Марина Тимашева: У поэта Александра Кушнера вышла новая книга стихов «Облака выбирают анапест». С Александром Кушнером беседует Татьяна Вольтская.
Татьяна Вольтская: Имя для книги так же важно, как для человека. Александр Семенович, почему же «Облака выбирают анапест»? Это, конечно же, строчка?
Александр Кушнер: Это - строчка, но все-таки есть некий смысл за этим. Мне давно казалось, и недавно я понял, что очень часто стиховой размер продиктован каким-то словом, которое тебе необходимо. Вот облака - это анапест, трехсложное слово с ударением на последнем слоге. И, как правило, это слово диктует соответствующий размер, что в моих стихах, что, допустим, у Иннокентия Анненского, которого я так люблю:
Пережиты ли тяжкие проводы,
Иль глаза мне глядят неизбежные,
Как тогда вы мне кажетесь молоды,
Облака, мои лебеди нежные!
Книга - это несколько лет твоей жизни, вошедших в нее. Дневников люди, пишущие стихи, как правило, за исключением Блока, не ведут, потому что стихи это и есть такой дневник. Как жизнь откладывается в них, причем, без твоих усилий, без забот. Ни о какой композиции, ни о чем не думаешь, просто пишешь стихи, а потом оказывается, что они берутся за руки и образуют какой-то хоровод.
Татьяна Вольтская: По-моему, облака выбирают не только анапест. То есть, мне кажется, что в этой книге Александра Кушнера как-то особенно ясно видно то, что бывает видно только в стихах настоящих поэтов: что не поэты выбирают, какие стихи им писать, а стихи сами выбирают, устами каких поэтов им быть произнесенными.
Александр Кушнер:
Боже, ты показываешь зиму
Мне, чехлы и валики ее,
Тишину, монашескую схиму,
Белый снег, смиренье, забытье
И, организуя эту встречу,
Проверяешь десять раз на дню:
Неужели так и не замечу,
Чудных свойств ее не оценю?
Оценю, но словно против воли,
Еще как! — желанью вопреки,
Все ее чуланы, антресоли,
Где лежат платки, пуховики,
Все сады, парадные палаты
И застенок заднего двора…
Есть безумье в этом сборе ваты,
Меха, пуха, птичьего пера.
Боже, ты считаешь: я утешен
Рыхлой этой грудой, тишиной.
Мы имеем дело с сумасшедшей!
Приглядись к ней пристальней со мной:
Сколько белых полочек и полок,
Всё взлетит, закружится, чуть тронь.
Я боюсь усердья богомолок
И таких неистовых тихонь.
Татьяна Вольтская: Александр Семенович, эти стихи, условно назовем их, поисками истины, поисками высшего начала, мне кажется, что их сейчас стало больше.
Александр Кушнер: Это верно. Всегда это волновало, но не так, как сейчас. Может быть, это возраст. Все-таки хочется понять самое главное, успеть понять. Ясно, что никто никогда до конца этого не узнавал, и проще всего сказать, что ничего нет и понимать нечего. И я вовсе не ужасаюсь такому взгляду, наоборот, я чрезвычайно понимаю людей, способных жить храбро, полагаясь только на себя, не питая никаких иллюзий. Такие люди были, они мне нравятся. Вот Лидия Гинзбург, например - замечательный человек. Но я, почему-то, с детства, не мог только на себя положиться, мне нужна была помощь. Наверное, я слабый человек, и я думаю, что, может быть, эта книжка как раз тем и будет нужна людям, которые тоже об этом думают. Я знаю, как много людей, в лучшие свои или самые грустные минуты жизни, думают об этом.
Татьяна Вольтская: У меня такое ощущение, что после перестройки, когда открылись храмы и ждали, что вся эта жизнь возродится, ничего этого не произошло, как известно, но, в то же время, после этой эйфории и какой-то неудачи, мне кажется, снова в душах людей пробуждается то, о чем вы говорите.
