Ирина Лагунина: Покушения на родственников высокопоставленных ингушских чиновников, которых сайт "Ингушетия.ру" по итогам собственного расследования назвал в числе виновников смерти Магомеда Евлоева, следуют одно за другим. Дня не проходит без нападений на машины, кортежи сотрудников правительства Ингушетии. Но есть и одна особенность у сегодняшней ситуации, на которую за рассуждениями о вакханалии кровной мести, может быть, обратили внимание не все: среди жертв покушений немало и самых обычных людей, которые вроде бы не должны представлять никакого интереса ни для одной из сторон внутриингушского конфликта. Они не являются ничьими родственниками, не участвуют в политической жизни, они просто живут, или жили. Почему эти люди становятся жертвами? Андрей Бабицкий обратился к экспертам.
Андрей Бабицкий: Кровопролитие, продолжающееся в Ингушетии с 2002-го года, с того момента, как российские спецслужбы начали проводить в республике регулярные спецоперации, в последнее время, похоже, покинуло пространство привычной системы координат, внутри которой очень условно стороны делились на власть и вооруженное подполье. Магомед Ториев - европейский представитель Мехк-кела, сформированного ингушской оппозицией парламента, утверждает, что сегодня уже часто невозможно понять, какими мотивами и логикой руководствуются убийцы. Люди погибают без всяких видимых причин.
Магомед Ториев: Та критическая ситуация, которая создавалась в республике годами, сегодня должна где-то лопнуло и это лопнуло там, где тоньше всего. Тоньше всего у нас оказались взаимоотношения между ингушами – это вылилось в гражданское противостояние. Убитые, раненые, покалеченные есть со всех сторон ингушского общества.
Андрей Бабицкий: Термин "гражданская война", который в эти дни охотно стали употреблять эксперты, характеризуя конфликт в Ингушетии, все же избыточен, считает Магомед Ториев, он явно опережает ход событий. Тем не менее, можно уже говорить о заметной эрозии общественного уклада, тех представлений, которые раньше давали людям некоторые основания надеяться на силу закона. Сегодня ингушам оставили единственный выход – надеяться только на самих себя.
Магомед Ториев: Так похищения, убийства, бессудные казни в 2002 году вызывали много вопросов, то есть это случайность, это какая-то спецоперация. Потом это перешло в систему. То же самое сейчас. Убийство Магомеда Евлоева явилось тем Рубиконом, который был пройден и после которого стороны почувствовали, что решение принимают они. От их решений, их действий будет зависеть дальнейшая ситуация в республике. Те, кто раньше в какой-то мере рассчитывал на закон, а Магомед являлся тем человеком, с которым ассоциировалось воззвание к закону, расчет на то, что конституция России, уголовный кодекс и прочие законы России смогут защитить гражданина ингушской национальности, гражданина РФ, они сегодня ликвидированы.
Андрей Бабицкий: Ожесточение - причина той легкости, с которой сегодня ингуши пускают оружие в ход друг против друга, так видится ситуация сотруднику Назрановского офиса правозащитного общества "Мемориал" Усаму Байсаеву. Местные правоохранительные органы и вооруженное подполье стали постепенно играть по правилам, которые установили спецподразделения.
Усам Байсаев: Говорить о гражданской войне пока, по крайней мере, преждевременно. Дело в том, что мирные люди, не вовлеченные в конфликт федеральным центром, не вовлеченные в какие-то подпольные структуры, они гибли всегда. Как правило, они гибли в спецоперациях, проводившихся федеральными силовыми структурами. Вот если есть какое-то, скажем так, не новшество, а какая-то отличительная черта сегодняшнего периода – это то, что гибнут мирные люди, в том числе и от действий местных силовых структур. В принципе это тоже объяснимо, потому что конфликт в Ингушетии имеет тенденцию к ожесточению. Если вспомнить первые годы правления Зязикова, то даже в первый период они как-то захватывали человека, который обвинялся в связях с боевиками, в связях с подпольем, то, как правило, этого человека не очень сильно избивали, не очень сильно пытали, он, как правило, не исчезал, не погибал, мог предстать перед судом. Сейчас местные силовые структуры берут пример с силовых структур федеральных, которые привыкли действовать как на вражеской территории. Вторая особенность то, что в принципе и подполье, которое достаточно выборочно применяло террор в отношении местных чиновников, местных милиционеров, у них какая-то селекция была. Сейчас такое ощущение, что этой селекции нет. Раньше не стреляли в простых патрульных , милиционеров, гаишников, то теперь факты обстрела работников дорожно-патрульной службы и простых милиционеров тоже есть. В принципе это можно объяснить только течением конфликта.
Андрей Бабицкий: Происходящее в Ингушетии, уверен Усам Байсаев – есть целиком и полностью заслуга Москвы, даже если федеральный центр и не добивался именно такого результата.
Усам Байсаев: От Москвы зависит все, начиная от выборов методов, как они говорят, контртеррористической операции, выбора тех людей, на которых возложено руководство регионами, всем управляет федеральный центр. Более того, если взять те же самые силовые структуры местные, то на достаточно высоких постах здесь находятся люди, которых присылают сюда в командировки, они регулируют, управляют. В принципе та политика, которая проводится в Ингушетии или отсутствие политики – это все федеральный центр.
Андрей Бабицкий: Ингушский писатель Иса Кодзоев в 60-е годы прошлого столетия стал первым политзаключенным послесталинской эпохи в Чечено-Ингушетии, осужденным за антисоветскую деятельность. Он провел в заключении 4 года, а впоследствии вплоть до перестройки находился под надзором КГБ. В августе он обратился с открытым письмом к мировому сообществу с просьбой помочь остановить уничтожение ингушского народа. Люди не знают, у кого просить защиты, говорит он, они ощущают полную безысходность.
