Иван Толстой: Разговор о новом, о прошедшем, о любимом. О культуре на два голоса. Мой собеседник в московской студии Андрей Гаврилов. Здравствуйте, Андрей.

Андрей Гаврилов: Добрый день, Иван!

Иван Толстой: В нашей программе.

Книга об оперной певице Елене Чудаковой,

Марсиане живут в Сомали – эссе Бориса Парамонова.

И, конечно, новые музыкальные записи, которые вы, Андрей, нам принесли. Что это сегодня?

Андрей Гаврилов: Сегодня это действительно новая запись, она еще не вышла, и уже в 2008 году, конечно, не выйдет. Это новый альбом братьев Бриль, который, я надеюсь, появится в продаже в течение первого квартала 2009 года. Альбом называется «Connections».

Иван Толстой: Я хочу начать с события печального. Скончался историк культуры, известный киновед Рашит Янгиров. Ему было 54 года. Рашит скончался в ночь с субботы на воскресенье, это событие поразило всех, его знавших. Несмотря на то, что в последнее время он тяжело и безнадежно болел, все-таки он производил впечатление невероятно активного и плодотворного исследователя. Я впервые познакомился с публикациями Рашита около 20 лет назад, и они сразу удивили и привлекли к себе внимание высоким профессионализмом и, во всем, изяществом - в каждом слове, в каждом повороте его мысли, в подаче каждого нового архивного сведения. А Рашит был удивительно удачлив и плодотворен в архивных поисках. Причем интересно, что, в отличие от столь многих, кто начал писать об эмиграции в самом конце 80-х начале 90-х, Рашит не занимался большими статейными обобщениями материала, он не столько рецензировал, не столько вводил в оборот какие-то забытые или полузабытые тексты, сколько искал неизвестное и неведомое. Скажем, какая-нибудь английская публикация по результатам поездки в Лондон сообщала о каких-то неизвестных дневниковых записях Владимира Набокова, о его отношениях с фигурами второго или даже третьего ряда, что в начале 90-х годов воспринималось невероятно свежо, да и сейчас воспринимается. Но тогда, когда хватали только по крупному, больших, масштабных людей - Бердяева, Цветаеву, Ходасевича, Адамовича, - Рашит работал сразу с миниатюрой, работал с объектами очень мало известными даже специалистам и профессионалам, и это выдавало, конечно, его глубину и настоящую ученость этого человека. Рашит очень быстро увлекся историей российского кино в эмиграции, сосредоточился на периоде немого кино конца 20-х годов и, может быть, некоторые наши слушатели помнят, что и летом, и осенью здесь, в Москве и в Праге, Рашит рассказывал в наших передачах о судьбе русских киноизгнанников - и режиссеров, и актеров, и постановщиков, и менеджеров, и декораторов, и художников в киносфере. Его последняя книга называлась «Рабы немого. Очерки исторического быта русских кинематографистов на рубеже 20-х и 30-х годов». Рашит был уникальным исследователем, эта сфера, исследование кино, она такая своеобразная и полузакрытая, и искать материалы надо, прежде всего, разъезжая по миру, интересуясь архивами, пролистывая многочисленные, малодоступные уже, полууничтоженные всякие кино- и театральные журналы. Этим Рашит занимался в охотку и, повторяю, был и плодотворен, и практически всегда удачлив.

Андрей Гаврилов: Тема русское кино в изгнании действительно известна мало, и если посмотреть на это с точки зрения простого слушателя нашей программы или кинозрителя, то, в общем, конечно, для всех нас кинодеятель это, прежде всего, режиссер, потом актер, потом уже идут сценаристы, операторы, композиторы. Конечно, можно посмотреть сейчас внимательно на французские фильмы, 60-70-х, может быть, даже 80-х годов и увидеть фамилию Племянников среди, по-моему, художниц-декораторш, и для нас это не совсем кино в изгнании. Судя по всему, вы знали Рашита лично и, по крайней мере, внимательно читали его книги. Но если брать первый ряд, первую группу, вот именно режиссеры, актеры, сценаристы, много было изгнанников? Не тех, кто в поседение годы, они более или менее на слуху – Тарковский или Перельман, а те, кто был раньше.

Иван Толстой: Да, вы знаете, я совсем не специалист в этом, но я с удовольствием читал работы Рашита Янгирова, особенно его последнюю книгу «Рабы немного». Конечно, там целая россыпь людей первого ряда, крупнейших фигур русской эмиграции, назвать хотя бы Ханжонкова, Еромольева.

