Иван Толстой: 60 лет тому назад, 28 июня 1948 года, Информационное Бюро коммунистической партии опубликовало первую резолюцию, посвященную положению в компартии Югославии. Эта резолюция положила начало многолетнему конфликту: его называют конфликтом Сталин-Тито или советско-югославским конфликтом. Формально он закончился в 55-56-м годах, но последствия его сказывались и в 60-е годы и позднее, вплоть до того времени, когда прекратили свое существование и КПСС и Союз коммунистов Югославии, и обе страны. Хотя и прошло 60 лет, многие историки и политологи сходятся в том, что в психологии балканских народов то драматическое напряжение бесследно не исчезло, питая и до сих пор если не реальные действия, то во всяком случае живучие мифы.
О советско-югославских взаимоотношениях и мифах, выросших поверх этих контактов, сегодня будут рассказывать гости нашей московской студии: историк, ведущий научный сотрудник Института экономики Российской Академии Наук Сергей Романенко и театровед и переводчик, ведущий научный сотрудник Института искусствознания Наталья Вагапова.
Первый вопрос, Сергей Александрович, вам: что собой представляли российско-балканские взаимоотношения в царские времена?
Сергей Романенко: На протяжении первых лет ХХ века, то есть до начала Первой мировой войны и четыре военных года, России в какой-то степени приходилось делать выбор на Балканах, как и в конце 19-го века, кто главный союзник: либо это Сербия, либо это Болгария, либо это Черногория. В конце концов, выбор был сделан в пользу Сербии после государственного переворота 1903 года, когда к власти пришла династия Карагеоргиевичей. И считается, что именно за эту династию и заступилась Россия, вступив в Первую мировую войну. Хотя Россия, конечно, вступилась не только за Сербию, она, прежде всего, вступилась в Первую мировую войну за свои интересы, за Босфор и Дарданеллы, которые она так и не получила.
Что касается отношения России и русского общества к южным славянам и Австро-Венгрии, а это и те же самые сербы, которые там жили, и хорваты, и словенцы, и боснийские мусульмане, то оно было очень сложным. Что касается сербов, тут все понятно, потому что сербы Австро-Венгрии тоже были православные. Они ориентировались на Белград и на Россию. С хорватами и словенцами дело было сложнее, потому что они были католиками, с одной стороны. С другой стороны, они были этническими славянами и, как и другие славянские народы Австро-Венгрии, они тоже не игнорировали русский фактор.
В этой связи надо напомнить такое событие, как Лондонский договор, который был подписан 26 апреля 1915 года странами Антанты, с одной стороны, включая и Россию, а, с другой стороны, Италией. Италия была союзником Германии и Австро-Венгрии, но затем она решила перейти на сторону государств Антанты, которые ей пообещали в награду за это в случае своей победы Адриатическое побережье Австро-Венгрии. Ныне это то самое побережье, которое в основном принадлежит Хорватии и Словении. И в результате Первой мировой войны, в рамках Версальского договора, Италия во многом получила то, что ей было обещано. И этот Лондонский договор очень сильно навредил позициям России, потому что и лидеры южно-славянских партий, которые оказались в Лондоне, создали Югославянский комитет, и сербское правительство, которое, в конце концов, после поражения в 1915 году оказалось в изгнании на острове Корфу, резко негативно отнеслись к передаче Италии этнических южно-славянских территорий. Документы свидетельствуют о том, что позиции России очень сильно после этого ослабли, и Югославянский комитет и сербское правительство после этого стали искать себе покровительство и у других государств.
Иван Толстой: Какие это годы?
Сергей Романенко: Это Первая мировая война, начиная с 1915 по 1918 год. Как мы знаем, в 1917 году в России произошли две революции. Сейчас нет времени обсуждать, какие были изменения в политике Временного правительства по отношению к югославянскому вопросу.
Иван Толстой: Да, разумеется, давайте посмотрим, какими вышли эти два региона, Россия и Балканы, из Первой мировой войны?
