Борис Парамонов: Сегодня в Америке трудно думать о чем-либо, кроме рынка, - хоть финансового, хоть трудового, хоть рынка жилья. Недоброжелатели могут сказать, что там ни о чем другом никогда и не думали; это несправедливо. Более того, есть мыслители, которые самому понятию «рынок», «товар», «экономика» способны придать совершенно нетривиальный смысл.

В «Нью-Йорк Таймс Мэгэзин» от 16 ноября появилась статья Дэниела Смита «Для чего искусство?», посвященная работе ученого, исследователя, поэта Льюиса Хайда. Нельзя сказать, что это общеизвестное имя; я услышал его впервые. На фоне сегодняшних событий узнать о нем было отрадно.

Началось, однако, как всегда, с экономики. Появился Интернет – и страшно затруднил вопрос об авторских правах. Технические новации позволяют пустить любое произведение искусства во всеобщий оборот, проконтролировать который невозможно. Статья Дэниела Смита начинается с соответствующего примера. Поэт Роберт Пинский написал статью, в которой процитировал стихи Эмилии Дикинсон. Правами на ее сочинения обладает издательство Гарвардского университета. Обычно такие ситуации затруднений не вызывают: нужно только указать в тексте – книге или статье,- что такое-то процитировано с позволения такого-то. Но тут случай был казусный: Роберт Пинский писал эту статью для интернетного сайта – и держатель прав отказал ему в цитации. Мотив понятен: не хотят создавать прецедента. Увидев такое, любой желающий может поставить в интернет хоть все стихи Дикинсон, хоть все романы Фолкнера. Право собственности на творческий продукт – авторское право – тем самым уничтожается. Интернет в этом смысле – какая-то универсальная экспроприация копи-райта.

В связи с подобными вопросами началось движение - по-другому не скажешь - юристов, призывающих в корне пересмотреть вопрос об авторских правах на интеллектуальную деятельность. Их называют «копи-лефт» - левыми юристами. Вот тут и вспомнили Льюиса Хайда.

Он начинал как поэт, да и сейчас продолжает писать стихи. Но чуть ли не в самом начале своей поэтической деятельности, еще в 1975 году он написал статью «Алкоголизм и поэзия: Джон Берриман и разговоры пьяниц». Джон Берримор – известный поэт, годы его жизни - 1914-1972, он покончил самоубийством и был, натурально, алкоголиком. А Льюис Хайд в студенческой молодости подрабатывал на должности санитара в психбольнице в отделении для алкоголиков. И вот в их разговорах он уловил мотивы, звучавшие в поэзии Джона Берримана. Так посетила Льюиса Хайда его главная мысль: художественное творчество выходит за индивидуальные рамки. Та его статья наделала много шума в заинтересованных кругах, и Хайд получил грант от Национального фонда искусств, позволивший ему продолжить его изыскания. Их результатом стала книга, выпущенная в 1983 году под названием «Дар». Сегодня она считается классикой.

Льюис Хайд указывает, что он не первым высказал соответствующие мысли. Он ссылается на работы знаменитого французского антрополога Марселя Мосса, исследователя реликтовых первобытных обществ. Мосс открыл, что в таких обществах существует особая экономика – экономика дарения.

В статье Дэниела Смита об этом пишется так:

Диктор: «Работа Мосса о даре как культурном феномене, базированная на изучении первобытных обществ, исследовала племя аборигенов, в котором уважаемые и досточтимые люди, служащие образцом для подражания, - не те, у которых наибольшее количество приобретенных предметов, а те, которые в наибольшей степени сами их дарят – отдают другим. Экономика дарения, говорит Мосс, строится на той практике, по которой наиболее ценными предметами выступают такие, которые дарят, и до тех пор, пока их дарят. Такое дарение организует социальную общность, и предметы дарения создают общественные, психологические, эмоциональные и духовные связи в той мере, как они переходят из рук в руки».

Борис Парамонов: Отсюда слово «Дар» в названии книги Хайда. Как по-английски (gift), так и по-русски слово «дар» означает сразу и подарок, и талант. Вот отсюда и пошло исследование самого Хайда. И тут, безусловно, сказался его собственный поэтический талант: ибо поэтический талант это и есть дар различать слова и видеть их двоящиеся, троящиеся – многообразные – смыслы. Но он показал и другое: что можно, исходя из звучания слов, обнаружить некую внутреннюю художественную суть культуры.

В самом деле, Шекспир не теряет в ценности оттого, что его читают многие, и будут продолжать читать, пока стоит цивилизованный мир. От частого потребления стоимость этого, так сказать, товара растет. В то время как в экономике, которая строится на нормальных для нас рыночных принципах, дело обстоит как раз наоборот: товар имеет наибольшую стоимость, пока лежит на прилавке магазина или на складе, а выйдя из рук первого покупателя, приобретя негативное качество подержанности, сразу же теряет в цене. Как говорила одна героиня в новеллах «Декамерона» - «губы не убывают, а обновляются от поцелуев».

