Ирина Лагунина: Среди коррекционных школ Петербурга, где учатся дети с различными нарушениями развития, есть одна – школа № 25, которая является экспериментальной площадкой для педагогов и психологов, занимающихся такими детьми. Кто в ней учится, в каком направлении идет работа? Все это выясняла Татьяна Вольтская.
Татьяна Вольтская: Многие дети с нарушениями развития, те, о которых врачи дали заключение, что они необучаемые, не имеют возможности развиваться, независимо от того, дома они живут или в специализированных интернатах. Только недавно в России вышло постановление сразу двух министерств – образования и соцразвития, о том, что такие дети имеют право обучаться в коррекционных школах, так называемых школах восьмого вида. От постановления до изменения ситуации очень много сложных шагов, но первые из них уже делаются. В петербургской коррекционной школе № 25 идет эксперимент, и дети, раньше приговоренные к полной необучаемости, учатся, развиваются, делают успехи. Говорит директор школы Виктор Мамаев.
Виктор Мамаев: Самое главное заключается в том, что мы смогли дать возможность обучаться всем детям, которые хотят, раньше такой возможности не было. В соответствии с изменениями в законе об образование каждый ребенок имеет право на образовании.
Татьяна Вольтская: Говорят, что право это не реализуется очень часто, закон не работает.
Виктор Мамаев: Скорее всего, что мы не умеем правильно пользоваться законами. В данной ситуации мы как раз его ждали, мы его опередили и приняли детей, когда еще изменения в законе не произошли. А когда произошли изменения, мы с флагом в руках пытаемся делать все, что необходимо.
Татьяна Вольтская: Ваша школа, насколько она покрывает реальные потребности города?
Виктор Мамаев: Я не знаю, 0,001, потому что потребности очень большие. Даже в эту школу, родители между собой общаются, рассказывают, что мой ребенок ходит в эту школу, а у другого родителя ребенок такой же, но он в школу не ходит. В каждом районе есть школы восьмого типа, и она могла бы принять на обучение детей, которые раньше не обучались. Я думаю, что мест для всех не хватит.
Татьяна Вольтская: В конференц-зале школы показывают видеофильм. Девочка лет десяти сидит в инвалидной коляске, закрыв руками лицо. Видно, что все мышцы ее напряжены. Порой она делает резкие движения, отбрасывает голову назад, темные стриженые волосы падают на лицо. К ней подходит девушка-психолог, становится рядом на колени, берет за руки, пытается как-то смягчить состояние ребенка. Девочка отбрасывает ее руки, но видно, что и одной ей плохо. Кажется, будто ее душа заперта в непослушном теле, и то мечется внутри, не находя выхода, то замирает где-то в уголке, ничего не видя и не слыша. Постепенно девушке удается завладеть руками ребенка, она их поглаживает, потом зачерпывает из баночки крем, кладет девочке на ладонь, водя пальцами внутри. И тут совершается чудо: пальцы девочки начинают отвечать, ребенок явно смягчается, его, что называется, отпускает. Руки психолога и ребенка начинают жить отдельной волшебной жизнью. Психолога, работавшего с Настей, зовут Анна Артамонова.
Анна Артамонова: На начальном этапе работы Настя абсолютно ни к чему не прикасалась и вся ее деятельность представляла из себя различного рода цепочки стереотипий. То, что происходит на этой пленке, из того, что я вижу, знаю Настю, здесь нет стереотипных движений. В течение видео было две попытки, у Насти есть такая стереотипия, она прикасается суставом указательного пальца к горлу, делает удушающие движения. Для меня на этом видео было две попытки поднести руку к горлу, для меня выглядело так, что как будто внешняя ситуация, которая держала ее. Для меня это пять-шесть минут, когда Настя присутствовала рядом со мной. Эти действия, продолжительные пальчиковые слежения, для меня это не стереотипия, для меня эти действия, если угодно, исследовательского толка. Важность заключается в том, что это Настина идея, Настины движения, Настина интенция. Когда Настя пришла в школу, сказали, что она тотально слепая девочка и, более того, у нее нейросенсорная тугоухость. Немножко поработав с Настей, у меня сложилось четкое убеждение, что у Насти ент никакого нарушения слуха. И в данный момент существует предположение, что у нее есть нарушения зрения, но какие-то элементы присутствуют, как будто она немножко реагирует цветовые вещи. Для тех, кто работает здесь, было большим вопросом поиск решения, что же делать, к чему же идти, что предлагать и как предлагать. И это такая для нас большая проделанная работа, потому что Настя очень тяжелый ребенок. Крики были постоянно. Когда она только попала в школу, только такое поведение и больше ничего.