Сергей Романенко: Россия вышла с правительством большевиков, которое пришло к власти 25 октября 1917 года. Здесь наблюдается забавная картина, потому что, с одной стороны, югославянские военнослужащие, которые находились в России, частично это были пленные австро-венгерской армии, которые составили так называемый Сербский корпус, частично это были сербские офицеры, которые прибыли с Корфу, они принимали участие в неудавшемся покушении на Ленина. С другой стороны, первый нарком индел Лев Давыдович Троцкий консультировался с послом Сербии в Петрограде, думая, что Сербия как раз может быть союзником социалистической революции в России, так как южные славяне всегда стремились к свободе. На самом деле это было не так. Сербия, конечно, преследовала свои собственные политические цели, а затем, в 1918 году, в декабре, было создано Королевство сербов, хорватов и словенцев, это общее государство, которое в 1929 году получило название Югославия. Как раз Югославия и была самой последовательной противницей советской внешней политики на Балканах. Дипломатические отношения между СССР и Югославией были установлены только в 1940 году. Югославия установила с нами дипломатические отношения последней из всех балканских и центрально-европейских стран.
Иван Толстой: Можно тут вас спросить о русской эмиграции, о ее судьбе, и попросить вплести в эти дипломатические и политические отношения судьбу тех русских, которые оказались на Балканах? Мой вопрос, прежде всего, политического толка, а не культурного.
Сергей Романенко: Это совершенно оправданный вопрос, потому что именно русская эмиграция оказывала существенное и часто, с точки зрения Советского Союза, негативное влияние на советско-югославские отношения. Дело в том, что Югославия стала одним из центров политической и военной русской эмиграции. И там оказалась наиболее воинственная часть русской эмиграции. Достаточно вспомнить Российский Общевоинский Союз генерала Врангеля. Кроме того, в Белграде находился великий князь Николай Николаевич, претендовавший на русский престол. Надо сказать, помимо всего прочего, Карагеоргиевичи, в некотором роде, находились в родственных отношениях с российской правящей династией, что, конечно, после убийства Николая Второго не могло не сказаться на отношении к большевикам. Что касается политической стороны существования русской эмиграции и даже не только политической, но и жизненной, конечно, она оказалась в тяжелом положении, потому что люди прибыли, бросив все на родине, и отношение к ним было у разных людей разное. Это не зависело от того, хорваты это были, сербы или черногорцы. Просто одни считали, что тем, что Югославия приютила эмигрантов, она отдает свой долг за то, что Россия вступила в августе 14-го года на стороне Сербии в Первую мировую войну, но многие люди считали, что, наоборот, русские своей трудовой деятельностью, а многие из них были и известными учеными, специалистами, допустим, инженерами, художниками, что они отдают свой долг Югославии за то, что она их приютила. Кроме того, конечно, сказывались и предрассудки самой королевской семьи. К этому еще надо добавить, что русская эмиграция оказалась раздираема политическими противоречиями, и связано это было с влиянием Октябрьской революции и с политикой Коминтерна, который пытался разрушить Югославию и сделать из Королевства сербов, хорватов и словенцев Балканскую Федерацию. Об этом совсем недавно был опубликован двухтомник очень интересных документов, которые до сего времени были закрыты. Это документы Коминтерна, Советских спецслужб и Народного комиссариата иностранных дел.
Иван Толстой: Мой следующий вопрос к театроведу и переводчику Наталье Вагаповой. Наталья Михайловна, как правило, лучшие страницы взаимоотношений двух народов – культурные страницы. Чем они характерны для России и Югославии?
