Владимир Кара-Мурза: Сегодня стало известно об уходе из жизни Александра Солженицына. Жизненный подвиг писателя и человека вспоминаем вместе с автором документальной трилогии «Избранник», созданный после возвращения Александра Исаевича в Россию, режиссером Олесей Фокиной. Напомните нашим радиослушателям про ваш фильм и о том, как вы познакомились с Александром Солженицыным.
Олеся Фокина: Да, сегодня день скорби. Как раз 14 лет назад 27 августа 94 года мы познакомились с Александром Исаевичем Солженицыным и Натальей Дмитриевной. Это был теплый, один из последних летних дней, когда мы странным образом получили приглашение приехать в Троице-Лыково, это такой был частный визит, не связанный с моей работой. Я приехала как жена своего мужа, одновременно оставаясь документалистом, я взяла с собой домашнюю видеокамеру. Я помню, когда мы получили приглашение приехать в Троице-Лыково, где только начал жить Александр Исаевич, собственно даже еще не переехали, собирались переезжать, обживали эту территорию. Я помню, как в тот день мы не знали, какие цветы принести в этот дом, какие цветы вручить Александру Исаевичу. Мы очень волновались, долго ходили по цветочному базару, просто не зная, с чем придти, как позвонить в этот звонок, как открыть эту дверь, как переступить этот порог, увидеть человека, эту легенду, глаза в глаза посмотреть этому человеку. Мы очень волновались. Я помню этот день очень хорошо.
Владимир Кара-Мурза: И после этого несколько лет вы месте с съемочной группой сопровождали писателя в поездках по стране?
Олеся Фокина: Я могу сказать, что это было не совсем так. История создания фильма довольно странная. Потому что сначала мы познакомились, вскоре возникло доверие, что уже, как теперь я вспоминаю, разоблачает мифы о том, что Солженицын человек закрытый, недоверчивый. Действительно он был таким весьма скупым на общение с посторонними людьми, на празднословие – это было ему совсем несвойственно. Но все же тот факт, что они пригласили малознакомых людей, кем были мы, моя семья, погостить у них в гостевом доме, говорит о том, что этому человеку было свойственно все человеческое, ему и Наталье Дмитриевне. И просто возник человеческий контакт при первом свидании, мы очень живо и свободно общались. Каким-то образом Александр Исаевич сумел создать обстановку при этой первой встрече какого-то радушия, огромный интерес к новым людям. То есть оковы пали, когда мы переступили порог этой комнаты, мы стали по-человечески говорить, пить чай, говорить о том, о сем, о том, что происходит в стране, как они видят новую Россию, в которую они приехали, как идут дела у самых разных людей. Как-то случилось так, что спустя какое-то время они пригласили у себя пожить, а я не могла скрыть и не скрывала с первых минут, достав камеру, сначала мне было очень неловко, я поняла, что надо спросить разрешение снимать человека домашней камерой и быстро поняла, что он этого не любит, но однако он согласился. И я сказала: да, вы знаете, разрешите несколько минут поснимать, а потом сказала, что мечтаю снимать его дальше и буду рада, если нам позволят с моим оператором иногда следовать за ними. Спустя небольшое время раздался звонок Натальи Дмитриевны, и она сказала, что, да, если вы хотите, вы можете поехать с амии на Ставрополье, куда Александр Исаевич ехал на свою родину в Георгиевское искать могилы отца и матери, которые там похоронены. И так мы совершенно были ошалевшие от этого предложения, не верящие своим ушам. Мы быстро с Сергеем Мокрицким, с моим любимым оператором, собрались и полетели в Кисловодск, откуда мы следовали за ними по Ставрополью. Он пытался найти могилу матери, отца, но, к сожалению, не нашел, потому что кладбище было в запусти, и это была печальная повесть – это путешествие. Так мы сблизились некоторым образом с четой Солженицыных.
Владимир Кара-Мурза: Бывший советский диссидент Владимир Буковский благодарен Солженицыну за помощь политзаключенным.
