"Мне нравится быть свободным человеком, зверем в лесу, а не рабом или коровой на ферме". Александр "Кусь" Клачко вступил в роту белорусских добровольцев в Украине в марте 2022 года. Позже она стала батальоном имени Кастуся Калиновского, а еще позднее – полком. Александр не имел боевого опыта, не служил в армии, однако решил взять в руки оружие и встать на защиту Украины. По его словам, от этого зависит и будущее Беларуси. Позже он сражался под Лозовым и Лисичанском.

Сейчас Александр "Кусь" Клачко рассказал корреспонденту Радио Свобода о войне, о будущей новой Беларуси и о боях, в которых полк Калиновского принимал активное участие.

– Это интервью проходит на белорусском языке. Вы всю жизнь на нём общаетесь?

– Я всю свою жизнь считал родным языком белорусский, но я всегда говорил по-русски. Я понял, что могу вполне хорошо разговаривать по-белорусски, только 21 февраля 2021 года – в День белорусского языка. В Вильнюсе я жил в одном отеле с двумя белорусскоговорящими людьми. Мы с ними общались исключительно на нём. Я понимаю белорусов, я знаю эти барьеры. Если ты в Беларуси говоришь на белорусском языке, то ты для многих или ярый оппозиционер, или ты ненормальный какой-то, раз по-белорусски говоришь. Только спустя полтора года, в августе 2022 года, я полностью перешёл на белорусский язык. Но, знаете, на английском люди тоже не сразу начинают разговаривать. Я понял, что недостаточно просто говорить о том, что белорусский язык – наш родной. Я решил, что надо начать с себя. Я считаю, что язык – это тоже оружие, причём очень мощное.

Жизнь в Беларуси

Александр родился 19 августа 1984 года в городе Барановичи. Окончил девять классов барановичской школы. Потом учился в колледже лёгкой промышленности на экономиста. Потом – в гродненском вузе на экономиста. Работал на стройке, на железной дороге грузчиком, кладовщиком, инженером и экологом.

"Ушёл, потому что начал получать в 2 раза меньше, чем получал до этого, а работал при этом в два с половиной раза больше. Говорят: "Оптимизация, сокращения". Я эту глупость терпел два года, а потом ушёл. Жалею, конечно, что не сделал этого раньше. Я получал 249 долларов", – рассказывает Александр.

– Когда увольнялся, мне начальник сказал: "Ты подумай, тут же стабильность: санаторий за 15 процентов от стоимости, проезд по Беларуси льготный, государственное предприятие – железная дорога!" Я потом крутил его слова в голове и пришёл к выводу: зачем мне такая стабильность? В болоте тоже стабильность – лягушки квакают, 200 лет ничего не меняется. Это не стабильность, это деградация. Дайте мне нормальный заработок, и я сам буду оплачивать санатории и проезд. Последние пару лет на "железке" к людям относились как к какому-то быдлу, к сожалению.

Я проработал там 12 лет – с 2003 года до 2016-го. Потом долго думал, чем заниматься дальше. Я понимаю бюджетников в Беларуси, которые боятся что-то менять, милиционеров понимаю в этом смысле, которые проработали 20 лет и не знают, чем им ещё заниматься. Потом ещё поработал в доставке в Минске и в моём родном городе, но сорвал спину. Когда искал работу, поставил себе цель – найти работу с оплатой 800 рублей. Мне говорят везде: "Ого, много хочешь". Может, и правда много хотел… Потом хотел устроиться консультантом в магазин, попросил 500 рублей. Мне отвечают: "Нет. Знаете, вы слишком мало хотите. Амбиций у вас нет". В конце концов я начал работать в такси администратором. Последние два года в Беларуси я работал там – с 2018 по 2020 год.

– Как за годы жизни в Беларуси менялось ваше отношение к Александру Лукашенко?

– Я ещё с 17 лет был в оппозиции. Единственное, почему я тогда не вступил в партию "Народная грамада" (Белорусская социал-демократическая партия. – РС): мне ещё не было 18 лет. Помню, когда Лукашенко приезжал к нам в город в начале 2000-х, я ночью нарисовал граффити на пути следования его кортежа. Я написал"Жыве Беларусь" синей краской на белом киоске. С утра я пришёл посмотреть – закрасили или нет. Никто ничего не закрасил, но омоновцы поставили туда какую-то женщину с цветами, чтобы она загораживала надпись.