Наталья Вагапова: Я просто здесь выступаю как свидетель советско-югославского конфликта, потому что это прошло через мою и человеческую, и научную судьбу. Дело в том, что еще в последних классах школы я читала в газетах о подвигах югославских партизан, замечательные очерки Симонова, Эренбурга, потом была моя любимая журналистка Ольга Чечеткина, и все мы страшно любили югославов, восхищались ими, и так далее. Потом, я пришла на славянское отделение Московского университета и попала в югославскую группу. Вот парадоксы истории: несмотря ни на что, отделение юго-славистики не было закрыто, и мы учили сербский и хорватский язык как раз у реэмигранта, вернувшегося в Россию внука Льва Толстого Ильи Ильича Толстого. А потом я попала в руки Ильи Николаевича Голенищева-Кутузова, замечательного филолога и специалиста по итальянскому Ренессансу и по славянским литературам. Вот эти люди помогли нам трезво и спокойно отнестись ко всему. Они никогда не говорили ни о каком конфликте. Они просто, в традициях русской классической славистики, которая признавала существование всех народов…
Еще в 19-м веке издавались песни славян. Известно замечательное произведение Пушкина «Песни западных славян». Слово «западных» сейчас может дезориентировать читателей, но это значит - на запад от России, Белоруссии и Украины. Это песни далматинских славян, которые Пушкин стилизовал, используя стилизации Мериме. Но при этом, как недавно выяснилось, есть такое исследование известного писателя и филолога Милорада Павича, который выяснил, что Пушкин во время пребывания в кишиневской ссылке общался с сербами, бежавшими от турок, с организаторами первого сербского восстания 1804 года. И от них узнал югославянский мелос, эпос и звучание этих песен. Это, видимо, было первое вторжение юго-славян в русскую литературу.
Дальше - переводили Пушкина, Гоголя (который считался у сербов чуть ли не отечественным писателем), Тургенева, Достоевского, Толстого. С другой стороны, русские братья тоже не забывали братьев славян, и время от времени в русских журналах появлялись лучшие произведения. При этом разные народы Югославии различались, поэтому, когда в свое время при Тито был создан (у сербов и хорватов есть такое словечко «кованице» - искусственное словообразование) сербско-хорватский язык, для нас это было дико. Но нам всегда говорили, что сербы говорят так-то, хорваты говорят так-то, а словенцы вы сами узнавайте, словенский язык нам не преподавали. Таким образом, эти культурные связи через сознание вернувшихся к нам эмигрантов глубоко осели в нашем сознании студентов.
С другой стороны, были какие-то странные вещи: когда мы приходили в библиотеку, брали ящичек-картотеку югославской литературы, к нам подходил дежурный библиограф и говорил: «А почему вы этим интересуетесь? А зачем? А что вам надо?». И приходилось долго объяснять, что ты студент и занимаешься тем-то и тем-то. Можете себе представить, в каком восторге мы были, когда, наконец, этот конфликт разрешился. Причем, были же в России, особенно в Москве, масса югославских эмигрантов 1948 года, то есть тех людей, которые не признали Тито, а решили, что они идут за Сталиным. Они обосновались в Москве, занимались наукой и культурой. Причем, не все из них были к этому подготовлены, в отличие от наших русских эмигрантов, которые ехали в Югославию и там занимались именно тем и несли народам Югославии именно те знания, которые они получили в России, свою профессию - режиссеры, театральные художники. Замечательная балетная труппа была в Загребе во главе с Маргаритой Петровной Фроман, артисткой Большого театра и ее братьями Павлом и Петром.
Я очень сумбурно рассказываю. Все ведь не расскажешь. Достаточно сказать, что даже в 1900-е годы предок мой Владимир Саблин, замечательный издатель и переводчик, наряду с сочинениями европейских писателей, издал «Боснийские народные сказки» с потрясающими иллюстрациями. Для меня это было просто потрясающее открытие. Я думаю, что это было через австрийское издание. Скорее всего, переводили с немецкого. Очень популярен был в Германии в свое время писатель драматург Иосиф Косор с пост-символистской, полуэкспрессионистской драмой. Эта драма была переведена и оказалась в архиве Малого театра, и в 1916 году на ней был поставлен штемпель «дозволено цензурою». Пьеса называлась «Непобедимый корабль». К сожалению, эта постановка не состоялась. В 1906 году наш МХТ, во главе со Станиславским, приезжает на гастроли в Европу. Они были в Берлине и в Праге. И все театральные деятели Сербии и Хорватии устремились в Прагу и в Берлин. Добывали режиссерские экземпляры русских пьес, особенно был популярен Чехов, и делали постановки по режиссерским планам Станиславского. Это еще до Первой мировой войны.