Андрей Гаврилов: Михаила Чехова.

Иван Толстой: Он все-таки театральный актер и, вообще, конца 20-х, а не начала, а я даже беру начало и средину. Конечно, Иван Можжухин, Анна Стен, из декораторов и художников, работавших в кино, это Юрий Анненков и многие, многие другие. Там просто десятки интереснейших имен, интереснейших судеб. Я просто хочу подчеркнуть, что каждая эмигрантская судьба это драма, потому что человек начинал с нуля или продолжал в несвойственной для себя атмосфере. С одной стороны, ему сопротивлялся язык, с другой стороны, непривычная среда, с третьей, пропажа тех капиталов всевозможных - и финансовых и, скажем, капиталов узнавания со стороны зрителя, которых он лишался при пересечении границы. То есть вообще человеческая судьба - драма, но судьба каждого эмигранта в особенности, подчеркнуто драма. Так что следить за судьбами этих людей есть, говоря пушкинскими словами, наука самая занимательная, и Рашит Янгиров познал эту науку как никто, он исключительно изящно и талантливо подавал этот материал, и секрет этот был связан, прежде всего, с одним – Рашит был литературно одаренный человек. Я не знаю каких-то деталей его биографии, но я угадываю, читая его, что он, конечно, для себя, по крайней мере, в стол баловался литературой – стихи писал, как, наверное, многие, может быть, даже и прозу. Такой слог и такое чувство формы, такая драматургическая одаренность у ученого бывает тогда, когда человек одарен литературно, прежде всего.

Андрей Гаврилов: Возникает очень много, конечно, вопросов, когда думаешь о судьбе тех, кто оказался за границей, даже не важно, что за границей, важно, что в другой культурной среде. В конце концов, когда Чаплин ездил между Англией и Америкой, он тоже бывал все время за границей, но такого кризиса, такого перелома, такой драмы, конечно, не было, потому что культурная среда, в общем, одна и та же. И когда думаешь об этих людях, и думаешь о людях типа Рашита Янгирова, который посвятил свою жизнь тому, чтобы эти люди не были забыты, здесь возникает такое поле для разговоров, размышлений, для всего, чего угодно, что даже теряешься. Такое впечатление, что стоишь на опушке, а перед тобой нечто до горизонта, еще не познанное и неведомое.

Иван Толстой: Совершенно верно, Андрей, я с вами согласен, это наводит на самые разные размышления о человеке вообще, потому что, кроме того, что то, что сделал Рашит - это научный подвиг, это открытие неведомой Атлантиды, именно Атлантиды, он не изобрел этот мир, он нырнул и бесконечно, бесконечно долго и терпеливо вытаскивал эти прекрасные амфоры со дна морского, вытаскивал нам на радость, нам в поучение. Но, кроме того, это личностный подвиг, потому что кинуться в этот темный, неизвестный мрак, где непонятно, что найдешь, не пойти по пути проторенному, по какой-то известной дорожке, по которой практически большинство пошло, а вот кинуться исследовать этот киномир, нужно очень хорошо понимать и чувствовать свое предназначение, и иметь какую-то личностную гордость исследовательскую: вот я буду заниматься тем, чем не занимаются другие. Это трудно, это, может быть, не сулит вообще никакого особенного торжественного и какого-то гордого выхода научного, потому что можно чего-то не найти, с фильмами проблема, всюду заграница, всюду разные языки, человек, проживший несколько десятилетий в Советском Союзе, конечно, теряется, попадая за границу и работая именно с иностранными хранилищами, где, как правило, не знают русского языка. В общем, все это требует переступить через эту вот свою раковину, которую ты носишь на себе, защищающую тебя в уютной атмосфере родного и местного, вырваться в этот космос, в международность, это требует личностного поступка, и Рашит был на это способен.

Андрей Гаврилов: Мне очень хочется надеяться, что кто-нибудь когда-нибудь совершит следующий шаг в этом направлении и те фильмы, про которые нам сообщил Рашит Янгиров, те фильмы, которые он откапал, нашел, открыл, описал, кто-нибудь все-таки реставрирует, восстановит, потому что многие из них находятся в плачевном состоянии, а зачастую даже в единственной копии и, может быть, когда-нибудь вместо обычного набора русское зарубежное кино мы увидим нечто, чего никогда не ожидали, не поджидаем, что будет, в общем-то, спасено.

