Окаянного города.
И зачем обличать злодеяния
ассирийцев железных,
если камни и пепел останутся
от хищных их жилищ,
от дворцов… и волчицы
в день Господнего гнева.
Лучше в мир не родиться,
лучше вновь в материнское чрево,
в утесненье утробное,
в ночь живота воротиться.
Лучше так, но приходится жить
и бежать, чтобы спрятаться
в городе дальнем, заморском.
От себя и от Бога.
***
Не пророком божьим их грехи обличающим,
А просто прохожим случайным
хищноглазым с веселием в сердце глядящим
с отдаленных холмов на последний пожар,
на обвал ненавистного города
***
В утесненье могучем
на дне океана дремучего,
в мерзком чреве китовом
дар говоренья громового и борения словом
обретает пророк неуверенный
божьих велений бегущий
Татьяна Вольтская: Как вы сами считаете, где истоки вашего разнообразия, ритмического, прежде всего?
Сергей Стратановский: Скорее всего, это от Хлебникова и Заболоцкого. У них я впервые обнаружил вот такие сбои ритма, где я сам для себя обнаружил, что можно стихотворение писать полиметрически, и даже на прозу переходить в какой-то момент.
Татьяна Вольтская: А вообще, какие поэты для вас были самыми важными?
Сергей Стратановский: Я как-то разделяю поэтов, которые как бы непосредственно влияли и поэтов, которых я просто люблю. Как ни странно, самый мой любимый поэт - Мандельштам - на меня повлиял очень мало. Например, Заболоцкий повлиял гораздо больше. Я люблю Пастернака, но Пастернак от моей поэтики абсолютно далек. То есть поэты влияющие, которым в какой-то момент даже подражаешь, это не то же самое, что поэты любимые.
Татьяна Вольтская: Как живется поэтам сейчас, в непоэтическое время, хотя, конечно, каждое время можно назвать, находясь внутри, не поэтическим?
Сергей Стратановский: Поэтических времен, конечно, не бывает. Но я бы не хотел жаловаться и ныть по поводу того, что такие маленькие тиражи. Мне, как человеку, сформировавшемуся в таких условиях, когда печататься вообще было нельзя, а сейчас все-таки есть возможность печататься и книги выходят, мне просто жаловаться грех.
Были клубы на задворках: "Бригантина",
"Алый парус", "Лисс" и "Зурбаган".
Словно из блаженного притина
к нам летели через трепетный туман
эти звуки невзаправдашнего мира
в чахлый скверик у калошного завода,
где алкашная скамейка, папироска
и глоточек непротивного портвейна.
