Владимир Тольц : Во вторник одно из самых старых среди непрерывно действующих госучреждений России – Государственный исторический музей – театрально-правительственным представлением пышно отметил свое 125-летие. Об этом – в первой части передачи. А во второй мы начнем сегодня разговор о том, что пишут ныне на окраинах бывшей советской империи….
Ну, кто бы еще три десятилетия назад, когда в мае по Красной площади тягачи дежурно протаскивали многотонные ракеты и тысячи участвующих в воинском параде, слаженно молотя сапогами мостовую, кричали свое «ура!» взобравшемуся на мавзолей начальству, кто бы тогда мог подумать, что в уже в 1990-м подобные действа отменят, а через 17 лет введут заново? И в добавок, что через 3 недели после такого майского воинского представления 2008 года – детища возрождающегося советского прошлого, на ту же Красную площадь из Кремля под звуки «Боже, царя храни!» выедет золоченная царская карета с ряженными, изображающими императорскую чету Александра III и Марию Федоровну, ликующими по поводу 125-летия заведения, первоначально носившего имя «Его Императорского Высочества Государя наследника Цесаревича Александра Александровича». Никто этого тогда предсказать не мог! Поскольку будущее России в своей непредсказуемости может соперничать разве что с ее прошлым, регулярно перелицовываемым в соответствии с пожеланиями нечасто обновляющейся верховной власти.
Вместе с этими изменениями и обновлениями менялись и обновлялись и институты, ее обслуживающие. В марте 1917-го, например, исчезло многие годы существовавшее Министерство двора, поскольку исчез и сам царский двор, и царская власть тоже. В конце того же 1917-го новая власть создала ЧК, многократно, вслед за изменениями в этой власти трансформирующуюся (ГПУ-ОГПУ - НКВД - МВД-МГБ-КГБ и т.д.) Осенью того же 17-го Императорский Российский Исторический музей (к тому времени уже имени императора Александра III ) в очередной раз, - как позднее ЧК,- поменял свое титульное название – стал Государственным Российским Историческим музеем.В дальнейшем это заведение, возникшее некогда по инициативе общественности, но с 1881 г. обретшее статус правительственного учреждения, еще не раз по мелочам конъюнктурно меняло свое имя (то присоединяло к нему награду - «орден Ленина», - то стыдливо забывало о ней), а главное, сохраняя и умножая свои коллекции, постоянно меняло не только экспозиции, но и их трактовку. Зав. отделом Музея Александр Лаврентьев, - он сейчас в качестве куратора юбилейной выставки раздает интервью направо и налево, - говорит мне:
Александр Лаврентьев: Вообще, меняется все, мы меняемся с миром - известная латинская поговорка. В этом отношении музей такая же часть страны, какой является все остальное. Да, музей живуч. Вообще оказалось, что культурные институции вообще живучими оказались. Это удивительно, но это факт. Кроме нашего музея можно вспомнить Третьяковскую галерею, Большой театр, Малый театр. Театр революции исчезал потом, а эти два монстра как жили, так и живут, дай им бог еще столько же. Что касается перемен, то, разумеется, перемены происходят на разном уровне, но главным образом связаны с переменами в обществе, а не с какой-то внутренней динамикой в музее. Мы все-таки часть страны. Музей на самом деле развернут к миру только одной стороной – экспозицией, вещами. Что там происходит внутри, за стенами, какая там жизнь, что там прибывает, убывает - это все внутреннее и мало кому известно.
Владимир Тольц : Ну, что ж, поговорим о том, что мало кому известно. То, что демонстрируется в музейной экспозиции, это – лишь малая часть того, что хранится в музее. Это известно всем. Всем также известно, что в советское время в крупнейших государственных культурных учреждениях, библиотеках, например, да и в музеях, существовали «спецхраны», в которых хранили то, что широкой публике, по мнению начальства, смотреть не следовало. Что скрывали от соотечественников в вашем музее? 5
Александр Лаврентьев: Я вас, возможно, удивлю, но в Историческом музее спецхрана не было, он появился в самом конце 70 -х. начале 80-х годов, когда в музей поступило распоряжение что-то передавать в спецхран.