Татьяна Вольтская: Поэтому процесс работы очень важно обсуждать. Разные учреждения обязательно должны делиться опытом, говорит доктор педагогических наук, научный руководитель коррекционной школы № 25 Екатерина Логинова.
Екатерина Логинова: Самое главное для нас то, что на сегодняшний день мы имеем возможность обменяться опытом по обучению детей, которые включены в образовательное пространство относительно недавно. Замечательно, что сегодня мы можем познакомиться с практическим опытом. Мы представляем опыт работы как в государственном образовательном учреждении, так и в негосударственном образовательном учреждении, тоже очень важные моменты. Естественно, находясь в рамках уставных положений, не все в школе можно реализовать, что реализуется в учреждениях, не находящихся в столь строгих рамках.
Татьяна Вольтская: Конечно, не все дети представляют собой такой тяжелый случай, как Настя, нарушения интеллекта бывают разной степени, настолько разной, что работа с родителями представляет для школы отдельную сложность.
Екатерина Логинова: Зачастую ожидания родителей может быть не оправдываются. И вот здесь нужно найти ту оптимальную точку, которая с одной стороны не разрушает иллюзию родителей, она показывает, что у ребенка есть динамика. С другой стороны, мы показываем, что у ребенка все-таки есть особенности, которые никогда не позволят ему обучаться в образовательной школе, овладеть какой-то престижной профессий. Вот это очень серьезный момент. Содержание образования должно соответствовать не только возможностям детей, но потребностям родителей. Создать у родителей реальную адекватную оценку развития их ребенка, наверное, одна из серьезных проблем, которая стоит перед специальным образованием.
Татьяна Вольтская: У вас были какие-то конфликты, непонимание?
Екатерина Логинова: Это явление совершенно системное. Когда родители в мае приходят с детьми, мы говорим о том, что да, мы сделаем все возможное для социализации ребенка. Но если у вас пожелания, чтобы ребенок писал сочинение, изложение, совершал какие-то сложные арифметические, математические действия, это не к нам. И каждый родитель в мае месяце говорит: что вы, что вы, я реально представляю возможности развития своего ребенка. Но в октябре 85% приходят с тем, что: когда же мы начнем читать? В декабре приходят: когда же мы начнем писать? То есть когда ребенок находится в детском саду, он все-таки меньше отличается от ребенка, развивающегося в норме, потому что это этап становления моторных, речевых функций. А вот когда ребенок приходит в школу и нужно овладение знаковой системой, то, для чего требуется сложный анализ и синтез, естественно здесь большая разница проявляется между возможностями ребенка и пожеланиями родителей. Срабатывает у родителей стереотип, что ребенок же в школе. То, что у ребенка формируются навыки социализации, что ребенок начинает совершать сантирано-гигиенические навыки, ребенок самостоятельно есть, умеет выражать свои какие-то эмоции, зачастую этого родителям оказывается мало, потому что у них стереотип – это школа. Мы обучаем в рамках тех возможностей, которые есть у ребенка.
Татьяна Вольтская: За учительским столом в классе «Особый ребенок» Оксана Георгиевна.
Оксана Георгиевна: У нас дети учатся в 4 классе с разными нарушениями умственной отсталости. Мы стараемся не говорить при них. Обучение четвертый год, знаем все буквы, читаем и пишем короткие слова. Со счетом у нас проблемы. Но дети очень хорошо адоптированы в классе, самостоятельно все могут делать.