Иван Толстой: Ретроспектива русского кино, вы имеете в виду?

Андрей Гаврилов: Что-то в этом роде. Не только фильмы Роже Вадима иди Жака Тати. Радостно все вдруг сообразят, что они имеют русские корни. Или Юла Бриннера и Кирка Дугласа. Это то, что можно найти практически, Господи прости, за неприличное слово, в интернете, а вот именно то, о чем мы не знали, то, что действительно мы могли потерять, а, может, теряем и сейчас. Пленки же часто на глазах приходят в негодность, и вполне возможно, что те фильмы, которые Рашит описал, может быть, уже больше их никто и не увидит. Так, кстати, и произошло с очень многими аудио записями наших музыкантов, которые примерно в то время, чуть позже, раз уже была аудиозапись в 30-е годы, предположим, оказались за границей, которые участвовали или в составе оркестров, как музыканты оркестровые или сессионные, как говорят, или даже как солисты. Это вообще бред. Надо надеяться, что то, что можно, будет спасено и все громкие компании за единение какой-то русской культуры или русского наследия, все то, о чем так легко писать на страницах газет, говорить по телевизору или на перетяжких на Тверской улице, что все-таки это к чему-нибудь приведет, и в общем, будет создано нечто, что поможет нам увидеть и приобрести нечто, что мы можем потерять.

Иван Толстой: Да, Андрей, я абсолютно уверен, что Рашит не будет забыт, человек, который оставил такой путеводитель, пусть и, разумеется, неполный по русскому зарубежному киномиру, это человек, которого благодарно будут вспоминать те, кто пойдут в этом же направлении.

В Вильнюсе вышла в свет книга «Моя сестра Елена Чудакова»,

- это рассказ о жизни русской оперной певицы, очень популярной в 60-70 годы прошлого века, талант которой расцвел на литовской сцене. Воспоминания об этом опубликовала сестра героини, литератор Инесса Маковская. Рассказывает наш вильнюсский корреспондент Ирина Петерс

Ирина Петерс: «Литовский соловей», «русская жемчужина в короне литовской культуры» - так до сих пор называют оперную певицу Елену Чудакову. Всеобщая любимица, выпускница вокального отделения Вильнюсской консерватории, она в свое время прошла путь от медсестры военного госпиталя до солистки литовской оперы. С неизменным успехом выступала как в Большом театре в Москве, так и на оперных сценах Германии, Польши, Болгарии и США.

А начало серьезной вокальной карьеры Елены Чудаковой – почти сказочное, как у Золушки на её пути от печки ко дворцу…

Молодая медсестра в военной шинели, на морозе закутавшаяся в деревенский платок, около дома колет дрова для обогрева маленькой комнатушки. И для себя поет. Так разошлась, что не замечает – её слушают. Случайно проходивший мимо музыкант, профессор консерватории, столбенеет от редкой красоты голоса, обладательница которого залихватски орудует топором.

Позже была учеба на вокальном отделении, которой она занималась (впрочем, как и всем в жизни) с невероятным упорством и трудолюбием.

Уроженка Брянской области, в Вильнюсе Чудакова с первых дней принялась за изучение литовского языка и вообще - литовской культуры. Что позволило ей быстро влиться в литовскую жизнь. В итоге - 20 лет работы в театре бок о бок с местными музыкантами. И 20 лет – неизменная «Травиата». С ней, в роли Виолетты. Кстати, однажды в Вильнюс приехал известный зарубежный импресарио - попав на «Травиату», он вышел со спектакля в потрясении. «Я слушаю эту оперу уже несколько десятилетий в разных театрах, – сказал он, – и Чудакова - лучшая!»

Кроме «Травиаты», Розина из «Севильского цирюльника», Джильда из «Риголетто», ещё - песни, романсы… Неожиданно ушедшая из-за болезни в расцвете творческих сил, 47-летней, Елена Чудакова оставила глубокий след не только в памяти, но и в душах людей, которые её знали. Среди них - маэстро Саулюс Сондецкис, певцы Виргилиюс Норейка, Леонид Мурашка. И - наша собеседница, музыковед Аудроне Някрошене.

Я спросила: какое место, по её мнению, отведено таланту Елены Чудаковой в оперном искусстве?