Владимир Буковский: Это, конечно, была гигантская фигура, проследившая в свое время на много лет. Помимо того, что он разоблачал сталинские преступления, что в этот момент было известно, он многое другое сделал. Скажем, он доходы от «ГУЛАГа» отдал на создание фонда помощи политзаключенным. Это мало кто теперь помнит, но мы выжили благодаря этому фонду. Помимо этого его влияние на Западе было колоссальным. Ему удалось то, что многим до него не удавалось, а именно объяснить Западу, что такое был сталинский режим. Под его влиянием французская интеллигенция отказалась от своей любви к марксизму. Его призыв жить не по лжи получил большой отклик внутри России, и потом многие поколения людей, выросших в России, этот принцип восприняли и старались жить соответственно.
Владимир Кара-Мурза: Сразу ли становился ясен масштаб личности человека, гражданина, писателя Солженицына при общении лично с ним?
Олеся Фокина: В общем да. Но, во-первых, я читала кое-какие произведения Александра Исаевича до знакомства с ним, иначе я бы не позволила себе такой дерзости просить его о каких-то дальнейших съемках. Первой работой был не собственно фильм «Избранник», а первой работой был фильм «Дети Архипелага». Этот фильм был посвящен деятельности фонда Солженицына, который взял на свои плечи, как все знают, если кто не знает, то теперь узнают, что весь гонорар за «Архипелаг ГУЛАГ», за свой главный исторический труд, в котором голоса миллионов прозвучали убиенных в сталинских лагерях, весь гонорар за книгу «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицын на все времена посвятил детям диссидентов и семьям диссидентов, всем узникам совести. И по сей день деньги за эту книгу получает не семья Солженицыных, а те, кто пострадал от советской власти. И в этом фильме, там было снято много людей, которых нынче нет, в том числе Гинзбург, который в свое время руководил, был первым руководителем этого фонда. Было очень много открытий во время этой работы. То есть я действительно увидела, что такое эта деятельность этого фонда, что такое деньги, кому служат эти деньги, чему они служат. Передо мной прошло много судеб уже не диссидентов, а детей диссидентов, вот этому был посвящен этот фильм. А начинался он с того, меня вы спросили, как открылась личность, как открывалась постепенно. Первая съемка в дни, когда страна праздновала 40-летие победы, везде гремели салюты в честь победителей, которых тоже мало осталось к сегодняшнему дню, и только фонд Солженицына чествовал тех в своем фонде, кто прямо с фронта, а некоторые из них из Берлина, там были женщины-асы, которые бомбили Берлин, которые дошли до Берлина с боями и за какую-то оброненную фразу, типа того, почему Берлин покрыт черепицей, а в селе одной из этих летчиц крыши покрыты соломой. Кто-то из особистов услышал эту фразу, и она вместо парада победы угодила на 10 лет в сталинский лагерь. Дети были отторгнуты от матери, дети погибли в другом лагере. И вот совсем другая компания собиралась в фонде Солженицына. Это все было совершенно поразительно, это все были женщины-героини, которые дошли до конца войны, совершили подвиг и потом оказались в ГУЛАГе на многие годы. Вот это было мое первое свидание с поступками Солженицына уже здесь, на родине. И он им помогал и помогает по сей день, насколько мне известно.
Владимир Кара-Мурза: Писатель Валентин Оскоцкий с прискорбием констатирует конец целой эпохи.
Валентин Оскоцкий: С уходом Солженицына из жизни завершилась эпоха, которая во многом определялась его именем. Я помню ту ночь, когда Солженицын вошел в мое сознание, как в сознание многих людей. Это была ночь на кухне в коммунальной квартире, когда, получив на одни сутки журнал «Новый мир», я читал «Один день Ивана Денисовича». Я начал читать это вечером и не мог оторваться до утра, просидев ночь за чтением этой повести на коммунальной кухне. Твардовский, печатавший эту повесть, многократно говорил о том, что с нее начинается новая эпоха в литературе. Вот это ощущение новой эпохи, оно было, я думаю, у большинства читателей, в сознание которых вошел зэк Жуков и его создатель Александр Исаевич Солженицын.
Владимир Кара-Мурза: Вы делали ваш фильм «Избранник» к 80-летию Александра Исаевича, а как он вспоминал свои предыдущие юбилеи?
