«У нас кризиса нет», - воскликнул на этой неделе премьер Владимир Путин. Глава правительства, видимо, верит собственному телевещанию, которое сообщает, что проблемы возникли во всем мире, кроме России. Гость Третьих «Ходорковских чтений» в Москве - один из создателей движения «Солидарность», историк Адам Михник в интервью обозревателю РС Михаилу Соколову поделился своими соображениями о болезни государственного «путинизма»:

- Сейчас в российской публике распространено мнение, что Россия обречена на авторитаризм из-за историко-культурных особенностей ее развития.

- Я помню прекрасно, как все советологи и специалисты говорили, что в России реформы горбачевского формата невозможны просто потому, что Россия - это Иван Грозный, это Петр Великий, это Николай и так далее. Знаете, если бы сегодня во Франции, например, пришла к власти диктатура, все бы говорили то же самое, что власть централизована, а потом якобинизм, а потом бонапартизм. Нет, по-моему, это абсурд. Я не хочу сказать, что традиция совсем не играет роли. Конечно, играет. Но есть в России разные традиции. Есть традиция, скажем, Герцена. И просто есть еще такая точка зрения у западных и американских циников и оппортунистов, что нам не надо ничего делать, потому что русским диктатура нравится.

- Как вы объясните тот откат, который произошел с 1991 года к путинскому режиму?

- Его никто не может объяснить, потому что это очень сложный процесс. Но надо сказать, что эти проблемы происходят во всех посткоммунистических странах. Путинизм - это не специальность русской кухни. Мы видим, например, в Польше, как два брата-близнеца сотворили свой путинизм. Мы видели, как это происходило в Белоруссии. Можно еще посмотреть на правительство Саакашвили в Грузии, на президента Румынии. Знаете, это болезнь молодых демократов, болезнь стран, где нет долгой традиции правового государства. Свободолюбие у русских очень сильное, это мы все прекрасно знаем, ведь не было такой исторической необходимости, чтобы большевики выиграли в 1917 году. Так как не было никакой необходимости, чтобы в 1933 году в Германии выиграл Гитлер.

- Не могу ответить. Потому что все великие экономисты мира спорят, какова природа, каковы причины этого кризиса. Но кризис - и это нормально - открывает двери революции, бунтам.

- Или к оздоровлению, к санации.

- Дайте мне какой-то исторический пример, кроме Америки и кризиса 1929 года, который привел к власти Рузвельта.

- Реформы Гайдара 1991-1992 годов.

- Это не был результат кризиса, это был результат перестройки.

- Перестройка и есть часть кризиса.

- В том смысле - да, но это уже теперь не Горбачев, а другая элита у власти, другие люди.

- То есть вы не ждете смены элит в России, не ждете каких-то принципиальных перемен?

- Это люди новой эпохи, это уже не советские люди. Это поколение перестройки, поколение, для кого разные результаты перестройки: для одних свобода, для других коррупция, криминализация жизни и, в конце концов, падение великой империи. Я говорил много раз в Польше, была у поляков власть от Львова до Владивостока, в каждом городе был польский язык, в каждом городе замгубернатора - поляк. Все это развалилось к (…) матери без войны, без битв, но всем было жалко. Нельзя не понимать настроения людей в России. И когда Путин сказал, что развал СССР - самое великое несчастье 20-го столетия, людям понравилось это слышать, но не думаю, что так будет всегда. Я не знаю, когда начнутся перемены, но для меня абсолютно очевидно, что возврата уже нет.

- А может быть не возврат? Ведь Россия переболела коммунизмом, но она не пережила фашизм. И вот этой имперской реакцией может стать та или иная форма режима худшего, чем путинский.

- Я историк и знаю, что в истории все возможно. То, что неожиданно, тоже возможно. Но я хочу жить как оптимист. Я в Польше тоже боялся, что придет к власти такая удивительная экзотическая коалиция «постсолидарности», посткоммунистов и постфашистов, и она пришла к власти, но только на два года. Сегодня я смотрю на Сербию, которая была все это время черной дырой. Я побывал недавно в Белграде, поговорил с людьми и увидел, что они уже мыслят по-другому.

- Шансы на перемены есть?

- Пока земля вертится.