Аудроне Някрошене: Это место, по-моему, ещё не оценено. Когда все это слушаешь, видишь, что это место – мирового уровня. Я студентам своим дала записи послушать 1955 года - она ещё молоденькая была – Мария Каллас и Елена Чудакова. И никто её не узнал из студентов-магистрантов Музыкальной академии. Марию Каллас все узнали, а понравилась больше Елена Чудакова…

Поучительно очень и по судьбе её – не важно, где ты живешь, важно, что ты делаешь и как делаешь. На мою жизнь она повлияла очень-очень. Я с девяти лет сидела в театре и не пропускала ни одного спектакля с ней. Бог одарил её прекрасным голосом. Она была очень чуткой к окружающей среде, к судьбам человеческим, в её искусстве это все отражалось, как в зеркале… По-моему, мы ещё не понимаем, какие это страницы, но будущее все восстановит.

Ирина Петерс: Книга «Моя сестра Елена Чудакова» её автором – Инессой Маковской, которая заведует в Вильнюсе музеем, посвященным певице, - написана живо, легко, там много фотографий, воспоминаний и других свидетельств эпохи. А что главное?

Инесса Маковская: Она всего в своей жизни добилась сама. Приехала в Вильнюс после войны… Превратиться в Народную артистку! Мы принадлежим к известному роду художника Маковского, возможно, с тех времен и осталось – ведь что-то должно быть и в крови.

Любовь к моей сестре у народа сохранена, несмотря на то, что её уже более 30 лет нет в живых. До сих пор её помнят и все с восторгом вспоминают. В какой-то степени, это кощунственно прозвучит, но может быть даже и лучше, что она так рано ушла из жизни – трудно было бы сейчас представить мою сестру Елену Чудакову, всегда веселую, какой-нибудь восьмидесятилетней старушкой, ну это просто невозможно!

Ирина Петерс: А может быть, она была бы очень даже заводной старушкой?

Инесса Маковская: Может быть…

Ирина Петерс: Смотрите, человека нет, в общем, факт грустный, а чем-то веет от имени её, что грустить не хочется.

Инесса Маковская: Да-да, потому что от природы она была очень энергична.

Иван Толстой: Андрей, может быть, вы хотите поделиться какими-то новостями?

Андрей Гаврилов: Новости у меня, к сожалению, столь же печальные, как и те, с которых начали, Иван, вы сегодняшнюю программу. В Москве умер знаменитый музыкант, виолончелист Валентин Берлинский, основатель всемирно знаменитого Квартета имени Бородина. Здесь нечего добавить. Те, кто любят музыку, не могут не знать этот квартет, все-таки это один из лучших ансамблей на отечественной сцене. Берлинский оставался последним отцом-основателем этого квартета, который был создан еще как студенческий квартет в 1944 году. И не важно, что этот квартет попал в Книгу рекордов Гиннеса как наиболее продолжительно действующий струнный квартет, и не важно, что по количеству записей, наверное, Квартет имени Бородина далеко оставляет позади многие прославленные коллективы. Важно другое. Важно то, что это было явление культуры, которое невозможно рассказать, которое невозможно никак передать, можно только пойти в магазин, купить компакт диск. Теперь уже невозможно будет послушать этот квартет в его почти оригинальном составе. Можно будет поставить дома компакт-диск, надеть наушники, чтобы ничто не мешало, и слушать совершенно божественную музыку. Похороны Берлинского пройдут в Москве 18 декабря в Концертном зале имени Чайковского. Похоронен он будет на Ваганьковском кладбище.

Иван Толстой: Андрей, новости кризиса замечены вами?

Андрей Гаврилов: К сожалению, да. Какая-то слабая надежда, что кризис затронет банки, может быть, строительные компании… Надежда, с нашей точки зрения, с культурной точки зрения, с точки зрения комментаторов культуры, я не хочу бросить камень в тех, кто работает в банках, в строительных компаниях, на нефтескважинах или на металлургических заводах, но у нас была надежда, что кризис пройдет стороной, все будет очень плохо, но культура вечна. Все это оказалось ерундой, и кризис начал все больше и больше сказываться на жизни любителей высокого искусства. Обанкротился Оперный театр Балтимора. Честно говоря, я не знаю, был ли это великий театр или это был один из многих театров, это даже не так важно. Если это был один из многих театров, на мой взгляд, это еще страшнее, потому что, если, не дай бог, что-то случится с Большим театром, с Ла Скалой, или с театром Ковент Гарден, это будет первое, что будут спасать. А вот те театры, которые выращивали ту публику, что потом, накопив деньги, приезжала слушать в Большой театр, приезжала слушать в Ла Скалу, то есть создавала культурный слой, вот этим небольшим или не столь значимым театрам и коллективам сейчас приходится очень тяжело и, может быть, тяжелее, чем другим. Мне очень жаль, что этот процесс начался, мне очень жаль, что это настолько серьезно, что в Балтиморе, как они заявили, они даже не смогут вернуть деньги тем людям, которые купли билеты, но которые уже не увидят спектакли. Возвращать нечего. Мне это грустно.