Олеся Фокина: Насколько мне известно, при мне он не вспоминал свои предыдущие юбилеи, относился к этому довольно брезгливо, к понятию юбилей. Я помню, он вспомнил как-то слова Картасара о том, что всякий юбилей – это огромные ворота для глупости. Так что сказать, что, по крайней мере, при мне вспоминал свои юбилеи, я не могу. Я думаю о том, как изменилась наша жизнь и обмельчала одновременно. Об этом можно судить хотя бы по тому, что 40 лет назад, я была совсем маленькая, в дни 50-летия Солженицына, я помню, к нам в дом пришел один человек, который принес на какой-то папиросной бумаге непонятное изображение лица, угадать черты этого человека было совершенно невозможно, внизу было написано – это герой Солженицын. Как выяснилось потом, я хочу сказать, как изменилась наша жизнь, в то время, когда Солженицыну было 50 лет, по стране распространялись открытки к юбилею Солженицына с его изображением. Кто-то где-то как-то снял Солженицына, по-моему, какой-то фотограф Быков. И люди перепечатывали эту открытку, распространяли друг другу. То есть как было важно это слово, какую энергию несла 150 копия изображения. Люди передавали из уст в уста сведения о том, что есть такой человек. В это же время его поздравляла с 50-летием его друг большой Лидия Корнеевна Чуковская, которая написала ему в своем поздравлении, что «там, где не погибло слово, там спасено будущее. Ваши горькие книги ранят и лечат душу. Надеемся на высвобождение от духовной оторопи, в которой застыла вся страна». Вот мне кажется, что в этой духовной оторопи, в которой застыла страна, по мнению Лидии Корнеевны, страна не отошла от этой оторопи и сегодня. Мне кажется, наоборот закостенела в этом состоянии. Тут можно говорить о девальвации слова, которая произошла с того времени, такая катастрофическая девальвация. У Гумилева есть такие стихи о слове: «В лунный день, когда над миром новым Бог склонял лицо свое, тогда солнце останавливали словом, словом разрушали города. И орел не взмахивал крылами, звезды жались в ужасе к луне, если точно розовое пламя слова проплывало в вышине». Где это то самое слово, кто к нему прислушивается, кто знает ему цену? Мне кажется, все так девальвировалось, что сейчас даже нет никакой уверенности, во всяком случае у меня, что слово может сегодня кого-то спасти, разве что будет на то божья воля.
Владимир Кара-Мурза: Слушаем вопрос из Тулы от радиослушателя Николая.
Слушатель: Добрый вечер. У меня вопрос к гостье Владимира. У Александра Галича есть замечательная песня, посвященная памяти Бориса Пастернака, там есть такие сроки: «А у гроба встали мародеры и несут почтенный караул». В 70 годы только за чтение и распространение произведений Солженицына чекисты давали срока. Сегодня Путин вручает орден Солженицыну. Солженицын всю жизнь призывал жить не по лжи. Сегодня страна во лжи просто погрязла. У меня вопрос: Солженицын более инородным телом был в Советском Союзе или в современной чекисткой России?
Владимир Кара-Мурза: Как он себя ощущал в новой России после возвращения из Америки?
Олеся Фокина: Вы знаете, отталкиваясь от слов этого человека, который звонил, можно вспомнить, что Галич говорил Солженицыну в дни его 50-летия, что ваше слово помогает выстоять всем нам. Тогда он нужен был всем, и Галичу, и кто имел отношение к честным, благородным людям, к русской интеллигенции. Я думаю, что когда Александр Исаевич приехал сюда, во-первых, я себя чувствую неловко, немножко таким Хлестаковым, потому что, мне кажется, мне не совсем по чину говорить о Солженицыне, наверное, есть люди, которые имеют больше права сегодня говорить о нем. Это, наверное, узники этого режима, герои, которые смогли выстоять, сохранить вертикальное положение спины. Но, тем не менее, раз вы меня позвали, большое спасибо, все-таки я тоже могу сказать свои наблюдения. Мне кажется, у него было большое ощущение того, что все будет развиваться по каким-то разумным законам и если это смогли преодолеть, то смогли преодолеть, оковы пали, свобода нас встретит радостно у входа и так далее. Мне кажется, тогда было ощущение надежды у него, у Натальи Дмитриевны, эта вся страна, которая рукоплескала от Владивостока до Москвы. Конечно, в этом была какая-то надежда. С другой стороны, можно вспомнить Чаадаева, который говорил о том, что прежде всего нам надо отказаться от надежды. Мы не отказались от надежды и в этом была надежда на какого-то очередного человека, пусть им будет назначен Солженицын, который придет и нас опять спасет. И в этом было некое рабство, присущее русскому человеку, против которого все жизнь восставал Александр Исаевич, которое он клеймил, разоблачал. Потому что с какой стати надо было надеяться на него, когда у нас были свои мускулы, свои глаза, свои уши, свое сердце, наконец. В общем со временем он отказался от роли, как мы знаем, от властителя дум он не отказался, а от роли какой-то политической отказался сразу, незамедлительно, переступив порог этой страны. Тогда шли слухи, что Солженицын будет президентом, всякое такое. Он на эту роль вовсе не претендовал. Постепенно он ушел в свою внутреннюю тишину, занимался тем, чем ему надо было заниматься, и по-моему, терял надежду, мне так кажется, хотя надо спросить не у меня, а у Натальи Дмитриевны, у детей.
