Марина Тимашева: В Рахманиновском зале Московской консерватории завершился 12 фестиваль камерной музыки «Возвращение». Он объединяет российских музыкантов, работающих за рубежом. Чем отличается европейская музыкальная культура - выясняла Тамара Ляленкова.
Тамара Ляленкова: Мой первый собеседник - виолончелист Евгений Тонха живет в Германии и работает в оркестре Берлинской филармонии.
Евгений Тонха: Там традиционно много иностранцев, там представлено почти 35 национальностей. В интервью с инспектором оркестра у него спросили, почему так много иностранцев, хотя в Германии страшная безработица. Он сказал, что это политика оркестра, но мы берем людей со схожей культурой – то есть, из Австрии, Франции, Швейцарии. Это совершенно нормально, я считаю. Если будет 20 скрипачей из наших оркестров, то там будет полный раскосец.
Тамара Ляленкова: Про российских музыкантов говорят, что они более эмоциональны.
Евгений Тонха: Это правда. Так же, как мы и в общении более эмоциональные люди. Немцы, допустим, достаточно закрытые холодные люди, на наш взгляд. Они - в ужасе, как мы играем Бетховена. А они играют Чайковского так, что мы в ужасе, как так холодно можно играть Чайковского, вообще ничего не понимая. Они к музыке относятся так же, как и ко всему остальному. Они, скорее, исходят от теории, а мы, скорее, исходим от того, что в данный момент нам покажется нужным играть. То есть, там игра, скорее, интеллектуальная, а у нас, скорее, эмоциональная.
Тамара Ляленкова: А вам не трудно с ними сосуществовать в одном музыкальном контексте, вы не боитесь что-то потерять?
Евгений Тонха: Скорее, что-то приобрету новое. Хотя, действительно, лично у меня бывают трудности коммуникации в ансамбле с людьми, потому что у меня совершенно другой подход. Русские музыканты-струнники исходят от красоты звука, от того, что это должно быть сыграно красиво, а европейцы больше от того, что написано в нотах.
Тамара Ляленкова: Павел Стругалев – солист самого большого оркестра Северной Вестфалии «Новая Вестфальская филармония». Он играет на гобое и считает, что русского исполнителя очень легко узнать.
Павел Стругалев: Звук и техника у наших, может быть, лучше, звук мягче, потому что они начинают раньше обучение. Техника лучше, чем у немцев. Но трактовка - хуже. Пока школа у нас не на уровне западной. У нас все, играя Моцарта, играют Чайковского. Есть люди, достигающие невероятных высот, которые не боятся уехать из России и пойти к иностранному педагогу. Но больше любят поехать туда и пойти к нашему педагогу. Это большая ошибка, потому что это та же русская школа. И в немецкий оркестр попасть, кстати, после обучения у нашего, даже набравшегося западного опыта, профессора намного сложнее. Потому что на первом туре у нас всегда Моцарт, у всех инструментов, и это слышно сразу. Он им не подходит по трактовке. Не тот Моцарт. Я сам учился 10 десять лет у немецкого педагога, а он учился в Лондоне.
Тамара Ляленкова: Немецкий Моцарт и английский Моцарт они тоже, наверное, разные?
Павел Стругалев: Настоящий Моцарт - немецкий. Мне очень сложно слушать исполнителей из других стран, которые играют, допустим, немецкую музыку. Потому что я знаю совершенно точно, как ее надо играть. Что-то другое может себе позволить гениальный музыкант. У немцев совершенно другая проблема – они играют хуже. У них нет ЦМШ. Есть одна школа в Берлине, которую все время пытаются закрыть. Она была в Восточной Германии, а западные делают вид, что все, что было тогда, все было плохо. Поэтому у немца есть только возможность брать частные уроки.
Тамара Ляленкова: Правда, что старая школа преподавания, советская музыкальная школа, назидательная?
Павел Стругалев: Да, очень агрессивная.
Тамара Ляленкова: И она действительно дает положительные результаты?
Павел Стругалев: Она дает сначала положительные результаты, очень положительные, когда ребенка заставляют что-то делать. Паганини, почему он Паганини? Потому что его папа заставлял. Так и у нас. У нас было давление, у нас воспитывали спортсменов. Половина бы, наверное, не смогла стать музыкантами, если бы не наша система, потому что хотелось очень вырваться в сквер и поиграть в футбол, девушки начинались уже в 15-16 лет, совершенно было не музыки. Я записывал свои занятия на магнитофон, включал, а в этот момент читал книжку. Мне уже, в принципе, сейчас предлагали здесь работу в оркестре, предлагали довольно большие деньги, но когда я понимаю, что меня могут выгнать сразу, в один день, на улицу, сказать, что вы дирижеру не понравились… В Германии я – госслужащий, я всю жизнь буду работать в этом оркестре, как бы я не играл. Но такая система только у немцев работает. Потому что немец все-таки занимается, ему неприятно играть плохо. А в России, если нельзя будет уволить, половина оркестра будет не совсем профессионально к делу относиться. Все-таки страх должен быть в России. Должны быть хотя бы контракты какие-то. У меня бывает две-три недели свободного времени, когда работы мало в оркестре, ее намного меньше, чем здесь, в России, и тогда мы занимаемся камерной музыкой. Так вот, любое занятие камерной музыкой, какой-то сольной карьерой, его можно списать с налогов, потому что считается, что человек повышает свою квалификацию. Я – патриот России, но в музыкальной части я - немец совершенно.