А что касается периода 20-30-х годов, я уже сказала, что очень многие наши культурные деятели там работали, и совершенно неожиданно, скажем, во МХТ был такой скромный режиссер Юрий Львович Ракитин, который оказался главным режиссером Сербского национального театра. И вот в недавней книге сербского автора я встречаю упоминание о великом Станиславском и таком же великом русском режиссере (это преувеличение, но для них он сыграл такую же роль), который поднял из праха наше театральное искусство и очень много ему дал.
Иван Толстой: Сергей Александрович, какую роль сыграл в годы Второй мировой войны Русский корпус на Балканах? Это ведь драматическая страница русско-югославских отношений?
Сергей Романенко: Это было образование, которое возникло в сентябре 1941 года в Белграде. Первым его командиром был Михаил Скородумов, который в своем приказе так обратился к солдатам этого корпуса: «Я приведу вас в Россию». И действительно тогда казалось, что такая возможность существует, и те люди, которые вступали в этот корпус, думали, что они смогут бороться против власти Сталина, против большевизма, находясь в стороне от гитлеровской политики. Но получилось, естественно, так, что они были, как воинское соединение, вовлечены в планы гитлеровского командования на Балканах и, к сожалению, многие из них, так же, как и военнослужащие других стран, которые принимали участие в войне на стороне Германии и ее союзников, оказались в очень сложном положении, оказались военными преступниками, потому, что воевали они и против партизан Тито, и с представителями сербского некоммунистического сопротивления. Хотя, естественно, с ходом событий, уже в 43-44-м году они выступали в союзе и с германскими, и с итальянскими оккупантами, и с сербскими четниками генерала Драже Михайловича и, более того, они даже, когда вынуждала военная обстановка, воевали на одной стороне с хорватскими усташами.
Это очень трагическая история, потому что людям пришлось выбирать между своей первой родиной, Россией, власть в которой они не принимали, и между своей второй родиной, которой стала Югославия, и между той силой, на которую они рассчитывали в устранении власти коммунистов. Кончилось это тем, что они влились в Русскую Освободительную Армию. Многие из них разделили судьбу ее военнослужащих. Как известно, они были выданы Советскому Союзу. Многим удалось бежать, и они доживали свой век в странах Западной Европы, в США и Латинской Америке. Судьба их разбросала по всему миру. Еще раз хочу сказать, речь идет не о Русском корпусе, а о тех русских, которые воевали на стороне Гитлера. У нас сейчас пытаются представить их идейными борцами с коммунизмом, изобразить дело таким образом, что это списывает все те преступления, которые они совершали. Я думаю, это делать недопустимо. О тех же самых казаках, которых в некоторых изданиях прославляют, в Югославии совсем другая память и даже, более того, один мой хорватский знакомый сказал, что его мать рассказывала ему, что когда приближались русские казаки, они все бежали в лес прятаться. Действительно, за этими русскими частями, которые воевали на стороне Гитлера и на территории Югославии, в том числе, числится довольно много военных преступлений.
Иван Толстой: Сергей Александрович, с чем Югославия вступила в 45-й год? Как строились ее отношения с СССР до конфликта 48-го года?
Сергей Романенко: Югославия, во-первых, вступила новым государством, потому что партизанам Тито удалось навязать свою власть и, надо сказать, что это был единственный случай во всей Европе, когда партизанское сопротивление победило оккупантов. За исключением освобождения Белграда, о котором было заключено отдельное соглашение в 1944 году, всю остальную территорию Югославии части под командованием Тито освобождали сами, без участия советской армии и без участия американских союзников. Но затем было создано социалистическое государство по советскому образцу и, надо сказать, что и Тито, и его ближайшее окружение тогда были убежденными сталинистами, иначе и быть не могло. Они начали проводить ту политику, которая проводилась свое время в Советском Союзе, не исключая и массовых репрессий. Причем, речь шла не о тех людях, которые запятнали себя сотрудничеством с оккупантами, речь шла о преследовании политических противников. То есть, люди могли быть даже антифашистами, с одной стороны, но, с другой стороны, если они не поддерживали, не разделяли идеи коммунизма, то их тоже ждала печальная участь.