Владимир Кара-Мурза: Писатель Эдуард Лимонов считает, что Солженицын пережил свое время.
Эдуард Лимонов: Это, конечно, большая потеря, ушел гигант, безусловно. Солженицын был идеологом, человеком, который помог похоронить целю империю, и акушером, который помог родиться сегодняшней России. Но мне эта сегодняшняя Россия тотально не нравится. Александр Исаевич пережил свою собственную идеологическую смерть еще в 91 году в ночь, когда был беловежский договор подписал. Поскольку Александр Исаевич ратовал за союз славянских наций, то есть Россия, Украина и Белоруссия. По возрасту он относился к поколению моего отца, и я к нему относился скорее как к отцу, то есть бунтовал против него и сегодня остаюсь на своих позициях. Но тем не менее, чувствую, что осиротел. После смерти Иосифа Бродского это самая большая для меня потеря.
Владимир Кара-Мурза: Вспомнил Лимонов, что это было поколение победителей. Солженицын ощущал себя принадлежащим к поколению победителей в войне?
Олеся Фокина: Мы все знаем, кто немножко следил за его мыслью, о том, что он считал победу во Второй мировой войне поражением. В этом смысле он бросал вызов миллионам соотечественников. Потому что он затронул самую больную тему, он бросил перчатку, назвав победу поражением. Но он это и в текстах своих как-то раскрывал эту мысль, подробно во многих текстах. Мне хочется немножко обратиться к «Архипелагу ГУЛАГ». Я сюда принесла.
Владимир Кара-Мурза: Расскажите, какая надпись на этой книге.
Олеся Фокина: «Архипелаг ГУЛАГ», которую нам подарил и подписал в день, когда мы приехали в Троице-Лыково. И я собственно, и я, и мои дети прочитали эту книгу.
Напомним о том, что победные марши 45 года Александр Исаевич тоже слышал из окон «Бутырки». То есть это очень специфический момент его биографии. И вообще он говорил о том, что с фронта необозримыми плотными серыми косяками, как океанская сельдь, победители шли в сталинские лагеря, одним из которых был он. В этой связи я хочу вспомнить тексты Александра Исаевича по поводу того, что ты спросил, как он относился к победителям и поражениям. Я просто кусочек из его книги «Архипелаг ГУЛАГ» зачитаю. «Советская Россия отказалась от своих издыхающих детей. Они нужны были ей, пока ложились под танки, пока еще можно было поднять в атаку. Обозвав их изменниками родины, расчетливая родина изменила им и притом трижды. Первый раз бездарно предала на поле сражения, когда правительство излюбленной родины сделало все, что могло, для проигрыша войны, уничтожив линию укрепления, поставило авиацию под разгром, разобрало танки, артиллерию, лишило толковых генералов. Второй раз бессердечно предала родина, покидая подохнуть в плену. И теперь третий раз бессовестно предала, заманив материнской любовью, накинув удавку уже на границе. Какова же степень помраченности, достигнутая монотонной государственной ложью». Вот было отношение к этой победе, к тому, как росчерком пера были отправлены миллионы для того, чтобы одно сражение было выиграно в кратчайший срок и так далее. Вот его отношение к победе было такое. Еще, насколько я понимаю и чувствую, одной из главных тем Александра Исаевича была неизбывная боль и страдания от того, что так присуще русскому человеку рабство. Это рабство, неискоренимое в нас - это более всего впечатляло и не давало ему покоя до самых последних дней. В этом смысле тоже вспоминаю строчки в «Архипелаге», где он пишет о том, что его поражало, с какой готовностью арестованные особистами победители из Восточной Пруссии возвращались, шли в лагеря, в сторону советской границы с сорванными погонами, с какой готовностью они шли и выстраивались аккуратно в шеренги и колонны, когда шли в эти сталинские лагеря. Он говорил о том, что военнопленные всех наций возвращались разбродом, и почему только русские, почему только советские хотели придти в этот лагерь покорными, несли советскую гордость за проволоку концлагеря. Эта неизбывное русское рабство не давало ему покоя, оно не дает покоя и сегодня. Собственно мы с этой же покорностью совершаем все, что угодно, и не в состоянии осмыслить, что мы делаем.
