Александр Генис: В эфире – «Музыкальная полка» Соломона Волкова. Что на вашей полке сегодня, Соломон?
Соломон Волков: Я недавно перечитал книгу Владимира Зака под названием «Шостакович и евреи?», которая была впервые издана в Нью-Йорке в 1997 году. Перечитывал я ее потому, что в августе исполнился год со дня смерти Зака. Он умер здесь, в Нью-Йорке. Он был замечательным человеком, крупным ученым, специализировавшимся на теме мелодики. Он выпустил по этому поводу две книги и работал, насколько я знаю, над третьей книгой на эту тему. Книга «Шостакович и евреи?» была новаторской в этой области. Область до сих пор остается сложной и проблематичной.
Александр Генис: А почему?
Соломон Волков: Там много необъяснимого, такого, о чем нужно было бы спросить самого автора, и вряд ли бы он ответил, потому что перед нами чрезвычайно любопытный пример. Ведь Шостакович не был евреем, а, тем не менее, в его творчестве еврейская тема - как художественная тема и как музыкальный язык - занимает очень существенное место. Беспрецедентно существенное место для великого композитора, который при этом не являлся евреем. Ведь можно быть юдофилом, протестовать против каких-то притеснений, направленных против евреев, подписывать какие-то письма… То есть, быть гражданином. Таким был Максим Горький.
Александр Генис: Нормальная, цивилизованная позиция.
Соломон Волков: Но сочинять музыку, именно музыку, ни какие-то фильмы, протесты, памфлеты или публицистику, а музыку, связанную с еврейским музыкальным языком и с тематикой еврейской, это уже совсем другое дело. Потому что Шостакович был человеком глубоко интуитивным в области сочинения музыки, она у него рождалась изнутри. Стравинский как-то сказал, что «Весна священная» - его лучшее произведение - была через него пропущена, он ее не сочинил. Точно так же, во многих случаях, мог бы сказать о себе Шостакович. Музыка часто через него проходила. Значит, это было каким-то глубоко интуитивным актом, объяснить который до конца пока что мы не в состоянии. И каждый шаг, сделанный в этом направлении, является чрезвычайно ценными. Вот почему мне кажется, что это очень существенный вклад и, конечно же, нужно эти книги переиздать. А если говорить о личном общении с Владимиром Заком, я по натуре своей, скорее, пессимист. Кстати, Шостакович как-то сказал, что он не слишком радуется удачам и не слишком огорчается неудачам. А, в сущности, это знак пессимиста. А вот Зак, и это чрезвычайная редкость, был оптимистом. Это человек, от которого исходило жизнелюбие, которым он умудряйся заражать всех кругом. Поэтому я чрезвычайно сожалею об уходе большого ученого и человека, рядом с которым жить становилось легче. А что касается Шостаковича, то Зак объясняет в своей книге очень много, он приближается к объяснению загадки Шостаковича. В частности, он очень интересно рассказывает о том, как появился на свет Скрипичный концерт Шостаковича, в котором еврейская тема не заявлена, но она имеется. Еврейская музыка, еврейский танец имеется в конце этого сочинения. А в советское время, когда этот концерт исполняли, а он был написан в 1948 году и ждал своего исполнения после 1953-го, после смерти Сталина, как-то смутно говорили о том, что в этом концерте задействована ориентальная или восточная музыка, в то время как пред нами самый настоящий еврейский танец.
Александр Генис: « Личная нота».
Соломон Волков: « Личная нота» опять для меня связана с человеком, который ушел, с Татьяной Рыбаковой, которая умерла не так давно. Ей было 78 лет. Она была вдовой писателя Анатолия Рыбакова, автора всем известной книги «Дети Арбата», романа «Тяжелый песок»... Она тоже была светлым и жизнерадостным человеком, до последнего момента оставалась вовлеченной в художественную жизнь, которая ее окружала. Часто, когда люди в уже солидном возрасте переезжают из России или любой другой страны в Америку, поселяются на Манхеттене, они остаются изолированными от культурной нью-йоркской жизни, потому что довольно трудно встроиться в чужую и новую культурную жизнь – на новом языке, с новыми знакомыми. Это ей удалось, и я всегда завидовал ее жизнелюбию и постоянному интересу ко всему. Она обжила Манхэттен, может быть, лучше, чем я, проживший на нем 32 года. Она, за меньше чем десяток лет, абсолютно чувствовала себя обитательницей Манхэттена. И, в память о ней я слушал песню Ричарда Рождерса и Лоренца Харта «Манхеттен» в исполнении моего любимого певца и замечательного исполнителя американских песен Каэтано Велосо. Он эту песню как бы деконструировал. Там, в сопровождении, есть виолончель, которая достаточно ироничным и светлым словам этой песни придает иронический, постмодернистский комментарий.
Александр Генис: А теперь - «Музыкальный анекдот».
Соломон Волков: Он связан с Прокофьевым, о котором мы в последнее время много говорим, он является нашим героем.
Александр Генис: Во всяком случае, этим летом о нем много пишут в Америке.
Соломон Волков: С Прокофьевым связана замечательная история, в которой есть то, что американцы называют punch line – заключительная ударная фраза. И мы с Марианной, моей женой, постоянно эту фразу цитируем. А история следующая. Молодой Прокофьев был в Петербурге приглашен на некий светский прием, где к нему подошел молодой офицер и заявил ему: «Сергей Сергеевич, я недавно был в вашем концерте, где вы играли свою музыку и, должен вам сказать, ничего не понял». На что Прокофьев, который, согласно воспоминаниям очевидца, чистил себе ногти пилкой, заметил: «Мало ли кому продают билеты в концерты!». Вот мы эту фразу дома часто вспоминаем, она очень меткая. Так хочется ответить очень многим людям. А о том, что именно услышал молодой офицер тогда, мы можем судить по записи молодого Прокофьева, который играет свою музыкальную пьесу под названием «Наваждение».