9 сентября 2001 года, во время президентских выборов, я стоял на Кастрычницкой площади в Минске. Кандидатом от оппозиции тогда был Гончарик (Владимир Гончарик – белорусский политик, единый кандидат от оппозиции на пост президента Беларуси на выборах 2001 года. – РС). Помню краповые береты в подземных переходах. Знаете, тогда я разочаровался в оппозиции. Мне тогда казалось, что оппозиции давали очень много западных денег. Я вот думал: "Как бы Гончарик отплачивал Западу за те финансы, которые были ему предоставлены?" Я помню листовки с надписями "Время выбирать". На одних были напечатаны регбист и омоновец, на других – джинсы и какая-то другая одежда. Но, понимаете, у нас бы такую фигню никогда не придумали: у нас даже регби и не было никогда. Это не наши символы свободы.

Потом начался мой путь на железной дороге. Я был разочарован оппозицией, но и Лукашенко мне никогда не нравился – я никогда за него не голосовал. Работая на железной дороге, я был членом избирательной комиссии с 2004 по 2012 год. Что же касается фальсификаций, я никогда в них не участвовал, но видел, как из урны при подсчёте голосов высыпались пачки сложенных бюллетеней. Лукашенко построил эту систему так, что она целиком и полностью работает на него. Мэра назначает Лукашенко, мэр организует центральную избирательную комиссию в городе – ей подчиняются все остальные, а они, в свою очередь, формируются из бюджетников. Поэтому я и хочу видеть в новой Беларуси другую систему.

– Было ли что-то, что за годы в комиссии вам запомнилось сильнее всего?

– Я был в 2006-м, кажется, году в комиссии. Мы были с напарницей на обеде, там остался милиционер. Мы возвращаемся, и я слышу звук ударов молотка по дереву. Дверь закрыта. Как я понял, дно урны сняли, что-то вкинули, потом обратно заколотили. Я говорю: "Это же неправильно…" Я всё думал о том, что я могу сделать. Может быть, надо написать заявление? Но что я напишу в заявлении? Что я слышал звук? Ответят, что кто-то ремонтировал пол. Потом я понял, что даже если я найду доказательства, что фальсификация была, то максимум председателю комиссии дадут выговор, а у меня не будет никакого будущего в Беларуси. Но меня остановило и то, что я знаю всех этих людей. Если бы я написал заявление, то я бы стал для них Павликом Морозовым. Я бы себя считал предателем.

Я отчётливо помню слова одного из членов комиссии. Мы были на банкете после выборов, это был 2010 год. Он сказал следующее: "Зачем нас заставили фальсифицировать выборы и нарисовать 85 процентов, если Лукашенко и так победил и набрал 65 процентов". Я до сих пор не знаю, как мне правильнее было тогда поступить.

– Вы сказали, что Лукашенко победил бы на выборах в 2010 году даже без фальсификаций. Как вам кажется, почему белорусы за него голосовали? Были протесты в 1996 году, был 1999 год, 2006 и 2010-й. Почему люди продолжали верить Лукашенко?

– Знаете, когда в 1999 году пропали политики – Захаренко (Юрий Захаренко – белорусский политик, экс-министр внутренних дел Республики Беларусь. Убит 7 мая 1999 года – РС), Завадский (Дмитрий Завадский – белорусский и российский журналист, телеоператор. Убит 7 июля 2000 года. – РС), Гончар (Виктор Гончар – белорусский политик. Убит 16 сентября 1999 года. – РС), я и сам стоял с портретом Завадского и протестовал. Но внутри меня было ощущение, что я не знаю всей правды – может оно так, а может и нет. Потом было разочарование в политике. Я понимал, что и там – дерьмо, и там что-то не то. Я помню одну историю.

Был один глава белорусской железной дороги – Рахманько (Виктор Рахманько – экс-начальник Белорусской железной дороги. – РС). Начал дежурным по станции и дошёл до руководителя. Я общался с людьми, которые его очень хорошо знали. Это был очень перспективный человек. Он видел на несколько шагов вперёд. При нём "жезелка" процветала. Однажды он сказал на банкете, что будет баллотироваться в президенты. После – уголовное дело, домашний арест и отъезд из Беларуси. Вот так и происходит – перспективные люди уезжают. Захаренко тот же – настоящий офицер. Что в итоге? Он "пропал". Есть такая игра, когда ты стоишь с молоточком, а из отверстий высовываются головы. Лукашенко – этот мужик с молоточком. Кто-то высунулся – он его молотком по голове. Вкратце, две причины: люди голосовали за стабильность и потому, что других кандидатов попросту нет.

– Что стало лично для вас переломным моментом?

– На самом деле многое. Например, в конце 2019 года было обсуждение совместных дорожных карт с Россией. Переговоры проходили за закрытыми дверями. Нас, народ, считали быдлом. Нам не сказали ничего – как прошли переговоры, о чем договорились. Я дважды ездил в Минск на митинги. Из нас хотели и хотят сделать губернию. Потом коронавирус. Такой бред, какой говорил Лукашенко, – это надо было постараться. Враньё было всегда, но раньше казалось, что это только у меня так. Только в коронавирус я понял масштабы лжи.