Татьяна Вольтская: А сколько детей в классе?
Оксана Георгиевна: Пока четверо, две девочки и два мальчика. Девочек пока нет, мальчика зовут Илюша.
Татьяна Вольтская: Тебе нравится учиться?
Илюша: Да.
Татьяна Вольтская: Что ты умеешь делать?
Илюша: Пишем.
Татьяна Вольтская: А что ты пишешь, какие слова?
Илюша: Букву К.
Оксана Георгиевна: Мяукает и пушистый, кто это?
Илюша: Кот.
Татьяна Вольтская: А кто лает и пушистый?
Илюша: Собака.
Оксана Георгиевна: Очень любит стихи, очень много знает Чуковского и Пушкина. Давай, Илюша, вспомни – «Муха-цокотуха».
Татьяна Вольтская: Илье 12 лет, второму мальчику 13. Он тоже Илья, но не говорящий. При работе в таких классах свои методики. При работе со сложными детьми, такими, например, как Настя свои. И здесь очень важно движение, говорит Анна Артамонова.
Анна Артамонова: К сожалению, в нашей стране в данный момент не существует специальности специалиста по движению. В этом смысле западные школы, Богарт-терапия. Второе - это определение уровня развития. На Западе были разработаны на настоящий момент методики различные для определения реального уровня развития ребенка. Германия, Штаты, Англия, Швеция, вообще скандинавские страны продвинулись далеко.
Татьяна Вольтская: Вы приглашаете к себе специалистов, сами ездите на стажировки?
Анна Артамонова: Сюда приезжают специалисты из Германии в год несколько раз, которые супервизируют нашу работу. Это дефектологи, специалисты ЛФК, специалисты по движению.
Татьяна Вольтская: Вы собираетесь сделать так, чтобы таких классов было больше?
Анна Артамонова: Потребность в этом велика очень, потому что детишек такого возраста и таких же тяжелых очень много, в реальности, к сожалению, в классах могут учиться только ограниченное количество детей.
Татьяна Вольтская: Очень много нужно для того, чтобы помогать особым детям и с тяжелыми нарушениями, и просто с расстройствами поведения. Говорит директор московского центра лечебной педагогики Анна Битова.
Анна Битова: Нужны право на индивидуализацию учебного плана, на то, чтобы ребенок мог пойти в школу и учиться в той школе, в которой хотят родители. На уровне конституции, закона об образовании все прописано, на уровне реальности это все не работает.
Татьяна Вольтская: То есть он может придти в любой обычный класс и заниматься по своему плану.
Анна Битова: И должна быть организована поддержка для каких-то более сложных, так, как это сделано на Западе. Должна быть какая-то индивидуализация образования для особого ребенка. Мне кажется, очень важно, если даже приходит очень тяжелый ребенок, то удается путь вписаться в следующую среду. Естественно, как бы улучшить и продвинуть. Приходит ребенок с большими проблемами поведения, он не слушает, не слышит ничего, после длительных занятий, иногда это занимает год, иногда занимает пять лет, удается хотя бы в элементарном виде приучить к порядку, поведению, вниманию. И тогда мы устраиваем в школу.
Татьяна Вольтская: Отношение к таким детям – это вопрос ментальности всего общества, говорит Екатерина Логинова.
Екатерина Логинова: Каждый гражданин общества должен понять, что все равны и все имеют равные права. Да, образование в разном объеме, но каждый ребенок имеет право на образование. Мы отошли от этой системы, что ребенок должен овладеть определенной суммой знаний, умений и навыков, нет, мы все делаем для того, чтобы ребенок себя чувствовал полноценным человеком для того, чтобы он мог находиться в коллективе, для того, чтобы мог чувствовать заботу, внимание окружающих. Наверное, это очень важный момент, потому что в этих условиях и у общества меняются взгляды, общество становится добрее, когда понимает, что кто-то нуждается в тебе.