Владимир Тольц : Александр Лаврентьев ошибается. Такое распоряжение поступило в Государственный исторический музей (сокращенно ГИМ) еще в конце 1960-х. Помню, где-то в начале 1970-х, в ожидании иностранных экскурсий специалистов в фонды Музея, там судорожно запрятывали вещи, оказавшиеся в коллекциях в качестве «трофеев» - некоторые из них значились в международном розыске. Что же еще оказывалось на «специальном» хранении? Говорит старший научный сотрудник, занимающийся архивом Музея Ирина Клюшкина:
Ирина Клюшкина: Да, действительно, такой отдел существовал. Он состоял, в основе это материалы так называемой калининградской экспедиции по поиску Янтарной комнаты. Эта экспедиция была засекречена. Там хранились эти материалы и материалы националистического содержания, которые разжигают межнациональную рознь. В основном это были документы, все, что хранилось в спецхране. И они и сейчас никогда не попадут ни на одну нашу выставку и не будут публиковаться, хотя они сейчас открыты.
Владимир Тольц : Александр Лаврентьев дополняет:
Александр Лаврентьев: Разумеется, таких вещей было много. Например, относительно недавно прочли, что одна из наших историко-бытовых экспедиций начала 30-х годов привезла из своей поездке вещи, принадлежавшие товарищу Рыкову, он там отбывал, я так понимаю, политическую ссылку. Но, так или иначе, эти кружки, ложки, которые описаны, их сейчас в музее найти не могут. Так что, в этом отношении с вами целиком соглашусь, конечно, существовали ограничения, они носили явно политическую подоплеку. Но это совершенно не означает, что был спецхран физически в этом отношении. Кстати, если говорить о спецхранах, то самый могучий спецхран был, между прочим, в музее Ленина, который на политическом острие всегда шел. В музее Ленина сейчас наш филиал. Их спецхран будь здоров.
Владимир Тольц: А есть ли там что-то сейчас, что предпочитают не показывать те же ваши?
Александр Лаврентьев: Не знаю.
Владимир Тольц: 125 лет музейного существования при разных властях и идеологиях – серьезное испытание. История России для них всегда что-то вроде вечно нового боевого оружия – ее всегда надлежит «переосмыслять» и «осваивать». То она – «политика, опрокинутая в прошлое», то, - как намечается ныне, - политика, нацеленная в будущее. Каково в этих обстоятельствах музею сегодня?
Ирина Клюшкина: Вопрос это очень серьезный на самом деле. Не забывайте, что музей, не только наш, но и другие музеи, музей государственный. И в любом государстве не бывает чистой науки исторической, не бывает чистоты такой, как вы понимаете, и в этой деятельности. Как вы совершенно правильно сказали, при смене власти, когда музеи были призваны обслуживать идеологический фронт в переднем крае, я бы так сказала, на этот счет существует бездна всяких документов, постановлений партии и правительства. То есть музей - это, прежде всего не только культурно-просветительское, но и идеологическое учреждение. Сейчас у нас самое хорошее время, у музейщиков, зашоренности нет. Нам никто не спускает никаких задач, наши все экспозиции авторские. Сейчас это огромный простор для грамотного специалиста, для автора, который занимается той или иной проблемой.
Владимир Тольц: Так считает Ирина Клюшкина. Александр Лаврентьев:
Александр Лаврентьев: Мы не можем все решать самостоятельно, нам просто не хватит научного потенциала. Но, тем не менее, естественно мы смотрим, что происходит в историографии, как смотрят на те или иные события. Для нас, это самые главное, для нас основным остаются предметы, вещи, коллекция, а не идейный замысел. Вообще музей интересен теми вещами, которые в нем хранятся, а не той идеологической накачкой, которую он может переживать. Это все приходит и уходит, а коллекции были и остаются. Музеи именно этим интересны. Сейчас, мне кажется, мы вернулись или, во всяком случае, превалирующая сторона деятельности музея – это осознание того, что наша коллекция, это нечто совершенно удивительное и именно это есть непреходящая ценность, в этом заключается ценность музея, а не в том, что он идет в ногу или не в ногу, отражает или не отражает.
Владимир Тольц : Один из критериев жизнедеятельности музеев – их посещаемость. Готовясь к передаче, я бегло просмотрел статистику посещаемости ГИМа по годам (там, где она есть, разумеется). Впечатление такое: пик посещаемости приходился на 70-е годы, тогда за год фиксировалось количества посетителей, приближающиеся к двум с половиной миллионов. А что же теперь, что будет завтра, по вашему мнению, и вообще в будущем?
