25 февраля исполняется восемнадцать лет со дня смерти Андрея Донатовича Синявского – крупного литератора и глубокого мыслителя, которому в российском культурном дискурсе второй половины ХХ века, пожалуй, не было равных. Так, к сожалению, сложилось, что даже интеллигенция в массе своей его книги не прочитала: свои первые прозаические произведения он публиковал в первой половине 1960-х годов только на Западе, причем, по понятным причинам, под псевдонимом, вследствие чего до России они почти не доходили. Осенью 1965 года он был арестован, в феврале 1966 года осужден, а в 1973 году, вскоре после освобождения, эмигрировал: ни антисоветчиков, ни предателей родины в советских издательствах и журналах, разумеется, не печатали. Впервые повести, написанные Синявским во второй половине 1950-х – начале 1960-х годов, в России были опубликованы только в 1989 году – вначале в книге "Цена метафоры. Преступление и наказание Синявского и Даниэля", а потом и в других изданиях. Такая литературная судьба была крайне неблагоприятной не только и даже не столько вследствие того, что отнюдь не все литературные произведения и тридцать лет спустя после их создания читаются на одном дыхании (особенно учитывая, какие перемены произошли в Советском Союзе за эти несколько десятилетий), но и потому, что фокус восприятия Синявского сместился от литератора к диссиденту. Юлия Даниэля судили вместе с Синявским, но писали они все-таки порознь, а их судьбы после освобождения из мест лишения свободы сложились контрастно по-разному: Юлий Даниэль остался в России, и больше ни прозы, ни публицистики практически не писал, тогда как Андрей Синявский стал в русской эмиграции одним из самых резонансных публицистов и эссеистов. Однако и в этом качестве известность Синявского на родине была весьма ограниченной: если бы его эссе "Что такое социалистический реализм" было опубликовано тогда, когда оно было написано, в 1957 году, то его автор стал бы всесоюзно знаменит, как это случилось с Владимиром Померанцевым после выхода в свет в "Новом мире" в декабре 1953 года статьи "Об искренности в литературе". В конце 1980-х же полемика с социалистическим реализмом – и даже с реализмом вообще, что Синявский удивительным для советского человека образом делал еще в 1957 году, – уже не могла никого ни потрясти, ни шокировать: в русской литературе существовали уже "Часы" и "Митин журнал", в Петербурге вручали независимую Премию Андрея Белого, стилистическая повестка которых была совершенно другой. Синявский написал эти тезисы в послесталинское время первым, но опубликован на родине был слишком поздно, чтобы его влияние как идеолога литературного процесса могло быть сколько-нибудь весомым.
Спустя четверть века после написания эссе "Что такое социалистический реализм", в 1982 году, Синявский создал свое, на мой взгляд, второе главное эссе – "Диссидентство как личный опыт". Его тоже мало кто прочитал: нтернета тогда не было, а журнал "Синтаксис", который издавали Андрей Донатович с супругой, и где оно было напечатано, был изданием на редкость малотиражным. Если искрометных книг арлекина-Довлатова, которые с легкостью проглатываются одна за другой, его издателям в эмиграции не удавалось продать и тысячу экземпляров, то какого тиража можно было ожидать от альманаха критики и публицистики, который к тому же первая русская эмиграция и ее духовные наследники заклеймили как "чрезмерно западнический" и "оторвавшийся от корней"? В мае 1989 года это эссе с некоторыми сокращениями перепечатала московская "Юность", тираж которой исчислялся миллионами экземпляров, но в то время, когда к читателю приходили такие романы-эпопеи, как "Доктор Живаго", "Жизнь и судьба" и "Архипелаг ГУЛАГ", не говоря уже о бесконечных сиквелах "Детей Арбата", автобиографические литературно-публицистические размышления человека, само имя которого подавляющему большинству граждан тогда ничего не говорило, не могли не затеряться. Они и прошли практически незамеченными.
Все это не может не печалить, ибо, мне кажется, мало есть в российской истории текстов, которые стоило бы перечитывать чаще, чем эссеистику Синявского, и мало есть мыслителей, которых так не хватает сегодня, как его. Одно из самых тяжелых последствий войны, длящейся уже год в восточных областях Украины, состоит в тотальной поляризации как российского, так и украинского общества, в т. ч. интеллигенции обеих стран. Либеральная российская интеллигенция режиму и без того не симпатизировала, но начавшаяся война, в которой интеллигенция бессильна хоть что-либо изменить, привела к невиданной прежде мобилизации мысли под одними-единственными знаменами. Каждый, кто не готов полностью, окончательно, бесповоротно и во всю глотку петь осанну, с моей точки зрения, крайне сомнительной "антитеррористической операции" новых киевских властей, каждый, кого возмущают аресты украинских журналистов и блогеров, выступающих против мобилизации и перевода жизни их страны на сугубо военные рельсы, каждый, кто полагает, что лживость заявлений украинских официальных лиц и их пренебрежение к судьбам простых солдат и офицеров не сказать что сильно отличаются от таких же лживости и пренебрежения властей российских, сразу же зачисляется в подлые кремлевские пропагандисты, и хорошо еще, если не в пропагандисты проплаченные. Синявский восставал как раз против этой неуместной необходимости выбирать между одной из двух картин мира, настаивая на том, что право на мировоззренческий плюрализм куда важнее права ненавидеть большевиков. "Отказ от советской идеологии предполагает не только инакомыслие по отношению к этой идеологии, но также разномыслие внутри инакомыслия. Если мы еретики, то ересей должно быть много, – писал он тридцать три года назад. – И в этом, мне представляется, ценность диссидентства, которое в идеале не зачаток новой церкви или нового, единого антисоветского государства, но плюралистическое общество, хотя бы на бумаге". Именно этого нам так не хватает сейчас – разномыслия внутри инакомыслия. Чем больше говорит российский официоз про фашистов-бендеровцев, тем истовее требование в ответ сравнивать Путина исключительно с Гитлером. Но между Путиным и Гитлером крайне мало что есть общего; если Путина с кем и уместно сравнивать (хотя любые сравнения, конечно, хромают, но все же), так это с де Голлем, Бен-Гурионом, Рейганом, Андроповым, Устиновым и другими волевыми государственными деятелями, буквально понимавшими гнусную максиму Карла фон Клаузевица о том, что война – это продолжение политики другими средствами.