Иван Толстой: Что-нибудь хорошее случилось за последние дни?

Андрей Гаврилов: Да, конечно. Хорошее не могло не случиться. В Англии обнаружены неизвестные, считавшиеся навсегда утерянными рисунки Бердслея.

Иван Толстой: И, кажется, поразительно, что они найдены в самом неподобающем месте.

Андрей Гаврилов: Вот здесь можно, конечно, спорить в подобающем или нет – они найдены на стене хозяина. Другое дело, что стена у него находилась в туалете. Так получилось, что человек получил в наследство от дальних родственников пару картинок, с которыми он не знал, что делать, вроде симпатичные, и повесил их на стену в туалете, чтобы любоваться в кабинете задумчивости какими-то красивыми линиями. По абсолютной случайности, художественный критик и специалист, побывав в гостях у этого человека, зайдя по зову естества в туалет, был поражен тем, что увидел оригиналы Бердслея на стене, как вы правильно сказали, Иван, только неподобающего места. Я могу сказать только одно: Господи, сколько еще висит там, где никто не догадывается посмотреть. Мы все время говорим, что что-то найдено, обнаружено, откопано, поднято со дна морского. Найдены банковские чеки, которые были навсегда потеряны, боже ты мой – обычный туалет в обычном доме. Что тут еще можно сказать?

Иван Толстой: Знаете, у русских дворян было часто такое отношение к тому, что им доставалось от предков, - они это не хранили, не берегли. Когда разграбляли дворянские усадьбы, еще в первую русскую революцию 1905 года, конечно, куда-то эти вещи девали и крестьянские грабители меняли или продавали каким-то городским заезжим жучкам, как потом стали говорить, то оказывалось, что очень многие ценнейшие вещи находятся в безобразном состоянии, хотя вроде бы и деньги были на реставрацию, на починку чего-то. Но вот не берегли. Поэтому, может быть, и не удивительно, что до сих пор у людей сохранились какие-то произведения искусства, о которых они не заботятся, не пекутся, они гибнут, пропадают, мокнут или сохнут. Вообще, надо сказать, что, как говорили искусствоведы середины 20-го века, огромный урон многим произведениям искусства, в частности, мебели, нанесла смена печного отопления и переход на отопление паровое, централизованное. Потому что, если вещи десятилетиями, а то и столетиями хранились при одних температурных условиях, когда топила печка и жар определенный и ровный шел от этих печей, то паровое отопление иссушило все, что можно вообще иссушить, и многие прекрасные произведения искусства, в частности, столы и мебель маркетри, то есть вот эти наложения дерева на дерево, вкрапления разноцветные из ценных пород древесины, они погибали в первую очередь. Они отслаивались, потом их отколупывали и выбрасывали к чертовой бабушке. А это были замечательные крестьянские работы. Многие мастеровые крестьяне делали чудесные вещи, и вот паровое отопление уже в городских условиях много чего загубило.

Андрей Гаврилов: Иван, вы, как всегда, неизбывный оптимист. Паровое отопление! А одна шведская коллекционерша нашей живописи рассказала мне, что однажды она в Москве была приглашена в дом к одной очень знаменитой нашей эстрадной певице. На стене этого дома она, к своему восторгу, увидела неизвестную ей картину Владимира Немухина, одного из наиболее ярких представителей нашего неформального искусства. И спросила хозяйку: «Господи, откуда у вас эта картина?». На что известная эстрадная певица ей сказала: «Она тебе что, нравится? Господи, какие проблемы!». Она сняла ее со стены, взяла фломастер и на картине написала: «Дорогой гостье от….». Имя и подпись. Ярко красным фломастером. Картина Немухина была вся абсолютно белая, как вот белое на белом, оттенки белого. Вечером этого же дня или ночью, скорее, картина уже улетела в Стокгольм для того, чтобы попасть в руки реставраторов, которым удалось свести этот фломастер. Но вы можете себе представить ощущение человека, которому дарят картину и пишут на ней дарственную надпись, причем, на лицевой стороне. Был такой фильм с Ринго Старром и Питером Селлерзом, он назывался « Magic Christian » по-английски, а по-русски его почему-то называли «Кудесник». Там была сцена, когда английский миллионер покупал картину Рембрандта и говорил, что ему больше всего нравится нос, поэтому он вырезал нос из картины, а остальное выбрасывал. Это примерно из той же оперы.