Владимир Кара-Мурза: Писатель Владимир Войнович по-своему объясняет феномен Солженицына.
Владимир Войнович: Солженицын очень многих обаял силой своего художественного таланта. Это раз. Второе: это была все-таки холодная война и была борьба человека с государством. И когда один человек борется с государством, он всегда вызывает сочувствие. Бывает писатель писатель, а бывает писатель еще и общественный деятель. Это не всегда бывает вместе, Солженицын был и общественным деятелем. Он стал вести такую тогда бескомпромиссную борьбу с государством, естественно подвергался опасностям, которые многие люди просто за него боялись, или ему сочувствовали, или его поддерживали.
Владимир Кара-Мурза: Завтра будет прощание в здании Академии наук на Ленинском проспекте неподалеку от того места, обитатели шарашки строили жилой дом, и вы были на съемках в этом дворе.
Олеся Фокина: Да, Александр Исаевич с большим воодушевлением повез своих сыновей, и мы сзади прицепились. Степан, Ермолай, Игнат, все поехали впервые увидеть, где отец, будучи заключенным, что он строил. Это угловой дом на Ленинском проспекте на площади Гагарина. Он таким бодрым шагом повел в этот двор, все помнил в деталях, память у него была феноменальная совершенно. И этот эпизод мы тоже сняли в фильме.
Владимир Кара-Мурза: Вдова академика Сахарова Елена Боннэр восхищается жизненным подвигом Солженицына.
Елена Боннэр: Солженицын был для 300-миллионного советского народа одним из редкостных образцов нравственной стойкости и честности. Из литературных произведений Александра Исаевича единственное, которое на меня произвело колоссальное впечатление, и мне кажется, высокой литературой - это «Один день Ивана Денисовича». И конечно, я восхищаюсь тем колоссальным трудом, который был вложен в создание «Архипелага ГУЛАГа». Теперь об идеологических расхождениях и отношении с Андреем Дмитриевичем. Абсолютно четко выявляются расхождения, когда параллельно читаешь два документа – «Письмо вождям Советского Союза» Александра Исаевича и другой документ, очень скучно названный Сахаровым, «О письме Александра Солженицына вождям Советского Союза». Там совершенно четко выясняется разница.
Владимир Кара-Мурза: То советское начало, которое во всех нас оставалось, как от него избавлялся Александр Исаевич?
Олеся Фокина: Я не знаю, как он избавлялся от советского начала. Я помню много довольно такой рефлексии, исповедальных слов и в «Августе 14» и в «Архипелаге ГУЛАГ». Я помню такие строчки о том, как он встретил власовца, которого избивал особист в Берлине, когда выходили из Германии. Он пишет: «Я со стыдом вспоминаю как при освоении Бобруйского котла я шел по шоссе среди разбитых и поваленных автомашин и из низинки, где погрязли утопленные повозки и машины, и услышал вопль о помощи: «Господин капитан, господи капитан!». Это чисто по-русски кричал о защите человек в немецких брюках, выше пояса нагой, уже окровавленный». Идет речь о власовце, арестованном особистами. «А сержант особист, сидя на лошади, погонял его перед собой нутом. Особист полосовал его по голому телу кнутом, не давая оборачиваться, не давая звать на помощь. Гнал, гнал его и был, вызывая новые красные ссадины. Струсил я защитить власовца перед особистом, я ничего не сказал и не сделал, а прошел мимо, как бы не слыша». То есть это ощущение того, что он чего-то не сделал, ощущение непоступка было ему свойственно. Он об этом пишет в разных книгах, вспоминая по-разному. Но ощущение личной ответственности того, что нельзя ничто ни на кого перекладывать. Тоже можно вспомнить, извините, что я все время прибегаю к книге, без нее нельзя, и что говорить пустые слова, когда можно вспомнить его текст. «Это нам над люлькой пели «Вся власть Советам». Это мы загорелой детской ручонкой тянулись к ручке пионерского горна и на возглас «Будьте готовы!» салютовали «Всегда готовы!». Это мы в Бухенвальде вступали в компартию и теперь оказались за решеткой за то, что остались жить». Вот это ощущение опять же боязни рабства в самом себе, в том числе ощущение того, что надо в себе преодолеть любой ценой это рабство, было ему в крайней степени свойственно.