В Российской Федерации многие интеллектуалы активно выступают против этой ужасной войны. На Украине, увы, против артиллерийских обстрелов собственных городов, именуемых "антитеррористической операцией", интеллектуалы не выступают почти совсем, и я не знаю, как это молчание можно оправдать. Но за весь этот год я ни разу не видел, чтобы хоть кто-то из российских интеллектуалов обратил на это внимание в каком-либо из своих выступлений. У "рукопожатных людей" сформировалась этика, требующая свести свой аналитический аппарат к лексикону Эллочки-людоедки: повторишь пароль "Путлер" – свой, не повторишь – чужой. Нам необходим единственно правильный ориентир, и если нет объединяющих символов, которым можно и "нужно" поклоняться и коими в те или иные периоды для разных групп говорящих по-русски людей были Ленин, Сталин и Солженицын, то объединяющим символом стал тот, кого нужно ненавидеть, – Путин. Любой комментарий о том, что Путину уже уготован электрический стул в Гааге, собирает сотни и тысячи знаков одобрения, хотя практически никто не имеет никакого понятия о том, как вообще функционируют гаагские судебные институты, где Путин, разумеется, не окажется никогда. Самомобилизованные солдаты информационной войны чувствуют себя необычайно передовыми и мужественными людьми, в миллионный раз метая стрелы ненависти в "Путлера", прекрасно зная, что им это ничем, вообще ничем не грозит. Но Боже упаси написать хотя бы какие-то критические слова о Саакашвили (между прочим, отстраненном от власти собственным народом и эмигрировавшем, чтобы избежать столь воспеваемого российскими либералами грузинского правосудия) или Порошенко с Яценюком (при правлении которых, несмотря на миллиарды получаемой извне финансовой помощи, национальная валюта за год обесценилась вчетверо), называть Майдан не революцией, а государственным переворотом, а погибших не диким эвфемизмом "небесная сотня", а несчастными жертвами чужой борьбы за власть (никто из депутатов, министров, олигархов и прочих хозяев жизни на Майдане, напомним, не погиб) – позорное обличение в качестве "агента Кремля" и возмущенные комментарии "передовой общественности", постигшей истину во всей ее полноте, настигнут тебя еще до того, как ты успеешь поставить точку. Я огромное число раз прочитал в разных местах списки обитателей Кремля, состоявших в КПСС, но я нигде не видел, чтобы кто-то напоминал о том, что недавний спикер парламента и и.о. президента Украины, а ныне – глава ее Совбеза Александр Турчинов начал карьеру в советское время не литературоведом или программистом, а секретарем обкома комсомола по идеологии. Трагедия, на мой взгляд, в том и состоит, что в России и на Украине до власти дорвались слишком похожие друг на друга люди, равно алчные, циничные, беспринципные и равнодушные к чужим страданиям.
Урок Андрея Синявского, на мой взгляд, состоит в том, что гражданское мужество интеллектуала не состоит в оппозиционности режиму, а в праве задавать вопросы и искать на них максимально полные ответы, сохраняя при этом право на открытость и незашоренность мышления. "Если мы хотим, чтобы вольная русская мысль, вольное русское слово и культура развивались, нам необходимо разномыслие", – писал А. Д. Синявский в 1982 году, и мало что хотелось бы повторить столь же отчетливо, как это. Захватническая колониальная война, которую российская власть инициировала в Донбассе, чудовищные злодеяния отморозков, откуда ни возьмись объявивших себя "правительствами" самозваных "народных республик", которых не выбирал никакой народ, не отменяют того факта, что многое, слишком многое из происходящего на самой Украине является возмутительным с точки зрения попранной либерально-правозащитной этики. Враги наших врагов отнюдь не всегда наши друзья – и уж тем более они отнюдь не всегда достойны быть нашими моральными и интеллектуальными кумирами.
И любой из нас имеет право думать, говорить и писать об этом.
Алек Эпштейн – историк и социолог
Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции
