Александр Генис: Сегодняшний выпуск «Книжного обозрения» подхватит «животную» тему, чтобы рассказать о книге, излагающей поразительную историю птичьего гения – серого африканского попугая Алекса.

У микрофона – Марина Ефимова.

Irene Pepperberg . Alex & Me. How a Scientist and a Parrot Discovered a Hidden World of Animal Intelligence – And Formed a Deep Bond in the Process.

Ирена Пепперберг. «Алекс и я. Как ученый и попугай вместе открывали скрытый мир интеллекта животных и как сдружились в ходе этого процесса».

Марина Ефимова: Если бы любопытный читатель заглянул 11 сентября 2007 года одновременно в газеты «Нью-Йорк Таймс» и в британскую «Гардиан», в журналы «Экономист» и « Nature », а также посмотрел бы телепередачи CNN и ABC и послушал популярную радиостанцию NPR, то он везде увидел бы некрологи, написанные или произнесенные с искренним и теплым чувством по случаю смерти серого африканского попугая по имени Алекс. Попугай принадлежал сотруднице гарвардской лаборатории Ирене Пепперберг, которая 30 лет изучала на нем возможности птичьего интеллекта. В газете «Нью-Йорк Таймс» журналист Кэри писал:

Диктор: «Алекс знал больше ста английских слов, различал геометрические фигуры и цвета (включая свой собственный). У него был свой лаконичный разговорный стиль – однострочных броских газетных заголовков, благодаря которому он много лет был героем не только научных отчетов, но и обзорных статей, и телевизионных шоу. Алекс был, вероятно, самой знаменитой говорящей птицей в мире».

Марина Ефимова: Шутники из вечерних телешоу сравнивали интеллект Алекса с интеллектом мисс Тинейджер Южная Каролина, а ядовитые щелкоперы из «Гардиан» написали, что он приближается к интеллекту среднего американского президента. Но известная специалистка по способам общения дельфинов и слонов Диана Рейсс писала уже серьезно:

Диктор: «Работа с Алексом революционизировала наши представления о птичьем интеллекте. Эта птица, чей мозг был размером с грецкий орех в скорлупе, оказалась способной воспринимать мир на уровне восприятия маленького ребенка».

Марина Ефимова: Научный отчет о работе с серым попугаем психолог Пепперберг опубликовала в 2000 году, назвав его «Изучение Алекса» - после чего попугай и стал знаменитостью. Но книга «Алекс и я» - не научная. Это - воспоминания, посвященные другу. Все тридцать лет, что Пепперберг работала с Алексом, она никогда не выражала свою привязанность к нему – ни ему самому, ни письменно – читателям. Потому что, считала она, ученый должен быть объективен, и эмоции не должны затуманивать результаты его опытов. И вот теперь, после смерти птицы, долг ученого спал с плеч Ирены Пепперберг, и она дала волю своим чувствам.

Диктор: «Алекс – существо весом в один фунт – был воплощением таинственных сил природы. Лукавый и хулиганистый, он мог страдать от скуки и огорчения и даже впадать в отчаяние (да и кто не впадет, если от него потребуют, чтобы он 60 раз подряд выполнил одно и то же задание ради научной убедительности). Если утром я по рассеянности приветствовала первой какую-нибудь другую птицу, Алекс весь день был мрачен и отказывался работать. Но, будучи в настроении, он выкрикивал правильные ответы, когда все другие птицы не могли этого сделать. Он умел просить еду, игрушки, мог потребовать душ или попроситься в свой персональный спортзал. Когда он категорически не хотел работать, он говорил сердито: «Хочу назад!» - то есть в свою клетку. Однажды Алексу делали операцию. Отойдя от наркоза, попугай открыл один глаз, моргнул и сказал хриплым дрожащим голосом: «Хочу назад».

Марина Ефимова: С ним бывали случаи, которые поражали даже Ирену Пепперберг. Однажды во время занятий Алекс несколько раз сказал: «хочу орех» - по-английски: “want a nut”. И каждый раз Пепперберг не обращала внимания на его просьбу, чтобы не прерывать работу. Наконец, Алекс посмотрел на нее и сказал медленно: “ want a nut !.. n ut !.. N … U … T ”. Пепперберг пишет:

Диктор: «Это был полный шок. Алекс прозвучал так, словно говорил: «Ты что, не понимаешь английского языка? Сказать по буквам?». В детяхумение разделить целое слово на отдельные звуки предполагает начало познавательного процесса. В другой раз Алекс спросил меня заученный вопрос: «Хочешь воды?» - «Нет». Он подпрыгнул на своем насесте поближе: «Хочешь орех?» - «Нет». – Он еще ближе подпрыгнул: «Хочешь хлеб?» - «Нет». Алекс хрипло вздохнул и сказал то, чему его никогда не учили: «Ну чего ты хочешь?» - “Well, what do you want?”»

