Программу ведет Андрей Шароградский. Принимает участие корреспондент Радио Свобода в Бельгии Софья Корниенко.
Андрей Шароградский: Бельгийское правительство и парламент отправились в отпуск, отложив решение проблемы дальнейшего государственного реформирования и вопрос о возможной отставке премьера Ива Летерма до середины сентября. Что представляет собой бельгийская нация и можно ли говорить о бельгийском кризисе и угрозе распада королевства, как о типично бельгийской проблеме?
Софья Корниенко: Независимое государство Бельгия появилась на карте в 1830 году в результате Бельгийской революции, последовавшей за Французской. Историк Рольф Фальтер, автор книги «1830 год, разделение Нидерландов, Бельгии и Люксембурга», называет период с 1840 года до начала Первой мировой войны бельгийским золотым веком.
Рольф Фальтер : В этот период Бельгия - самая богатая страна в мире после Великобритании, одна из первых индустриальных стран. Фламандское националистическое движение возникло еще до Первой мировой войны, в конце XIX века, и изначально инициировал его, как это ни парадоксально, королевский двор, с целью подчеркнуть, что Бельгия - страна не только французской культуры. Затем фламандское движение зажило самостоятельной жизнью. Первые проблемы начались в 1893 году, когда было введено всеобщее избирательное право. Горожане говорили на французском, но простой народ во Фландрии - только на нидерландском, а значит и предвыборную агитацию там нужно было проводить на нидерландском, да еще и обещать избирателям, что нидерландский язык и после выборов останется языком общения с политиками. Затем была война.
Первая мировая война была страшной войной на бельгийской земле. Война поставила крест на лидерстве Бельгии в мировой экономике. Более того, немецкие захватчики дополнительно стимулировали раскол между франкоязычной и нидерландскоязычной общинами.
Софья Корниенко : До конца 70-х годов XIX века все делопроизводство в Бельгии велось на французском, вплоть до середины прошлого века образование было двуязычным только во Фландрии. Естественная языковая граница на территории Бельгии возникла еще в IV веке, когда говорившим на вульгарной латыни кельтам (галлам) пришлось бежать на юг от агрессивно настроенных франков, чей язык был по происхождению германским. А вот официальная «языковая граница» была проложена лишь в 1963 году. Символом этого языкового разграничения стал тогда муниципалитет Вурен на северо-востоке страны. Эта местность раньше относилась к валлонской провинции Льеж, однако в результате нового административного деления ее приписали к фламандской провинции Лимбург. В результате Вурен на два десятилетия стал эпицентром фламандско-валлонского конфликта, пока в начале 80-х годов дело не дошло до стрельбы из ружья. Только тогда участники националистических движений поняли, что зашли слишком далеко. Забавно в этой истории то, что в обычной жизни франкоязычные и нидерландскоязычные жители Вурена прекрасно общаются между собой на местном диалекте пладитс , то есть нижненидерландском или, как его еще называют, лимбургско-рипуарском наречии.
Современная молодежь вряд ли встанет в строй за национальную идею, объяснил в интервью нидерландскому радио бельгийский историк Том Версхаффел.
Том Версхаффел : Очевидно - и последние выборы это только подтвердили - что молодежи проблематика этого конфликта не мешает спать по ночам. Ситуация явно преувеличена наблюдателями за пределами страны, которым кажется, что фламандцы и валлоны находятся чуть ли не в состоянии войны друг с другом. На самом деле, войну ведут между собой только политики.
Софья Корниенко : Известный фламандский писатель, драматург и философ Том Лануа, наоборот, считает, что проблема серьезная, однако не сугубо бельгийская.
Том Лануа : Самая большая проблема сегодня - а она одна и та же и в России и ее отношениях с Украиной и Белоруссией, и в Чечне, и в Грузии - это проблема страха, с которым люди по всему миру пытаются удержать, ухватиться за свою идентичность, культурную принадлежность, свои самоопределяющие черты. Этот страх возник потому, что в условиях продолжающейся глобализации наблюдается серьезный сдвиг, все культуры перемешались. Это очень интересный феномен, однако, именно благодаря ему все чаще в любой дискуссии выпячивается эта самая культурная принадлежность, становится основным аргументом. Мы говорим: «Ты - фламандец, а значит ты то, и то, и то». Эдакий принцип аргументации от противного, потому что таким образом мы подчеркиваем, кто к данной культурной группе не относится. На мой взгляд, вывод напрашивается оригинальный: глобализация провоцирует провинциализацию и регионализацию. Если упростить идеологию фашизма, то она основывается на утверждении, что современность - это разложение, деградация, при этом «прошлое», «корни» - идеализируются, и нам предлагается вернуться к этим несуществующим «корням».
Получается водоворот из вымысла и идеи о некой «чистоте». Крестовый поход за «чистоту». Поиск чистого, истинного фламандца, истинного бельгийца, настоящего голландца, «Гордимся Голландией», «Гордимся Россией»... И что же из этого выходит? Мы получаем массу людей, озлобленных из-за ощущения бессилия изменить что-либо в собственной жизни, которые делают ставку на фанатический патриотизм и вымышленную картину героического прошлого, и самореализуются как солдаты этого «чистого» прошлого.
Софья Корниенко : В чем же вы видите выход из этой западни?
Том Лануа : Фламандские националисты говорят: только независимая Фландрия, причем в составе объединенной Европы, но объединенной Бельгии быть не может, потому что мы говорим по-голландски, а они - по-французски. Я лично не считаю, что страна с двумя-тремя национальными языками обречена. Такая страна все равно может иметь свою «душу», свою позицию - то, что я называю «бельгитюд».
Решение проблемы в том, чтобы научиться принимать многослойность, сложность любого объекта. Вот вы, например, одновременно можете быть и русской, и амстердамкой, и петербурженкой, и голландской подданной - потому что, на самом деле, вы и есть все это сразу. Вот в чем суть. Никому не надо никем становиться, все уже кто-то.