Александр Лаврентьев: Вопрос о посетителях – это, разумеется, вопрос ключевой. Как вопрос о зрителях в кино, например. И надо, конечно, очень хорошо понимать, думаю, Вам это лучше многих известно, что очень многое из того, что происходило в нашей культуре, всех этих массовых, в невероятных количествах читателей, тиражи газет – это все было связано совершенно определенно с ситуацией внутри Советского Союза. Когда коммуникационные возможности были сильно обрезаны. Собственно говоря, как только мир открылся, мы перестали быть самой читающей страной. Я не буду развивать этот сюжет, он хорошо известен всем. И наши два с половиной миллиона тоже проистекали, некоторым образом, из этой, совершенно определенной ситуации. Да, было интересно, да, мы благодарны нашим посетителям, но, все-таки, надо помнить, что сейчас, при относительно небольшом вложении можно себе позволить поехать много куда. А поездка в Москву в то время это почти событие, а сейчас вон пол-Омска в Анталию едет отдыхать. Так что. Частично мы пали «жертвой» наступления новой политической реальности. С другой стороны, мы знали и худшее падение с этим, мы помним времена, когда у нас катастрофически упало количество посетителей, особенно после того, как музей много лет был закрыт на капитальный ремонт и реставрацию. Он начался в 86-ом году, а продолжался почти, ну, первый этап, во всяком случае, 11 лет спустя. Как вы понимаете, публика просто отвыкает. И вот есть учреждение, которое работает, принимает, потом вдруг раз, его и нет. Поэтому пик спада был очень велик, а сейчас мы год от года наблюдаем постепенный, устойчивый, небольшой, но прирост. В этом отношении, те цифры, которые мы имеем сейчас, конечно, хотим больше, но они не вызывают у нас никаких апокалипсических ощущений.
Владимир Тольц : Подобный подход, да и нынешний юбилей Исторического музея позволяют сделать и некий оптимистический прогноз по поводу его будущего: переживший немало государственных институций прошлого и умеренно подстраивающийся под современность, ГИМ наверняка переживет и многие могущественные современные госучреждения (РАО ЕЭС, например – это уж точно!). А возможно, - я надеюсь, - и трансформирующуюся 80 лет ЧК тоже.
Сейчас поговорим о том, что пишут. Слушатели уже ставших более-менее регулярными наших обзоров публикаций отмечают, что в них, как и в российских книжных обозрениях, есть некий крен в сторону того, что публикуется в России и в англоязычном мире. Между тем узнать про то, что интересного публикуют в бывших советских республиках, узнать это теперь стало сложнее, чем раньше. Вот я и решил периодически уделять в моей программе рассказам про такие публикации. Мой сегодняшний гость, живущий в Праге киргизский журналист Эсенбай Нурушев.
Глубокоуважаемый Эсенбай, мне уже не раз доводилось слышать, что в последнее время в Киргизии написано немало занятного про историю и этногенез киргизского народа, и взаимосвязь его с процессами становления других народов. Не расскажите ли Вы об этом поконкретнее?
Эсенбай Нурушев: Да, вы правы. В последние годы историей киргизов, как ни странно, занялись не профессионалы, академические историки пока заняты другими делами. Поэтому вся эта область осталась в оккупации так называемых непрофессиональных журналистов. Они выпускают почти ежегодно свои труды, и там уйма интересных мыслей, фактов. Вот, например, есть эпос «Манас», вы знаете. Это мировой шедевр народного творчества. Сейчас с «Манасом» связывают этногенез киргизов. Вот, скажем, слово «манас» встречается даже в Америке – есть город, в Китае, Индии, Непале и других местах. И там, где встречается слово «манас», туда вставляют киргизов и делают вывод: раз есть слово «манас», значит, когда-то там были киргизы, наши предки. И при этом, чтобы подвести под эту черту какую-то научную базу, они ссылаются на многих, так называемых «ученых». В том числе, Елена Блаватская. В ее труде, который называется «Клич к теософии», там как раз упоминается «манас», буддхи-манас и карма-манас. Вот они оттуда вытащили это и доказывают, что киргизы как минимум уже существуют на земле почти 7 или 10 тысяч лет. А другая утверждает, что киргизам уже 22 миллиона лет.