2020 год

– Вы помните день голосования, 9 августа 2020 года?

– Да. Я голосовал за Тихановскую (Светлана Тихановская – белорусский общественный деятель, кандидат в президенты Республики Беларусь на выборах 2020 года. – РС). 18 июля я впервые выступил публично с политическим заявлением. Я опубликовал в своём инстраграме пост в поддержку альтернативных кандидатов. Было немного страшновато. С того момента я никогда не скрывался, и сейчас, находясь в Украине, я не прячу своё лицо. Гласность – это тоже оружие. Я не боялся говорить о проблемах, которые существуют, а не прятать голову в песок.

9 августа я проголосовал в Барановичах и поехал в Минск. Я, честно говоря, думал, что в Барановичах никто не выйдет на улицы. Я шёл по одной из минских улиц – я не узнал этот город – на улице в 16 часов никого не было. Есть произведение – "Гроза зреет в тишине". В Минске 9 августа 2020 года у меня было ощущение, что сейчас будет гроза. Видел много людей у избирательных участков. Потом мы с другом – он был на "химии" полгода, а пару недель назад сбежал с неё, молодчина – спустились в метро. Там тоже никого. Громкоговоритель в метро хрипел как в Киеве во время тревоги: "Такие-то станции не работают".

Мы вышли на станции "Первомайская". Люди постепенно стягивались к стеле. Это не передать, но воздух был будто наэлектризован. У стелы уже были автозаки, задержания. Вечером нас разогнали. Мы, конечно, были живы и здоровы, но в нас метали свето-шумовые гранаты, стреляли. Спецтехника разрушала баррикады, а автозак даже наехал на человека. Мы к нему подбежали – его начали закидывать гранатами. Одному мужчине гранатой разорвало пятку.

Я не узнал этот город. Люди, несмотря на разгоны и побои, были счастливые, весёлые, свободные. Будто бы день города, но нет ни гаишников, ни ментов. Не было ни пьяных, ни драк – всё организованно, все счастливы. Физически нас тогда разогнали, но морально мы победили.

Мы вернулись на поезде в Барановичи. Проводницы подсказали, где лучше выйти, чтобы нас не задержали. Оказалось, что в Барановичах тоже вышло много людей. Я выходил на протесты потом ещё много раз. 16 августа я увидел настоящую нацию. Никогда до и после этого я подобного не ощущал: креативные, свободные люди.

– Удивила ли вас жестокость белорусских силовиков?

– Скорее нет. Эта жёсткость повлияла на людей – они начали молчать. Несколько моих знакомых столкнулись с преступлениями режима Лукашенко. Моя знакомая рассказала мне, что попала на трое суток в СИЗО из-за того, что просто хлопала в ладоши. Она до сих пор помнит автозак и новенькие берцы омоновца, который наступил ей на грудь, чтобы выдернуть сумочку.

Когда мужчин привозили в СИЗО, там был коридор из ОМОНа и ещё один из сотрудников СИЗО. Мужчин били беспощадно – она не хотела об этом вспоминать и говорить. Сказала лишь, что это было просто ужасно. Женщин не так сильно: кому-то в живот перепало, кому-то по ногам.

Её мнение после этого изменилось. Мы сидели у неё на кухне, и она сказала: "Я человек маленький, я политикой заниматься больше не буду". У меня на руке был белый браслет, и она, увидев, с ужасом в глазах меня умоляла снять его. Ещё парня с работы избили и посадили на пять суток. Я ему носил небольшие передачки. Он мне сказал: "Важна не передачка, а то, что о тебе на воле кто-то помнит". И почти никто не идёт оформлять побои: у всех в основном опасения за работу и семью.

– Вы сказали, что вас тоже задерживали. Как это было?

– Это было 8 ноября 2020 года. Это было обычное чаепитие. Нас было где-то 25 человек. В основном женщины. Мы не пили алкоголь, у нас не было с собой никакой символики, мы старались не шуметь. Мы просто общались на разные темы, это был такой мирный протест. У нас в Барановичах людей по воскресеньям задерживали просто за то, что они просто втроём прогуливались в знак протеста. Якобы митинг.

И нас приехали разгонять 15 ментов. Там был один неадекватный человек в штатском, вёл себя как какое-то быдло. Нам не сказали, почему мы должны разойтись. Я понимал, что я ничего не нарушаю, у меня ничего с собой нет. Чего мы должны расходиться? Но люди начали расходиться, я шёл последним. За нами шёл один мент, и я ему сказал: "Вы не правы". – "Ах так?" – взял меня под локоть, отвёл назад. Этот неадекватный в гражданском с меня сорвал капюшон. Я еле сдержался, чтобы его не ударить. Было понимание, что это сотрудник, пусть и в гражданском, и если бы я его ударил, то это уголовное дело. В этот же момент сотрудник в балаклаве ударил меня дубинкой по ногам. Я спросил: "Почему вы меня бьёте? Я не оказываю сопротивления". Меня удивило, что больше меня не били. Этот мелкий в гражданке ещё пытался меня дёргать, повалить. Меня обыскали, забрали деньги. Я сразу сказал, что у меня есть деньги. У меня было где-то сто евро в пересчёте. Когда меня привезли в РОВД, у меня осталось лишь 3 евро.