Марина Ефимова: Рецензент книги Элизабет Ройт считает, что описания опытов, которые производились с Алексом, могут вызвать критику и даже возмущение защитников прав животных (которых в Америке больше, чем защитников человеческих прав).

Диктор: «Почему, - спросят они, - Алекс, который был способен на любовь и обладал познавательными способностями ребенка, жил в клетке и являлся подневольным участником наших опытов? В лаборатории Массачусетского технологического института Пепперберг работала с проектором, который в случаях плохого поведения попугаев, проецировал на стену перед ними образы опасных для попугаев хищников, вызывая у умной птицы животный ужас. Сама Пепперберг только один раз упомянула эту тему. Она пишет: «Владельцы серых попугаев должны знать, что оставлять этих птиц одних на целый день – жестокость. Но это не значит, что попугаям надо предоставлять весь спектр социальных и политических прав».

Марина Ефимова: Серые африканские попугаи теоретически живут до 50-ти лет, а Алекс умер в 31, причем мгновенно. Незадолго до смерти его осматривал ветеринар и нашел совершенно здоровым. Кто-то однажды назвал Алекса «птичьим гением». Может быть, поэтому он так рано умер? Может быть, люди слишком многого от него хотели и перетрудили его бедный мозг величиной с грецкий орех. Так или иначе, именно серый африканский попугай Алекс навсегда поставил под сомнение народное выражение «птичьи мозги».

Александр Генис: Лично я никогда не сомневался в интеллекте попугаев, потому что знаком со многими из них.

Дело в том, что в нашем городке Эджоутер они поселились незадолго до меня - лет двадцать назад. Произошло это, как рассказывают старожилы, при самых драматических обстоятельствах. Группа латиноамериканских попугаев, которых (хоть они и не похожи) орнитологи называют «монахами», совершила побег из магазина экзотических птиц. Случилось это летом – в жару, которая мало отличалась от той, что греет их родную бразильскую сельву. Вскоре, однако, пришла осень, а за ней – зима, о существовании которой попугаи не догадывались. Казалось, птицы были обречены на вымирание, особенно после того, как выпал снег. Но вместо этого, попугаи напряглись и совершили стремительный эволюционный скачок просто невиданного размера: они открыли гнездо. Путем проб и ошибок, но очень быстро - чтоб не успеть замерзнуть - птицы научились строить коммунальные дома на несколько дюжин особей. Вместе им было тепло и безопасно, ибо в ход шли прочные и колючие ветки. Постепенно весь наш городок оброс их шаровидными, напоминающие круглые муравейники, гнездами.

Все это происходило на моих глазах, причем как раз тогда, когда в России, в начел 90-х, были трудные времена, и многие приезжавшие оттуда друзья и родственники говорили, что «без колхозов народ вымрет». В ответ я показывал российским гостям наших попугаев, переживших потрясение почище перестройки.

С годами мы привыкли делить город с попугаями, хотя это и не просто. Птицы жутко крикливы, особенно те, что соорудили гигантское гнездо прямо у нашей спальни. Они любят селиться на столбах с проводами, что может вызвать пожар. Но больше всего они опасны для психического состояния неподготовленного человека, который, впервые увидав стаю ярко-зеленых попугаев на снегу, приходит в нездоровое возбуждение. Это – действительно сильное зрелище, которое некоторых моих знакомых заставило отказаться от алкоголя, по крайне мере – зимой.

Несмотря на эти и другие неудобства, город гордится своими птицами и не дает их в обиду. Даже тогда, когда представители Бронкского зоопарка хотели забрать к себе наших попугаев, в Эджуотере начались демонстрации, у гнезд выставили стражу, за учеными следили добровольцы.

Привыкнув к хорошему отношению, попугаи стали доверчивы. Один, например, поселился дома у моего брата и теперь зовется Гансом. Он пьет с ним пиво из крышечки от бутылки, со мной ест гороховый суп, почтальону садится на лысину и не собирается улетать на волю. Правда, Ганс не говорит по-человечески, но, думаю, лишь потому, что ему нечего сказать – он и так всем доволен.