Владимир Тольц : Да, это, пожалуй, многовато! Позвольте, я спрошу вот о чем: ну хорошо, в Америке есть город Манас, но возникает у авторов вот таких сочинений вопрос простой – а как туда добрались наши дорогие предки? Этот вопрос транспортировки туда всего киргизского обсуждается?
Эсенбай Нурушев: Конечно, обсуждается, самое главное это. И раньше наши историки тоже задавались таким вопросом: так как в Америке, Китае и Индии оказалось это слово «манас»? А это объясняется легко и просто, потому что буддизм – это самая распространенная религия на Востоке. Буддизм оказал сильнейшее влияние на все народы, отсюда объяснение «манас». Есть в Тибете манас, буддисты есть? Есть! В Китае есть буддисты? Есть. В Индии, например, есть национальный парк имени «Манас» - тоже отсюда. В санскрите, например, тоже есть слово «манас». Тогда получается, если в санскрите не только слово «манас» есть, там есть еще порядка 30-40 слов, которые употребляются в современном киргизском языке. Если подойти с этой точки зрения, тогда получается, что санскрит тоже был основан нашими предками. Тут вообще-то мысли, конечно, интересные, но доказать все это трудно. Для чего все это делается? Сейчас пошла какая-то эпидемия после независимости. Каждый представитель каждого народа пытается доказать, что чуть ли не все человечество произошло именно от этого народа. Знаете, например, Туркмен-Баши как-то переделал историю так. И другие есть. Я прочитал как-то, что такой человек есть еще в Башкирии…
Владимир Тольц : Совершенно верно, у меня есть эта гордая книжка, которая доказывает, что английский язык произошел от башкирского.
Эсенбай Нурушев: Я здесь учил когда чешский язык, английский язык, у нас был один профессор. Он все время говорил, он сам словак, он говорил: «Эсенбай, все народы, все языки произошли от словацкого языка».
Владимир Тольц : Киргизский журналист Эсенбай Нурушев о любительских изысканиях в сфере этногенеза
Последний наш гость на сегодня – азербайджанский писатель и журналист Аяз Ахмедов, осужденный в свое время за якобы содержавшееся в его сатирических публикациях оскорбление чести и достоинства азербайджанского президента. Он рассказывает о книге своего соотечественника – Рафика Таги, также заработавшего тюремный срок за свое писательство.
Аяз Ахмедов: Я должен признаться, что мой выбор этой книги был определен не столько самой книгой, сколько личностью автора. Дело в том, что Рафик Таги, о котором пойдет речь, имел неосторожность изложить вслух свои мысли об отношении западной цивилизации к исламу в своей газетной статье, выронив, на свою голову, фразу о пророке Мухаммеде. На основе этой газетной публикации, человек угодил за решетку. Так вот. Прочтя книгу Рафика Таги, которая называлась «Высокий лилипут», это дословный перевод, я обнаружил, что его арест, несколько лет назад это случилось, это, в принципе, ужасное недоразумение по отношению к Рафику Таги. Разумеется, сажать людей за то, что он написал – само по себе недоразумение. Но это недоразумение вдвойне, потому что Рафика Таги поняли не так, как должны были его понять. Прочтя эту книгу, я обнаружил, что это писатель, который, буквально, между каждой строкой, между каждой линией пытается спрятать какую-то мысль, истинную мысль. И вот как раз «Высокий лилипут» был яркий тому пример. Существует обычная оболочка, обычная сюжетная линия, самая банальная сюжетная линия, история о Хамбалла, который живет в деревне, работает на железой дороге, поднимает ежедневно шпалы, влюблен в секретаршу из собеса. И вся эта банальная история, где, естественно, существует и эротика, и ханжество, и цинизм, все вместе. Он, в конце концов, исчезает с этой дамой. И все удивляются: как это, такая красивая дама могла выбрать такого коротыша? Это всего лишь суть, но буквально между каждой строкой у Рафика Таги как бы засекречена или спрятана мысль, в принципе которую обыватель невооруженным глазом не увидит. Здесь нужно включить свою интуицию, чтобы расшифровать Рафика Таги. И вот, эта книга заставила меня вернуться к той статье, которая была причиной его ареста. Тогда я понял, что Рафик Таги имел ввиду как раз обратное тому, за что его посадили. То есть его посадили за то, что он высказал какую-то неосторожную фразу в сочетании с пророком Мухаммедом. А он вообще имел ввиду, что западная цивилизация недоброжелательно относится к исламу. Вот и все.