Александр Кушнер: Собственно ведь обрядовая сторона церкви меня не волнует совершенно, и всегда была мне чужда. А вот Паскаль с его мыслью о бездне, которая открывается ему каждую минуту, и от которой он стулом был бы рад отгородиться, вот она существует для меня. Оставим все остальное, просто скажем, что как у школьника интерес. Мне хочется понять: само собой все устроилось или благодаря какому-то разуму, стоящему вне нашей жизни? Очень трудно говорить на эти темы. Даже лучше не говорить.
Татьяна Вольтская: Из книги «Облака выбирают анапест».
Александр Кушнер:
На вашей стороне — провидцев многословный
Рассказ, и мудрецы — на вашей стороне,
И Бог, и весь обряд ликующий, церковный,
И в облаке — Святой, и мученик — в огне,
И вечная весна, и стансы Рафаэля,
И, физику предав забвению, Паскаль,
Страстная и ещё Пасхальная неделя
На вашей стороне, органная педаль
И многослойный хор, поющий по бумажке,
А то и без неё, победно, наизусть,
И с крестиком бандит раскормленный в тельняшке,
Спецназовец — вчера убил кого-нибудь,
Как скептик говорил один яйцеголовый,
На вашей стороне и армия и флот,
На вашей стороне Завет, во-первых, Новый,
И Ветхий, во-вторых, и ангелов полёт,
На вашей стороне и дальняя дорога,
И лучшие стихи, и нотная тетрадь,
И облако в окне, и я, — устав немного
Всё это, глядя вам в глаза, перечислять.
Татьяна Вольтская: Вот это ощущение высшего начала, своей причастности к нему, есть оно или нет?
Александр Кушнер: Я должен признаться в том, что когда я говорю с человеком, уверяющим меня, что Бог есть, я начинаю сопротивляться и, наоборот, когда мне начинают говорить, что его нет, тут я возмущаюсь. Короче говоря, это сомнение постоянно присутствует в моей жизни. Представить себе вечность и оказаться в ней - очень страшно. Как замечательно сказано у Вяземского:
Покоя твоего, ничтожество, я жажду:
От смерти только смерти жду .
Надо было иметь мужество это сказать. Кстати, заметьте, что именно в 19-м веке, вполне религиозно оформленном, самые большие сомнения и были. И какие у Пушкина, мы об этом знаем по письму, где он признавался, что берет уроки у англичанина чистого атеизма. И Фет дал клятву, что он никогда не уверует в Бога. Это Фет, которому был дан Божий дар, и который его замечательно употребил, который написал такие ослепительные стихи. И никогда по ним не скажешь, что этот человек был сознательным атеистом.
Татьяна Вольтская: Вообще, как вы считаете, религиозная тема важна для русской поэзии?
Александр Кушнер: Чрезвычайно. А иначе, о чем мы говорили? Весь Лермонтов на этом («В минуту жизни трудную…»), и те стихи, где ему не на кого опереться («И скучно, и грустно, и некому руку подать…»). Это все одно и то же. Это и есть замечательное сомнение, русская поэзия вся этому посвящена. Но вот что надо сказать. Русской поэзии свойственна прелестная - какое бы слово найти? - скромность, застенчивость, стеснительность? Короче говоря, о самых главных вещах удавалось говорить между прочим, вскользь, не нажимая.
Татьяна Вольтская: Из книги «Облака выбирают анапест».
Александр Кушнер:
Отнимать у Бога столько времени,
Каждый день, во всех церквях, — зачем?
И, придя домой, в вечерней темени,
Не спросив: “А вдруг я надоем?”
Боже мой, как мне, лентяю, хочется,
Чтобы Ты немного отдохнул,
Посмотрел, как сад во мраке топчется,
На веранду вынес старый стул!
Почитал кого-нибудь, хоть Тютчева,
Как его сейчас читаю я…
Неужели ничего нет лучшего,
Чем молитва бедная моя?
