Реакция на смерть патриарха Алексия II заставляет вспомнить смерть Сталина. Одинаковы не умершие, - это нужно подчеркнуть именно потому, что реакция на смерть патриарха носит болезненный характер. Любое слово, которое не пахнет миром, воспринимается как кощунство
Критики в адрес покойного патриарха прозвучало за последние дни немного, да и та – за пределами того «медийного пространства», которое подменило свободную прессу в современной России. Критика эта была крайне мягкой, что и понятно. Тем поразительнее, что и эта мягкая критика была воспринята крайне болезненно, как бесчеловечное надругательство над только что умершим.
Здравое зерно в идее «о мёртвых либо хорошо, либо ничего» есть – во всяком случае, когда речь идёт о недавно умерших людях. Нормальный человек всю жизнь варится в бульоне склок, сплетен, оскорблений, и вот дуршлаг смерти вынимает его и перекладывает в гроб. Имеет человек право хотя бы раз в жизни – пусть это уже и смерть – побыть всеобщим любимцем?
Право имеет – если только не разменял это право при жизни своей на сомнительное удовольствие руководить другими. За нахождение у власти, за пост лидера надо платить утратой права на презумпцию невиновности, на приватность. Каждый шаг вверх по лестнице власти есть шаг из частной жизни в публичную, от мерцания свечи под жар прожекторов.
Этого не понимают в России, потому что Россия – страна победившего цинизма. Тут все убеждены, что политика дело грязное. Соответственно, бессмысленно проверять, действительно ли порочен политик (а патриарх в России, увы, политик не только церковный, но и светский, даже номенклатурный). Конечно, глубоко порочен!
Эта ложь о мире, о политике, о человеке. Можно быть честным политиком! Можно быть святым патриархом! Циник, отрицая это, одновременно – чтобы сохранить рассудок – прибегает к гиперкомпенсации в виде культа личности. Те же самые люди, которые за стаканом водки поливают грязью любое начальство, с похмелья неумеренно возвеличивают любое начальство. Это и есть знаменитая «двоеречь» тоталитарной психики, описанная Оруэллом.
К чести Церкви, стоит заметить, что культ покойника характерен либо для нецерковных, либо для малоцерковных людей. Духовенство, включая высшее, к патриарху этому было абсолютно равнодушно, как к любому чиновнику. Вот неофиты, пришедшие в Церковь, склонны идеализировать духовенство; феномен, описанный уже Львом Толстым: влюблённой Наташе Ростовой все кажутся красивыми. Правда, слащавые речи текут из уст и вовсе неверующих людей, которым просто нужен идол. Но с таковых и спросу нет.
Будет спрос с тех, кто создаёт легенду о патриархе, сохранившем Церковь от раскола и приумножившем её. Это церковный аналог мифа о Путине. Патриарх не сохранил Церковь от раскола, напротив: он инициировал множество расколов и разрушил единство православных, выгоняя из Церкви «либералов». При нём отец Александр Мень не уцелел бы. Да Мень и погиб при Ридигере, и патриарх Алексий не застеснялся включить в надгробное слово об о. Александре вздорные слова о каких-то взглядах, которые якобы нуждаются в особом рассмотрении. Как Кремль расправляется с уличными нацистами, чтобы сохранить за собой монополию на нацизм, так Патриарх расправлялся и с церковными «ультра» - впрочем, бесконечно мягче, чем с либералами. Если «раскольники» - то есть, вычищенные из Церкви верующие – не создали расколов как крупных движений, так это заслуга не Патриарха, а милиции, гебешников, омоновцев, которые многократно приходили к нему на помощь в борьбе с непокорными. Не был патриарх и миротворцем: его призывы «не проливать кровь», звучавшие в связи со смутой 1993 года и с бойней в Чечне, похожи на увещевания о примирении, которые произносит священник в пыточной камере, обращаясь на равных и к палачу, и к жертве.
Можно оправдывать патриарха тем, что он с первых лет пребывания в церковном аппарате действовал в условиях светского деспотизма. Но и в его жизни было несколько месяцев свободы. И что же? В декабре 1991 года он тайно обратился к президенту временно свободной России с просьбой ограничить свободу неправославных. Нашёл понимание!
Провожая покойного в последний путь, говорить обо всём этом надо по одной причине: ему на смену придёт следующий патриарх. Этот следующий должен знать, что есть не только Божий суд, но и суд человеческий, более строгий уже потому, что Богу никакой патриарх повредить не может, а людям – может: и агрессивностью, и бюрократизмом, и бездушием. Впрочем, поскольку за каждым человеком – Бог, постольку за всякой обидой слабому – Божий суд, и будем молиться, чтобы этот суд ушедшему и грядущему патриархам был не в осуждение.