Интересное сообщение пришло из Англии. Оно интересно не своей неожиданностью, а, скорее, наоборот, своей абсолютной ожидаемостью. Вышла новая книга Джоан Роулинг. Ради очистки совести скажу, что это автор Гарри Поттера, хотя я уверен, что и так все это знают. Несмотря на то, что она заявляла, что, по крайней мере, в ближайшее время ничего писать не будет, тем не менее, она написала книгу «Сказки барда Бидля». Эта книга упоминается в последнем томе поттерианы, это сборник небольших произведений. Рукописный вариант этой книги в свое время был продан за какие-то бешеные деньги, порядка 800 тысяч фунтов, которые пошли на благотворительные цели, а сейчас эта книга издана типографским способом, как обычная книга, которая и по тиражам, и по раскупаемости бьет пока что в Англии все рекорды. Вы читали что-нибудь из Гарри Поттера, Иван?

Иван Толстой: Я только слушал фрагменты на английском языке в исполнении моего сына, тогда подраставшего, а сейчас - по-русски - в исполнении моего внука. Но, честно говоря, я спешил заявить, что у меня есть какие-то срочные дела. Я не воспринимаю, в меня не входит.

Андрей Гаврилов: Я прочел всю поттериану. К счастью, мне повезло в том плане, что я смог прочесть ее по-английски. Я не знаю, как она переведена на русский, один раз случайно открыв какой-то том, я понял, что у меня есть претензии к переводу, но я не стал особо в это дело углубляться, я книгу закрыл и продолжал знакомиться с творчеством великой писательницы по-английски. Я с большим удовольствием прочел все семь томов. Меня удивило то, насколько изменилось мировоззрение писательницы, я говорю почти как о Толстом, но учитывая, что это все рассчитано на молодых людей, очень молодых, все-таки это почти сказки, надо учесть, что последние тома - страшные, они действительно страшные и, в общем, наверное, рассчитаны на тех, кому столько же лет, сколько героям книги – 13-15, но никак не 5-6-7.

Иван Толстой: А вот мой внук как раз в 6 и 7 прочел все эти тома, не мог оторваться, то есть ему читала моя дочь, а потом он стал перечитывать уже сам, по-моему, он половину прочитал, а потом бросил и вернулся к Носову.

Андрей Гаврилов: Мне единственное, что жаль, что за успехом Джоан Роулинг остались практически незамеченными некоторые произведения для детского возраста, написанные в то же время очень хорошими и, по-моему, даже более хорошими писателями, английскими же, но которые вызывали больше споров. В общем, они оказались в тени Гарри Поттера, что здесь лукавить. Например, трилогия Филиппа Пулмана, которая сейчас, к счастью, издается по-русски, надеюсь, в хорошем переводе, потому что это действительно замечательная детская литература. Если бы она вышла не одновременно с Гарри Поттером, наверняка, сейчас все бы только о ней и говорили, будь то раньше или позже. Но вот то, что Джоан Роулинг всех покрыла ровным ковром своей фантазии, в общем, в этом есть какой-то определенный минус для других писателей.

Иван Толстой: Не всех покрыла ровным ковром, иногда наблюдаются такие бугры, довольно значительные. Например, мой внук так переживал все эти книги, он был таким страстным поклонником всей этой поттерианы, что в прошлом году, когда он учился в первом классе, он приходил в библиотеку, брал все тогда существующие английские тома, раскладывал их перед собою веером, садился по-турецки, окружал себя девочками и мальчиками из своего класса, и начинал им рассказывать, что такое Гарри Поттер, какие приключения происходят в каждой книге. Он знал все наизусть, с любого места, на любой станице. А дети совсем не все это читали, совсем не все этим увлекаются. И он забалтывал их подробностями об этих приключениях так, что некоторые девочки почти падали в обморок - с усталым возгласом «Григорий, enough !» падали в сторону на ковер библиотеки.