Владимир Кара-Мурза: Писатель, публицист Анатолий Стреляный помнит первое ощущение от прочитанных произведений Солженицына.
Анатолий Стреляный: Я помню ощущение от «Ивана Денисовича». Я помню, одна моя знакомая молодая журналистка сказала: вот странно, он описывает страшную жизнь в «Иване Денисовиче», а мне туда хочется. Это известный момент воздействия настоящего художественного произведения. Когда мы читали «Архипелаг ГУЛАГ», здесь было странное ощущение: ты страдаешь, рыдаешь внутри и в то же время такое обаяние, притягательность художественная, что тебе хочется в тот мир. Вот ведь замечательно и страшно, и прекрасно. Его художественная сила была удесятерена нашим восприятием и тем временем, в котором он творил. Но, конечно, эта художественность несомненная. Она может быть не такая грандиозная, какой нам тогда казалось, но мы не должны об этом жалеть.
Владимир Кара-Мурза: Заговорили о детях Солженицына, которых он воспитывал на собственном опыте. Как вы считаете, нынешней молодежью востребовано творчество Александра Исаевича?
Олеся Фокина: Это вопрос не ко мне, потому что я знаю своих детей и студентов в МГУ, с которыми иногда занимаюсь на факультете журналистики. А так особенно я не могу за всех говорить. Мне кажется, что произошла большая беда, люди перестали читать книги, я очень скорблю об этом. Но что я могу поделать? Тем не менее, я знаю по своим детям, мой сын Дмитрий прочитал «Архипелаг ГУЛАГ», сам пришел, сам взял с полки, никто него не наставлял. Прошло десять лет с того фильма и вдруг он захотел. Он прочитал, был совершенно потрясен книгой, будучи очень занятым человеком, был по-настоящему потрясен. Насколько мне известно, он потом отдал книгу своему лучшему другу, который не читал «Архипелаг», будучи вполне начитанным человеком. И Митя мне сказал, что для него «Архипелаг ГУЛАГ» стал огромной поддержкой как для христианина, как для человека, который ищет свой путь к добру, к справедливости, любви к ближнему. Как он сказал, что его книги изобличают невиданное доселе зло, как показывает ничтожно слабое семя добра, но при этом ты понимаешь один на один с собой, страница за страницей утверждаешься в том, как можно пройти свой жизненный путь достойно. То есть эта книга как поддержка, как поддержка в трудную минуту. Так сказал мне мой сын. И еще он сказал о том, что один из главных уроков, который он извлек, думая над «Архипелагом ГУЛАГ» и над жизнью самого Александра Исаевича, этот урок состоит в том, что свобода - самая одинокая работа на свете. Только ты сам можешь справиться с рабством, которое гнездится в каждом из нас, а искушение подстерегает нас на каждом шагу.
Владимир Кара-Мурза: Слушаем вопрос москвички Натальи.
Слушательница: Доброй ночи. Дорогая Олеся, спасибо вам большое за то, что вы продолжаете это отношение, полное этики журналистской, о которой говорил нам, которым посчастливилось быть учениками вашего папы Юрия Валериановича Фокина, дай бог ему здоровья. Что вы бережно несете то, что он вам непременно должен был передать. Поклон ему низкий и Виктории Феодосьевне тоже. Скажите, пожалуйста, то, что эпоху Солженицын назвал третьей смутой нынешнюю, и то, что он понимал, конечно же, что грех без казни не бывает, и исток того, что происходило, недаром «Красное колесо», перелопачено столько документов, что люди осилить не могут это труд. Так же, как «Двести лет вместе» почему-то еврейской интеллигенцией предано обструкции вместо того, чтобы проанализировать, что он там писал, по-моему, после этого он стал исчезать.