Естественно, что не коммунистические силы не могли прийти к власти, и постепенно, очень быстро власть оказалась полностью в руках коммунистической партии Югославии и ее вождя Иосифа Броз Тито. Что касается советско-югославских отношений в этот период, это был такой короткий момент, когда Тито считался чуть ли не самым близким союзником Сталина, и были такие намеки, что Тито унаследует роль Сталина после его кончины в международном коммунистическом движении. Во время последнего визита в Москву Тито удостоился неслыханной чести: он единственный из всех иностранных гостей был приглашен на трибуну Мавзолея. Но, как выяснилось, это был последний визит Тито в Москву, и больше Сталин и Тито никогда не встречались, а между двумя странами, между двумя партиями стали возникать все более острые противоречия. Это касалось, прежде всего, идеи так называемой Балканской Федерации. То есть, сама идея восходит еще к началу ХХ века, к деятельности Социал-демократической партии Сербии и других южнославянских земель.
Казалось бы, после победы во Второй мировой войне появилась возможность создать Балканскую коммунистическую федерацию. Тито представлял ее таким образом (причем, не он один был ее сторонником, был ее сторонником и болгарский коммунист Георгий Димитров): прежде всего это объединение Болгарии и Югославии, а затем пошла уже речь и о присоединении к Балканской федерации Албании. Я сейчас не буду вдаваться в подробности, но Сталину и его окружению очень быстро перестала нравиться идея Балканской федерации, потому что создание на Балканах и вообще в Средней Европе сильного и независимого государства по сути дела лишало Советский Союз плодов победы во Второй мировой войне. Потому что, так или иначе, такое государство, исходя из логики, как сейчас принято говорить, геополитики, должно было превратиться в соперника Советского Союза и стать таким буфером между Западной Европой и Советским Союзом.
Кроме того, между Москвой и Белградом нарастали противоречия относительно экономической политики. Могу на память процитировать воспоминания одного из самых известных деятелей тех лет, Владимира Велебита, который дожил до начала нашего века, и в своем интервью, которое было опубликовано и на русском языке, отвечая на вопрос о причинах советско-югославского конфликта, он сказал о том, что Советский Союз пытался управлять промышленностью Югославии, «а на это, - сказал Велебит, - мы, конечно, пойти не могли». Я думаю, что этот момент сохранил свое значение и в последующие годы.
Иван Толстой: Как русская культура на Балканах пережила военный период и с чем она вышла из войны? Или по-другому: молчали ли русские музы в военные годы?
Наталья Вагапова: Наверное, молчали. О том, чтобы ставить русский репертуар в странах, оккупированных гитлеровской Германией, речи быть не могло. И работать-то было трудно. И национальные театры – сербский, хорватский, словенский - не говоря уже о театрах в Скопье или Сараево, все влачили очень печальное существование. Единственное, что я знаю точно, что где-то в 1944-м, а, может быть, и в конце 1943 года, Юрий Львович Ракитин, который в страшной нищете, бедности и болезнях существовал в Белграде, поставил нечто из французского репертуара, что-то из немецкого. Если выходить за пределы Югославии, то в Болгарии Массалитинов ставил Ибсена, гуманистическую немецкую драматургию. С этим как-то было получше. Он занимал несколько иное положение, и Болгария занимала иное положение во Второй мировой войне. Конечно, писались стихи, но крупных произведений этого периода лично я не знаю. Практически люди просто выживали, и если кто-то в 43-44-м годах мог себе позволить выступить с каким-то спектаклем на подмостках Национального театра, когда страна находилась еще под властью Гитлера, то потом, когда к власти пришли коммунисты, им это все припомнили. Несчастного Ракитина просто этапировали из Белграда в город Лестовац, который по сравнению с Белградом, конечно, был провинцией. Но ему повезло. В Нови Саде был такой Видич (он был потом послом Югославии в Москве). Тогда он был секретарем какой-то краевой партийной организации, он привлек его в Нови Сад, и старик дожил свои лучшие годы, руководя театральной школой, ставя прекрасные спектакли, окруженный почетом и заботой своих учеников. Сергей Александрович говорил о том, какова была жизнь русских эмигрантов. Я не так давно была в Нови Саде, нам показывали квартиру, где Ракитин жил в последние годы своей жизни, окруженный теплом и заботой. Это была крошечная однокомнатная квартирка на маленькой улочке, которая, я надеюсь, сейчас называется его именем. Так что все это было довольно сложно.