Андрей Гаврилов: Я думаю, у вашего внука хорошее будущее. Мне никогда не удавалось забалтывать так девочек, по крайней мере, в этом возрасте.

Иван Толстой: Настало время для эссе Бориса Парамонова. «Марсиане живут в Сомали», - так назвал он свой радиорепортаж. Послушаем.

Борис Парамонов: Иногда создается впечатление, что человечество впадает в детство. Разворачиваются сюжеты, уместные, казалось бы, только в детской приключенческой литературе.

Ну, скажем, самый сейчас жгучий сюжет – пиратство. Несколько дней назад шестеро пиратов на какой-то шаланде напали на океанский лайнер габаритами чуть ли не в «Куин Мэри 2». Отважный капитан развил максимальную скорость – 20, что ли, узлов, и благополучно ушел от злоумышленников.

Как-то с трудом верится, что на борту такого мощного корабля не было иных средств, чтоб избавиться от морских разбойников. Да какие-нибудь мощные брандспойты пустить в ход – смело бы ихние шаланды как щепку.

Непонятно, ничего непонятно. Тот факт, что убежал, ставят в заслугу капитану – нашелся, мол, добрый молодец.

Все это хорошо известно, и повторять это незачем. Но поразмышлять на такую неожиданную тему следует.

Тут надо, повторяю, исходить из того, что сам этот пиратский жанр кажется невсамделишным, из детской литературы, из Жюль Верна. Да и сейчас такие сочинения очень в ходу и пользуются большим успехом у малолетних и не совсем малолетних зрителей. Что стоят, например, фильмы, целые серии фильмов, про карибских пиратов, где главный злодей - Джонни Депп, а среди несчастных героинь попадаются звезды первого ранга, вроде Киры Найтли.

Вспоминаются и более давние «Королевские пираты» с Эроллом Флином. При Сталине эти фильмы показывали в Советском Союзе в качестве трофейных. И все, конечно, понимали, что эти трофеи были взяты на настоящей войне, а не на отошедшей в далекое прошлое, когда геройствовали всяческие Фрэнсисы Дрэйки.

Но тут хочется поговорить не столько о нынешней хронике, сколько о теории литературы.

Виктор Шкловский писал, что статус классиков писатели приобретают, когда их сочинения утрачивают связь с живой жизнью, со злободневной идеологией и переходят в разряд детского чтения. В свое время действительно были кардинал Ришелье и борьба королевской короны с феодальным рыцарством, но уже для Дюма его мушкетеры – чистой воды приключенческая литература.

В России что-то вроде этого можно сказать о Пугачевском восстании и пушкинской «Капитанской дочке».

Но тут дело не просто в тех или иных сюжетах, а в самом законе движения литературы. Задание литературы, по Шкловскому, - дать читателю обновленное переживание бытия, атоматизованного в повседневном опыте.

Диктор: «Так пропадает, в ничто вменяясь, жизнь. Автоматизация съедает вещи, мебель, жену и страх войны».

Борис Парамонов: Литература выводит вещи из этого привычного автоматизма всякими приемами, главный из которых Шкловский назвал «остранение»: нужно сделать вещь неожиданной, «странной», чтобы она снова начала переживаться, а не просто механически регистрироваться в автоматизме восприятия.

Люди, создавшие формалистическую теорию литературы, Шкловский в том числе, не просто писали о литературе, но жили в очень необычную эпоху – мировая война, русская революция, невиданные формы жизни, появившиеся, казалось, из ниоткуда. И тут уже не литература заново воспринималась в остраняющей свежести, а сама жизнь. Скажем, масло, исчезнувшее с рынка и чудом добытое, воспринимается не как продукт привычного ассортимента, а как некое причастие к Вечным Реалиям Бытия.

Шкловский в книге «Сентиментальное путешествие» - о годах войны и революции – пишет об этом новом приобщении к чувственным реальностям жизни в новом нищенском быту революции:

Диктор: «Люся встала и затапливает печку документами из Центрального банка. Из длинной трубы, как из ноздрей курильщика, подымаются тоненькие гадины дымы.

Встаешь, вступаешь в валенки и лезешь на лестницу замазывать дырки.

Каждый день. Лестницу из комнаты не выносишь.

А печника не дозовешься. Он в городе самый нужный человек. Город отепляется. Все решили жить.

Хорошо жить и мордой ощущать дорогу жизни.

Сладок последний кусок сахара. Отдельно завернутый в бумажку.

Хороша любовь.