Владимир Кара-Мурза: Радовался Александр Исаевич, что его переиздают в новой России? Я вижу у вас издание, которое после приезда.
Олеся Фокина: Просто полки ломятся от его книг. В этом тоже есть парадокс. Хотя нет, сейчас очень много читают. Вообще я не поняла суть вопроса на самом деле. Спасибо вам огромное, что вы вспомнили моих родителей, слава тебе, господи, может быть они слышали ваш привет. Книг издается очень много, полки ломятся от книг Солженицына. Я думаю, что это хорошо, потому что, наверное, эти книги когда-то кем-то будут прочитаны. Радует, что в книжных магазинах всегда толчея, это какой-то отрадный, знак хороший. Ты приходишь в книжный, и там всегда неторопливо стоят, шелестят страничками какие-то люди, они ищут что-то настоящее, роятся на полке, перебирают книги и среди этих книг есть книги Солженицына. Я думаю, что слово его найдет какой-то путь к сердцу человека рано или поздно.
Владимир Кара-Мурза: Председатель фонда в защиту заключенных Лев Пономарев многим обязан Александру Солженицыну.
Лев Пономарев: Для меня лично Солженицын сыграл очень большую роль. Потому что, будучи школьником, я думал, каким образом сделать так, чтобы поехать в Рязань, где он работал преподавателем и встретиться с ним. Он для меня был лидером сопротивления режиму, а я с 10 класса был антикоммунистом. Я думал, как поехать, как с ним встретиться. Его книги формировали всю мою жизнь. Он выжил и показал пример, что можно не только сопротивляться, но и выжить. Для меня он лидер сопротивления, но он и великий писатель. Редко кому так повезет, чтобы быть тем и другим. Я не был согласен с ним как с общественным деятелем, но все равно был великим мыслителем. Он всегда будоражил умы всех, кто с ним соглашался, кто не соглашался. Снять надо шапку, поклониться и сказать «земля пухом».
Владимир Кара-Мурза: Слушаем вопрос москвича Сергея.
Слушатель: Здравствуйте. Вот эта драма, которая потрясла Россию в 30 годы прошлого века, она собственно заставляет задуматься и помнить о тех мрачных временах, когда в глухих сибирских лагерях сгинула большая часть вот этих старых людей, последние из которых уходят. К сожалению, с тех пор мало что изменилось в отношении к простому народу. Взять хотя бы для примера пенсии, которые составляют четверть зарплаты.
Владимир Кара-Мурза: Как относился к социальным проблемам Александр Исаевич сверстников в современной России?
Олеся Фокина: Я повторяю, я себя чувствую немножко Хлестакова, это не моя тема. Я не могу говорить обо всем, я говорю о каких-то частных вещах, связанных с фильмом, с моими наблюдениями. Насколько мне известно, поскольку он предлагал местное самоуправление, он надеялся на то, что какое-то благосостояние общества начнется снизу, а не сверху, когда проснется разум, пробудится воля и вот это все приведет к тому, что люди будут выбирать не по указке и не по бесконечным пиар-кампаниям, а начнется настоящее демократическое общество развиваться в нашей стране. Да, конечно, он думал прежде всего о жизни простого человека, поэтому любил ездить по стране. Он считал, что Москва - это не Россия, и мы тоже с вами знаем, что Москва - это не Россия, хотя с другой стороны можно сказать, что это и Россия, такова Россия. Но, конечно, он думал о простых людях, собственно о них в основном и думал. Он хотел, чтобы народ пробудился, сознание человека пробудилось, чтобы человек освободился от рабства, чтобы он стал гражданином и так далее. Но тонкости - это не ко мне.
Владимир Кара-Мурза: Сейчас наверняка телеэкраны завалит вал искренних и мнимых признаний в адрес Александра Исаевича. Как вы считаете, осталось чувство недоговоренности от общения с ним и о чем не успели спросить его?