Иван Толстой: Наталья Михайловна, велика ли была репатриация русских в Советский Союз после войны?
Наталья Вагапова: Насколько мне известно, все, кто мог этого избежать… Такие люди как Толстой и Голенищев-Кутузов… Все-таки Толстого охраняло имя Толстого, Голенищев-Кутузов был известнейшим славистом. Толстой, первым приехавший в Москву, за него хлопотал, поэтому их судьба оказалась просто благополучной в Советской России. Я просто не знаю тех, кто сам, по своей воле репатриировался. Если такие люди и были, то их судьба была печальна.
Иван Толстой: Итак, 60 лет назад была принята резолюция Бюро компартий, ознаменовавшая советско-югославский разрыв. Ее последствия: пять лет во вражде. Сергей Александрович Романенко, вам слово.
Сергей Романенко: Она была принята на совещании Комиинформа в Бухаресте 23 июня и опубликована 28-го. Прежде всего, в ней содержался целый ряд обвинений в адрес югославского руководства, в частности, в том, что оно проводит в вопросах внутренней и внешней политики неправильную линию, представляющую отход от марксизма и ленинизма, это был страшное обвинение по тем временам. Затем, что она проводит недружелюбную политику по отношению к Советскому Союзу и ВКП(б). Последовали обвинения в троцкизме, который являлся основой, так называемой, клеветнической пропаганды о перерождении ВКП(б), о перерождении Советского Союза, и говорилось об отходе компартии Югославии от позиций рабочего класса. Естественно, что это прозвучало для югославского руководства как удар грома, потому что, несмотря на все письма, Тито и его товарищи надеялись, что это недоразумение, которое скоро разъяснится, и отношения восстановятся. Однако этого не произошло, наоборот, отношения ухудшались, последовал разрыв всех соглашений и договоров не только между Советским Союзом и Югославией, но и между странами народной демократии, где у власти находились компартии, которые поддержали точку зрения Сталина. И в 49-м году принимается вторая резолюция Коминтерна, посвященная компартии Югославии, которая и вовсе называлась «Компартия Югославии во власти убийц и шпионов». Там содержались тоже безосновательные обвинения, которые были сформулированы в довольно грубой форме. Затем между двумя пропагандистскими машинами пошла открытая война, которая могла перерасти и в горячую, и до сих пор непонятно, потому что недоступны многие советские архивы, но, тем не менее, существует точка зрения, что Советский Союз и его союзники планировали даже военное вторжение в Югославию. Во всяком случае, можно сказать, что на первом этапе Сталин думал, что Тито можно устранить путем внутрипартийных интриг. Затем, когда выяснилось, что большинство населения Югославии поддерживает своего вождя, речь зашла о каких-то мероприятиях по линии спецслужб. Затем - о военном вторжении. И, наконец, все это закончилось тем, что Сталин приказал убить Тито. Но эта попытка была пресечена самой смертью Сталина, и приказ был отменен.
Кроме того, была ожесточенная дипломатическая борьба между Советским Союзом и его союзниками, с одной стороны, и Югославией, с другой. Естественно, что Югославия оказалась в весьма тяжелом положении, потому что Югославия была разорена войной, ей нужна была и материальная, и финансовая помощь, союзники от нее отвернулись, а что касается США, Великобритании, Франции и других западных стран, то они первоначально считали, что это просто инсценировка, призванная спровоцировать запад.
Иван Толстой: Вот умер Сталин, на политической сцене появился Хрущев. Что он совершил и во имя чего?