От этой высокой поэзии и следует переход к смиренной американской прозе; вернее, не смиренной, а как раз дикой и неорганизованной. Льюис Хайд показывает глубокую противоречивость, некий изначальный антагонизм идеи творчества и практики рынка. Творчество – это не товар, это дар: художник дарит людям то, что пришло к нему свыше, можно сказать, от Бога. Но тут и вспоминается пушкинское: «Не продается вдохновенье / Но можно рукопись продать» – из стихотворения «Разговор книгнопродавца с поэтом», и его замечательная прозаическая концовка: «Вот вам моя рукопись. Условимся».

А Льюис Хайд так говорит об этом:

Диктор: «Авторские права нужны для жизни, для добывания хлеба насущного. Слишком широко понятые, они не только противоречат своему первоначальному назначению, но и отторгают творца от источников его творчества. Гений стучит молотком в коллективной мастерской».

Борис Парамонов: Даже в такой фразе чувствуется поэт. А вот как то же самое можно сказать в прозе: если у художника нет ренты, он околеет с голоду. Эти слова принадлежат Флоберу, гениальному художнику, на счастье ренту имевшему.

Льюис Хайд, однако, говорит еще большее. Обмен, вульгарная, привычная форма которого – рынок, действует не только в экономике. Для Хайда не только художественная, но любая человеческая деятельность есть коллективный плод и – тут-то и начинаются экономические и юридические заковыки – как бы всеобщее достояние. И самое интересное, что подтверждение этой своей мысли он находит в самой глубине американской истории. Дэниел Смит пишет:

Диктор: «Для Хайда пересмотр баланса между частными (корпоративными, индивидуальными) и общими, публичными интересами зависит не только от эффективной политики, скажем налоговой, но идея культурной общности, культурного общего «товара» лежит на самой глубине американской истории».

Борис Парамонов: А какова самая эта глубина? В Америке не было старой европейской системы земельной собственности, не было феодализма, когда туда прибыли первые переселенцы; за исключением индейцев и природы там вообще ничего не было. И коли земля является, в конечном счете, главным достоянием человечества - и достоянием даровым, - то в основе мировоззрения, порождаемого такой изначальной ситуацией, лежит идея общности, а не частной собственности.

Понятно, что американское общество давно перестало быть аграрным, каким оно было во времена отцов-основателей. Человеческая деятельность стала разворачиваться на основах, созданных самим человеком, появилась некая действительность второго порядка, которая и называется цивилизацией. Но в основе всего, старается показать Льюис Хайд, лежит этот первоначальный импульс общности, который для Америки не только умозрительно дедуцируется, но и, так сказать, чувственно ощущается в ее такой молодой еще истории.

Льюиса Хайда и всё движение левых юристов, «копи-лефт» критики называют новым руссоизмом. Но дело не только в апелляции к первоначальному, то есть более благородному, более человечному, как хотят считать всяческие архаисты. Сам Хайд приводит пример Бенджамина Франклина, этого образцового американца, того самого «сэлф-мэйд мэн», самого себя сделавшего человека – американский архетип. Есть знаменитое эссе Эмерсона под названием «Полагаться на себя», там и приводится пример Франклина как образец. Но Хайд ссылается на слова самого Франклина, не раз говорившего, что все его изобретения основаны на том, что раньше делали другие. Он не претендовал на монопольное владение сделанным. То есть, проще говоря, человек никогда не работает в одиночку, им руководит некая коллективная трудовая память.

В случае Франклина, говорят критики Хайда, было просто: он был богатый человек, - тот же случай, что рента Флобера. А на что рассчитывать неимущему творцу, кроме авторских прав? Спор продолжается и идет по тому же кругу.

Конечно, все эти метафизические соображения о природе творчества в реальной, то есть экономической, действительности не столь значимы, как вопрос об авторских правах компаний, владеющих всеми этими песнопениями всех этих поп-старс, которые и являются потенциальной жертвой нынешних технических средств. И вообще в эпоху «ю-тьюб» их, с позволения сказать, авторское творчество, похоже что кончится, идет эпоха широкой художественной самодеятельности самых широких масс. Такой результат был бы, конечно, приятной неожиданностью. Но меня продолжает интересовать Флобер, то есть вопрос о природе подлинного художественного творчества. Он сам очень интересно высказался об этом однажды, говоря о книге Ипполита Тэна – историка-позитивиста, выводившего творчество из влияний социальной среды:

Диктор: «В искусстве, помимо среды, в которой оно создается, и физиологической наследственности художника, есть и нечто еще. С помощью этой системы можно дать объяснение типу, группе, но нельзя объяснить индивидуальность – то особое обстоятельство, которое делает тебя именно таким. Подобный метод приводит именно к тому, что талант оставляют без внимания. Шедевр имеет значение только как исторический документ… Раньше думали, что литература – дело глубоко личное и сочинения падают с неба, как аэролиты. Теперь же отрицают всякую волю, всякий абсолют. Думаю, что истина – где-то посредине».

Борис Парамонов: Сойдемся на том, что художник – медиум. Им говорит нечто высшее, но говорит именно через него.