Олеся Фокина: Не то что чувство недоговоренности осталось, а осталось, такой огромный вопрос, оставшийся без ответа. То есть столько вопросов мне удалось ему задать. Сегодня не место и не время говорить на эту тему, потому что сегодня произошло это событие, историческое событие – уход Александра Исаевича. И поэтому я не считаю себя вправе вдаваться в какие-то вещи, в какие-то вопросы, о которых я мучаюсь 10 лет с тех пор, как фильм закончен. К огромному сожалению, Александр Исаевич точно знал, как провести каждую минуту своей жизни. То есть не к сожалению, это я потом скажу, что к сожалению. Он точно знал, как провести следующую минуту, он точно знал, сколько времени может посвятить тому или иному разговору. Мне приходилось в их доме встречать три новых года, и ни разу Александра Исаевича не было за столом с его семьей. Он рано садился за письменный стол, для него не существовало вот этого праздника 12-часового, во время которого мы все чокаемся, говорим прекрасные слова, в это время ему уже надо было отдыхать. То есть у него был очень четкий график жизни своей. И спросить его о чем-нибудь, о чем он не собирался говорить, было просто невозможно, это было обречено на провал, или получал ответ случайно, опосредовано можно было услышать овеет на вопрос, который он оставил без внимания. Осталось огромное количество вопросов. Меня очень мучила проблема, которая была болезненной, когда прочитала «Невидимки», «Бодался теленок с дубом», конечно, у меня возник огромный вопрос, боль за тех людей, которые положили жизнь к подножью этого романа «Архипелаг ГУЛАГ», они просто отдали свои жизни, чтобы роман был напечатан. И в своем фильме я хотела затеплить свечи в память этих людей, хотелось о многом спросить Александра Исаевича, о том, что не осталось в «Невидимках». Но мне это не удалось. Меня очень волнуют и по сей день вещи, связанные с теми людьми, как он это отрефлексировал в своей жизни, осталось ли у него чувство боли, вины перед ними. Масса вещей меня интересует. К сожалению, никогда на этот вопрос ответа не получу. Думаю, что, наверное, остались его дневники, что-то будет напечатано потом. Потому что это не только его подвиг - это подвиг людей, которые сделали возможным появление этой книги.
Владимир Кара-Мурза: Какой отпечаток на ваше личное творчество наложило общение с Александром Исаевичем? Может вы пересмотрели тематику своих фильмов после общения с ним? Потому что, я знаю, целый цикл посвящен людям таким.
Олеся Фокина: Да, я работаю на протяжение 15 лет над проектом «Человек на все времена». Это проект посвящен человеку в его лучших проявлениях. Я стараюсь в своих фильмах показать только какие-то красивые, высокие стороны человеческой души. Несомненно в моих фильмах много горького, поскольку судьбы сложные, подчас трагические. Но это фильм, девиз моего цикла таков: «Человек на все времена» рассказывает о лучшем в человеке и взывает к лучшему в человеке. Фильм «Избранник» один из фильмов этого цикла. Нет, я не разубедилась в том, что я хочу показывать лучшее в человеке, конечно, нет, сложное в человеке, конечно, да. Просто если большинство героев моих люди, совсем вульгарно говоря, великие люди, но мне после фильма о Солженицыне захотелось искать величие и красоту человека не только в великих людях, может быть в совсем малоизвестных людях. Так у меня был фильм о мальчике, который болен церебральным параличом, Леша Попенов, лауреат премии «Дебют» по литературе. Совершенно светлейший, огромный человек, лишенный возможности говорить, ходить, двигаться, но тем не менее, с огромной душой, прекрасный, очень красивой. Так что я продолжаю свою тему. И сейчас я продолжаю работать над новым фильмом, который посвящен очень красивым людям, может быть их можно назвать идеалистами, но тем не менее, я верю в то, что победа будет за ними.
Владимир Кара-Мурза: Завтра состоится прощание, гражданская панихида, будем прощаться с Александром Исаевичем. Какой, по-вашему, главный завет оставил современникам, которые остаются здесь после его ухода из жизни? Что было бы ему лучшим памятником в нашей повседневной жизни?
Олеся Фокина: Я не буду оригинальна, если я скажу, что он призывал жить не по лжи. Просто возвращаясь к началу нашего разговора, слова потеряли свою ценность, они девальвировались. Я не знаю, находить в себе силы, жить не по лжи. Н самом деле эта одинокая работа, которая является самой одинокой работой на свете, которой является свобода, я думаю, о том, что, наверное, он мечтал о том, чтобы наконец страна из массы человеческой превратилась в нечто более явное, то, что человек обрел желание стать красивым, двуногим, гордо стоящим на земле человеком, смотрящим в небо.