Сергей Романенко: Совершенно было очевидно трезвомыслящим людям в советском руководстве, что конфликт с Югославией не принес ни советскому государству, ни партии никаких побед, что, по сути дела, Тито вышел победителем из этого политического, дипломатического, военного и, даже, идеологического конфликта. Потому что, помимо всего прочего, югославские коммунисты вынуждены были разрабатывать собственную теорию строительства социализма вот в таких условиях. Кроме того, так как тогда СССР противостоял США, то возник вопрос о перетягивании Югославии, которая к тому времени заключила и военное соглашение с США и странами Западной Европы, и вошла в балканскую Антанту, в которую входили Греция и Турция. Так что стояла задача перетянуть Югославию на свою сторону. И, естественно, что это находилось в какой-то степени и в рамках той самой политики, которая получила название оттепели. Нормализацию советско-югославских отношений, безусловно, Никите Сергеевичу Хрущеву надо поставить в заслугу. Другое дело, что существует такая теория, что именно советско-югославское примирение негативным образом отразилось на внутриполитической ситуации в Югославии - были свернуты или прекращены многие политико-идеологические эксперименты, которые проводило югославское руководство для того, чтобы показать, что югославский социализм гуманнее, чем советский. В частности, жертвой этого примирения пал один из ближайших друзей и соратников Тито Милован Джилас, впоследствии диссидент, а тогда он был членом бывшего Югославского руководства, и он опубликовал несколько статей, в которых выходил за рамки дозволенного даже по титовским меркам, и советская сторона очень жестко поставила вопрос о том, что примирение с югославской стороной связано с осуждением Джиласа. И, надо сказать, что Тито этому требованию не сопротивлялся, несмотря на то, что это было вмешательство во внутренние дела, против чего он сам все эти годы выступал. Во всяком случае, Джилас пал жертвой советско-югославского примирения, он был выведен из руководящих органов, оказался вне партии, в последующие годы сидел в тюрьме, за свои книги, которые уже сейчас переведены на русский язык. Поэтому для Югославии примирение с Советским Союзом оказалось противоречивым. С одной стороны, долго оставаться в таком положении отношения между двумя государствами не могли. Это наносило вред и Советскому Союзу, и Югославии, но, с другой стороны, в известной степени Тито вернулся в лоно ортодоксального советского социализма. С другой стороны, в 1959 году была подписана Белградская декларация, которая предусматривала нормализацию государственных отношений, в 1956 году, после 20-го съезда, была подписана Московская декларация, которая предусматривала уже нормализацию межпартийных отношений. Но осенью случилась революция в Венгрии, и она отбросила советско-югославские отношения, по сути дела, на прежний уровень. Потому что в Венгрии столкнулись интересы Советского Союза и Югославии, как государств, столкнулись интересы Коммунистической партии СССР и Союза коммунистов Югославии, как партий. Затем, в конце 50-х годов, наши отношения, в основном, проходили под негативным знаком, хотя были, например, такие события, как визит Георгия Константиновича Жукова, который тогда занимал пост министра обороны, в Югославию. Сейчас опубликованы документы, которые он посылал в Москву, лично Хрущеву, относительно Югославии и, нужно сказать, что многие из его соображений были очень трезвыми и прагматичными.
В последние годы Хрущев сблизился с Югославией, даже думал некоторые характерные черты внутренней политики перенести и на советскую почву.
Брежневское руководство относилось к Югославии очень сдержанно, тем более, что наши взаимоотношения осложнялись ситуацией в Чехословакии 1968 года, а затем малоизвестным событием, которое получило название Хорватской весны 1971 года. Коротко говоря, ситуация характеризовалась тем, что к власти в компартии Сербии, и Хорватии и Словении пришло новое поклонение реформистски настроенных деятелей, которые хотели реформировать систему Югославии, систему Союза коммунистов. А это уже ставило под вопрос власть самого Тито.
Иван Толстой: Итак, какие основные мифы, возникшие между нашими странами, вы отметите как главные, Сергей Александрович?
Сергей Романенко: Во-первых, конечно, основная часть - это миф о Сталине, о сталинской внешней политике, которая, якобы, была очень успешной, и миф о сталинском социализме, который позволил Советскому Союзу стать великой державой. Как мы видим на примере того же конфликта с Югославией, ни то, ни другое не соответствовало действительности. И попытки изобразить Сталина эффективным менеджером тоже не соответствуют реальной истории. Миф о югославском социализме, который на деле оказался ничуть не более эффективным в экономическом и политическом смысле, чем социализм советский. Потому что во многом то процветание, которого достигла Югославия в 50-70-е годы, было основано не на успехах производительности труда, не на успехах экономики, а на финансовой помощи, которую Югославия, в силу своей внешней политики, получила как со стороны запада, так и со стороны востока. Третий миф это то, о чем вы упоминали, это миф о славянской идее.
