Иногда создается впечатление, что человечество впадает в детство. Разворачиваются сюжеты, уместные, казалось бы, только в детской приключенческой литературе.

Ну, скажем, самый сейчас жгучий сюжет — пиратство. Несколько дней назад шестеро пиратов на какой-то шаланде напали на океанский лайнер габаритами чуть ли не в Queen Mary II. Отважный капитан развил максимальную скорость — двадцать, что ли, узлов, и благополучно ушел от злоумышленников.

Как-то с трудом верится, что на борту такого мощного корабля не было иных средств, чтоб избавиться от морских разбойников. Да какие-нибудь мощные брандспойты пустить в ход — смело бы ихние шаланды как щепку. Непонятно, ничего непонятно. Тот факт, что убежал, ставят в заслугу капитану — нашелся, мол, добрый молодец. Все это хорошо известно, и повторять это незачем. Но поразмышлять на такую неожиданную тему следует.

Тут надо, повторяю, исходить из того, что сам этот пиратский жанр кажется невсамделишным, из детской литературы, из Жюль Верна. Да и сейчас такие сочинения очень в ходу и пользуются большим успехом у малолетних и не совсем малолетних зрителей. Что стоят, например, фильмы, целые серии фильмов, про карибских пиратов, где главный злодей — Джонни Депп, а среди несчастных героинь попадаются звезды первого ранга, вроде Киры Найтли.

Вспоминаются и более давние «Королевские пираты» с Эроллом Флином. При Сталине эти фильмы показывали в Советском Союзе в качестве трофейных. И все, конечно, понимали, что эти трофеи были взяты на настоящей войне, а не на отошедшей в далекое прошлое, когда геройствовали всяческие Фрэнсисы Дрэйки.

Но тут хочется поговорить не столько о нынешней хронике, сколько о теории литературы.

Виктор Шкловский писал, что статус классиков писатели приобретают, когда их сочинения утрачивают связь с живой жизнью, со злободневной идеологией и переходят в разряд детского чтения. В свое время действительно были кардинал Ришелье и борьба королевской короны с феодальным рыцарством, но уже для Дюма его мушкетеры — чистой воды приключенческая литература.

В России что-то вроде этого можно сказать о Пугачевском восстании и пушкинской «Капитанской дочке».

Но тут дело не просто в тех или иных сюжетах, а в самом законе движения литературы. Задание литературы, по Шкловскому, — дать читателю обновленное переживание бытия, автоматизированного в повседневном опыте.

Так пропадает, в ничто вменяясь, жизнь. Автоматизация съедает вещи, мебель, жену и страх войны.

Литература выводит вещи из этого привычного автоматизма всякими приемами, главный из которых Шкловский назвал «остранение»: нужно сделать вещь неожиданной, «странной», чтобы она снова начала переживаться, а не просто механически регистрироваться в автоматизме восприятия.

Люди, создавшие формалистическую теорию литературы, Шкловский в том числе, не просто писали о литературе, но жили в очень необычную эпоху — мировая война, русская революция, невиданные формы жизни, появившиеся, казалось, из ниоткуда. И тут уже не литература заново воспринималась в остраняющей свежести, а сама жизнь. Скажем, масло, исчезнувшее с рынка и чудом добытое, воспринимается не как продукт привычного ассортимента, а как некое причастие к Вечным Реалиям Бытия.

Шкловский в книге «Сентиментальное путешествие» — о годах войны и революции — пишет об этом новом приобщении к чувственным реальностям жизни в новом нищенском быту революции:

Люся встала и затапливает печку документами из Центрального банка. Из длинной трубы, как из ноздрей курильщика, подымаются тоненькие гадины дымы.

Встаешь, вступаешь в валенки и лезешь на лестницу замазывать дырки.

Каждый день. Лестницу из комнаты не выносишь.

А печника не дозовешься. Он в городе самый нужный человек. Город отепляется. Все решили жить.

Хорошо жить и мордой ощущать дорогу жизни.

Сладок последний кусок сахара. Отдельно завернутый в бумажку.

Хороша любовь.

А за стенами пропасть, и автомобили, и вьюга зимой. А мы плывем своим плотом.

Вот что-то вроде этого происходит сейчас, с этими самыми сомалийскими пиратами и многим другим. Сюжеты, вернувшиеся из старой приключенческой литературы в сегодняшнюю реальность, заставляют воспринимать то, что вчера казалось устойчивым бытом, в новом, небывалом качестве опасного приключения. Людям казалось, что они едут туристами в Индию, а попадают в осаду мумбайского пятизвездочного отеля.

Слово «Похищенный», казалось бы, давно стало названием приключенческого романа Роберта Стивенсона. Но сегодня это слово — Аbducted — грозно смотрит с газетной страницы.

Не жизнь ушла из быта в переплеты детских приключенческих книг, а сами эти приключения ворвались в отнюдь не литературную жизнь взрослых.

При желании можно сказать, что человечество помолодело. Не пожилые скептики сочиняют книги о странных героях, а эти герои вырвались из книжных страниц и угрожают как читателям, так и авторам.

Наступила новая эра приключений, завоеваний, осад, выкупов и похищения красавиц вместе с детьми всевозможных сахибов. Только правила игры создают сейчас не отважные завоеватели неведомых земель и не укротители диких континентов, а наоборот — те сами перешли в контратаку.

На заре кино очень в цене были кадры взбунтовавшихся слонов, рушащих туземную деревню. Эти сцены снова в моде, но не в кино, а в жизни.

Кинг Конг снова в Нью-Йорке, снова забирается на вершину Empire State Building («близнецы» WTC уже завоеваны). А отважные пилоты, расстреливавшие его со своих старомодных бипланов, сегодня норовят убежать на трансатлантических лайнерах, развивая максимальную скорость.

Человечество помолодело. Как писал поэт:

И у дверей показывались выходцы
Из первых игр и первых букварей.