А за стенами пропасть, и автомобили, и вьюга зимой. А мы плывем своим плотом».

Борис Парамонов: Вот что-то вроде этого происходит сейчас, с этими самыми сомалийскими пиратами и многим другим. Сюжеты, вернувшиеся из старой приключенческой литературы в сегодняшнюю реальность, заставляют воспринимать то, что вчера казалось устойчивым бытом, в новом, небывалом качестве опасного приключения. Людям казалось, что они едут туристами в Индию, а попадают в осаду мумбайского пятизвездочного отеля.

Слово «Похищенный», казалось бы, давно стало названием приключенческого романа Роберта Стивенсона. Но сегодня это слово – Аbducted – грозно смотрит с газетной страницы.

Не жизнь ушла из быта в переплеты детских приключенческих книг, а сами эти приключения ворвались в отнюдь не литературную жизнь взрослых.

При желании можно сказать, что человечество помолодело. Не пожилые скептики сочиняют книги о странных героях, а эти герои вырвались из книжных страниц и угрожают как читателям, так и авторам.

Наступила новая эра приключений, завоеваний, осад, выкупов и похищения красавиц вместе с детьми всевозможных сахибов. Только правила игры создают сейчас не отважные завоеватели неведомых земель и не укротители диких континентов, а наоборот – те сами перешли в контратаку.

На заре кино очень в цене были кадры взбунтовавшихся слонов, рушащих туземную деревню. Эти сцены снова в моде, но не в кино, а в жизни.

Кинг Конг снова в Нью-Йорке, снова забирается на вершину Импайр Стэйт Билдинг («близнецы» Уорлд Трэйд Сентра уже завоеваны). А отважные пилоты, расстреливавшие его со своих старомодных бипланов, сегодня норовят убежать на трансатлантических лайнерах, развивая максимальную скорость.

Человечество помолодело. Как писал поэт:

И у дверей показывались выходцы

Из первых игр и первых букварей.

Иван Толстой: Андрей, а теперь наступило время для вашей персональной рубрики. Расскажите, пожалуйста, во всех мыслимых подробностях, о той музыке, что мы сегодня слушаем.

Андрей Гаврилов: Есть фраза, которую приписывают Фрэнку Заппе, о том, что говорить о музыке это то же самое, что танцевать об архитектуре. Поэтому, если можно, я не буду рассказывать во всех мыслимых подробностях, а просто расскажу о тех, кто исполняет ту музыку, что мы сегодня слушали и которую будем слушать сейчас. Александр и Дмитрий Бриль - сыновья Игоря Бриля - родились в Москве в 1972 году. В 82-м году они поступили в Музыкальную школу имени Дунаевского по классу кларнета, а в 87-м - в Музыкальное училище имени Гнесиных по классу саксофона. Их преподавателем был знаменитый советский саксофонист Александр Осейчук. Александр выбрал себе тенор-саксофон, Дмитрий - сопрано и альт-саксофон. Еще будучи студентами второго курса, они уже, в составе биг-бенда Училища имени Гнесиных, начали гастрольную деятельность в России и за рубежом. В тот же примерно период они организовали свой первый ансамбль, в состав которого вошли их однокурсники: Яков Окунь, Эдуард Зизак и Игорь Иванушкин. Позднее ансамбль стал обладателем Гран-при международного конкурса в Бухаресте в 1993 году. А в 90-м году их отец, знаменитый джазовый пианист Игорь Бриль, решил создать ансамбль с участием молодых, но уже достаточно известных музыкантов. Этот ансамбль получил название «Игорь Бриль и новое поколение». С самого начала своего существования и по сей день ансамбль выступает как в квинтете, так и в трио варианте – фортепьяно и два саксофона. Сегодня Александр и Дмитрий Бриль являются одними из наиболее востребованных музыкантов в Москве, в 2000 году у них вышел их первый альбом под названием «Погружение». Сейчас мы вам представим пьесу, которая так и назевается – «Погружение» - но записанная в новом варианте, и она появится на новом альбоме, который будет называться « Connections» . Напомню исполнителей. Это Дмитрий Бриль – сопрано-саксофон, Александр Бриль – тенор-саксофон, Алик Сипягин – труба, Игорь Бриль – электронные и клавишные, Яковь Окунь – фортепьяно, Ганс Главишниг - контрабас и Джонатан Блейк - ударные. Пьеса «Погружение» с нового альбома братьев Бриль « Connections» .