Иван Толстой: Наталья Михайловна Вагапова, а что, сегодня интересуются ли на Балканах русской культурой?
Наталья Вагапова: Да, интересуются. Во всяком случае, миф русской культуры, если вообще можно его назвать мифом, наша культура действительно заслуживает какой-то определенной мифологии, несмотря на то, что происходило между нами и народами бывшей Югославии в разные исторические периоды... Послушав еще раз Сергея Александровича, обо всех этих трагических изломах истории, и зная о них сама, я поражаюсь, до какой степени они нашу культуру любят и ценят. Я уже не говорю о том, что у меня были трое покойных знакомых - режиссер и актер Стелла Жигун, режиссер Мирослав Белович и режиссер и театровед Огненко Меличевич - которые были посланы в 1945 или 1946 году на обучение в Ленинградский Институт Театрального Искусства, а в 1948 году их забрали на родину, как и всех югославских студентов. Это были люди абсолютно ударенные русской культурой на всю жизнь, и они абсолютно при всех режимах - и при Тито, и после Тито, и тогда, когда от России все открещивались, упорно ставили русскую драматургию, упорно писали и издавали книги о Станиславском, о Мейерхольде, о русской культуре. Они как-то это понимали по-своему, но это было совершенно удивительно.
В Белграде жил, я слышала, что он скончался, такой Миливое Йованович, который сделал восьмитомное собрание сочинений Булгакова задолго до того, как Булгаков хотя бы в двухтомнике начал выходить у нас.
Назовем еще имя Мирослава Крлежи - замечательного хорватского писателя и журналиста, который еще в 1925 году приехал в советскую Россию и написал замечательную книгу, причем настолько неблагонадежную с точки зрения советских и югославских властей, и компартий, югославской и нашей, что она вышла первым российским изданием только в 2005 году. Это было большим событием в наших культурных связях. Более того, не проходит ни одного сезона ни в одном театре из стран бывшей Югославии без пьесы Чехова. Об этом даже речи быть не может. Кстати, в межвоенный период русские эмигранты тоже привезли русский репертуар, в чем их огромная заслуга, и он до сих пор держится. Прежде всего, Антон Павлович Чехов, без него невозможно ни одного фестиваля. Более того, на все крупные культурные мероприятия, конечно, приглашаются обязательно русские театры.
Одна из тем, которыми я занимаюсь, это Белградский интернациональный фестиваль театрального искусства БИТЕФ. Он проходит, начиная с 67-го года, и не было ни одного сезона, без присутствия наших спектаклей, и, как правило, наши спектакли очень достойно оцениваются, получают и Гран при, и спецпризы, и без присутствия русских театроведов. Наши усилия они там весьма ценят. А как переводится русская литература! И классика, и современная литература. Один белградский коллега, Антич, издал недавно антологию новейшей модной русской драматургии
на сербском языке, я думаю, что и на хорватском тоже есть. Они очень интересуются современным русским репертуаром.
На эту тему можно говорить бесконечно, и я действительно думаю, что русская культура это не миф, а такая культурная и философская реальность. Я сейчас заканчиваю книгу о фестивале БИТЕФ, и я поняла, что не закончу ее, пока не напишу главу «Русская культура в контексте БИТЕФа». Потому что речь идет не только о русских пьесах на сценах театров и гастролях русских театров на фестивалях и по странам бывшей Югославии, а речь идет о том, что и западные театры – немецкие, французские, итальянские, привозят русский репертуар, и на все русские темы критики, присутствующие на Белградском интернациональном фестивале, реагируют очень живо и, с нашей точки зрения, очень адекватно.
Очень интересные статьи есть и английских, и французских критиков, и совершенно есть прекрасные статьи критиков хорватских и сербских, с которыми мне пришлось ознакомиться, и о спектаклях 20-х годов, и о спектаклях наших театров, когда они были в хорошей форме и гастролировали еще тогда, сразу после примирения с Тито, и о том, что привозят сейчас на гастроли русские театры.