Иса Кодзоев: В ингушском обществе бытует страх. Страх перед смертью, которая гуляет здесь с утра до вечера по нашим улицам. И люди не знают, что им делать, абсолютно не знают, куда обращаться. Местные органы правопорядка бездействуют, эти спецы их запугали, они не смеют в защиту своего народа ничего сказать. А люди сами что могут сделать? Что могут сделать гражданские люди? Что мы можем делать, как мы можем защитить себя? Я этого абсолютно понять не могу. Многие люди в панике просто.
Андрей Бабицкий: Действительно, происходящее сейчас идет вразрез с традиционным укладом вайнахов. Обычай кровной мести, которым объясняют взрыв насилия люди не слишком знакомые с традициями Кавказа, на самом деле всегда был сложным ритуалом, который очень жестко ограничивал возможности стороны, осуществлявшей мщение. Мститель обязан был хотя бы формально участвовать в предписанных процедурах примирения. Исполнение кровной мести поэтому растягивалось на долгие годы, если вообще она когда-нибудь добиралась до жертвы. Сегодня горский этикет, как когда-то в Чечне, перестает действовать. Писатель Иса Кодзоев.
Иса Кодзоев: Там, где творится такой беспредел, никакие обычаи практически не работают. Ингушские парни озлоблены на милиционеров, милиционеры на молодежь. Вот взаимное недоверие, взаимная нелюбовь – это есть сейчас. Вот такое недружелюбие.
Андрей Бабицкий: Европейский представитель оппозиционного ингушского парламента Магомед Ториев.
Магомед Ториев: Идет уже практически игнорирование адатов ингушских, идет игнорирование шариатских норм, не позволяющих совершать такие преступления. И сегодня наступила эра беззакония в отношениях между людьми. Если раньше эра беззакония проявлялась со стороны власти, то сегодня это беззаконие существует в отношениях между людьми. Потому что убийство людей, не имеющих никакого отношения ни к властям, ни к сопротивлению, ни к кому, в Ингушетии такого не было.
Андрей Бабицкий: Домусульманское обычное право ингушей – адат - регулировало отношения людей в рамках родовой общины, а потому оно не знало дистанционной вины, ответственности косвенного убийцы. Кровная месть распространялась на непосредственного исполнителя. Сотрудник правозащитного общества "Мемориал" Усам Байсаев.
Усам Байсаев: Дело в том, что в Чечне, на мой взгляд, политика чеченизации – это была политика, основанная на элементах использования кровной мести против тех, которые вышли, скажем так, на тропу войны с федеральным центром. В Ингушетии есть одна особенность у кровной мести. Кровная месть имеет такой персонифицированный характер. Нельзя убивать человека только за то, что он находился, если это сотрудник милиции, в одной роте с тем, кто сам стрелял. Для института кровной мести важно выяснить, кто был непосредственным, даже может не отдавшим приказ, а непосредственным убийцей. Есть понятие – человек, чья рука виновата. Вот на него распространяется в первую очередь кровная месть. Да, силовые структуры не используют этих тонкостей. Они в какой-то степени извратили сам этот институт. Но местные жители стараются все-таки его соблюдать, тем более соблюдать, если речь идет о человеке, который находится под защитой государства, если это сотрудник милиции, они не могут мстить всей милиции. В этом смысле я не думаю, что убийство милиционера – это есть ответ людей, родственника которого милиционеры убили. В принципе подряд, извините за этот термин, мочить они не будут.
Андрей Бабицкий: Усам Байсаев считает эрозию нравов вполне логичным результатом федеральной политики в Чечне и Ингушетии. В этих двух субъектах Москва сделала ставку на такие местные группы, которые легко отказываются от следования неписаным правилам этнического родства. Только из таких людей, не связанных узами единства крови, можно сформировать эффективные карательные силы.
Усам Байсаев: Сейчас нельзя отделять ситуацию в Чечне от ситуации в Ингушетии. Есть особенности, но в принципе это одна и та же политика. Там это наиболее убедительно. Если вспомнить Чечню, там в начале второй войны было несколько групп пророссийски настроенных чеченцев, даже отрядов, которые выступали под флагом нахождения в составе России. Например, гантамировская в начале войны переметнулся, кадыровцы, третья группа пророссийски настроенных чеченцев, которые стали создавать ополченские отряды Веденского, Шатойского районов. То есть при наличии таких разных групп своих сторонников в России в Чечне российская сторона почему выбрала именно сторону кадыровскую. По очень простой причине – потому что ополчения не были готовы к карательным действиям. Старая оппозиция в лице Гантамирова, были факты, когда они тоже вступали в столкновения с федеральными властями для того, чтобы не допустить насилия среди мирного населения. В принципе вся политика на Северном Кавказе целиком вводится федеральными чиновниками, федеральными войсками, федеральными спецслужбами. Влияние на население местных властей в достаточной степени косвенное, они могут только исполнять. Здесь был вариант Аушева, человека, который в принципе оставаясь в рамках российской конституции, никогда не ставя под сомнение территориальную целостность российского государства, но пытался каким-то образом оберечь населению, не дать вовлечь его в войну. Его убрали, сделали ставку на Зязикова, который сам является представителем спецслужб, изначально не мог каким-то образом воздействовать на ситуацию. Человек, который закрыл на все глаза. Это выбор федерального центра.
Андрей Бабицкий: Что будет дальше, никто предсказывать не берется, однако все видят, как стремительно ухудшается ситуация в республике. Эксперты сходятся в одном: по мере роста внутреннего насилия, федеральному центру придется использовать все большие объемы насилия внешнего, чтобы удержать Ингушетию от взрыва. Но практика показывает, что методы российских спецслужб способны лишь придать ускорение цепной реакции истребления всех всеми.