В протоколе было написано, что я демонстративно стоял на месте, сопротивлялся и не хотел идти в автобус. В автобусе меня продолжили допрашивать. "Что тебе не хватает?" Я сказал, что справедливости. "Нашёл?" – "Ищу". Когда я сказал, что у меня пропали деньги, мне ответили, что потом разберутся. Когда я озвучил в ГОВД, что меня ударили и что у меня пропали деньги, командир роты ППС сказал: "Если бы ты не вспоминал про эту дубинку и эти деньги, я бы тебя отпустил". Двое суток я провёл в камере с ворами, потом суд по скайпу. Посмотрели, что я был в БРСМ (Белорусский республиканский союз молодёжи. – РС) и избирательных комиссиях. Судья выписал мне достаточно небольшой штраф – 10 базовых величин. Это примерно 100 долларов. Я снял побои, написал заявление в Следственный комитет, а после я пошёл в местную газету и дал интервью, где всё подробно рассказал. Я призвал людей – не бояться говорить.

18 декабря 2020 года ко мне пришли три сотрудника милиции в балаклавах. Я не ночевал дома, мне позвонила мать и сказала, что пришли сотрудники. Было 6:30 утра. Мы достаточно много всего делали, пусть протест был мирным: мы делали граффити, пикеты, вывешивали БЧБ флаги.

– Не возникло ли у вас проблем при отъезде?

– Я знал, что уехать можно. Если бы ничего не изменилось, я бы всё равно уехал, но я хотел действовать до тех пор, пока петля вокруг моей шеи не затянется слишком сильно. Я взял такси, приехал на литовскую границу. Визы у меня не было. На границе дождался идущей в сторону Литвы легковой машины. Белорусские пограничницы посмотрела пару раз в паспорт и на меня. Я сказал, что еду по гуманитарному коридору. Мне сказали, что меня литовцы не пустят, но я сказал, что попробую. Знаете, "я попробую" – это мой девиз по жизни после 2020 года. Если не пытаться и не пробовать, тогда точно ничего не получится.

Литовцы меня сутки продержали, а потом мне дали разрешение на въезд. С украинским дальнобойщиком я доехал до Вильнюса и потом ещё километров шесть шёл по ночному городу до отеля.

Протест – провал или новое начало?

– Почему протест не увенчался успехом?

– Я никогда не жалел, что действовал мирным способом. У меня несколько раз, конечно, были мысли – кинуться с кулаками на силовиков: когда автозак наехал на человека, но я решил просто помочь человеку. В августе я ещё обдумывал подпалить какую-нибудь "табакерку" (табачные ларьки. – РС) как символ режима. Ну и когда сотрудник сорвал с меня капюшон. Но я не жалею, что протест был мирным. Может мы, белорусы, и "дурни", но это такой опыт. Кто-то разочаровался, а я – наоборот. Мирный протест не удался – меняем методы. Цель та же – освобождение Беларуси от режима Лукашенко и российской оккупации. Сегодня я считаю, что единственный метод – вооружённое сопротивление. Я хочу, чтобы мои внуки называли себя белорусами и были хозяевами на своей земле.

– Способен ли белорусский народ на этот сценарий?

– Знаете, меня разозлило, что меня, белоруса, никто не спросил о том, хочу ли я, чтобы с моей территории заходили войска в Украину, чтобы с нашей территории запускали ракеты. Если бы Украина пала, то у Беларуси бы просто не было будущего. Я верю, что Украина победит и деоккупирует все свои территории. Тогда шансы Беларуси на свободу я оцениваю как 50 на 50. Если ничего не делать нам, белорусам, через 50 лет Беларуси просто не будет. Это будет губерния другой страны. Поэтому нужно действовать. То, что сейчас происходит в Беларуси, похоже на концлагерь. В этой атмосфере сложно жить – я не узнаю своих знакомых. Я бы хотел привести пример: представьте себе коров на ферме. Им что, плохо живётся? Кормят, поят, сено есть, крыша над головой. Помоют тебя, когда Лукашенко приедет. Кому-то это нравится, а кому-то хочется быть зверем, который живёт в лесу, сам о себе заботится, сам добывает себе еду. Мне нравится быть свободным человеком, этим зверем в лесу, а не рабом или коровой на ферме.

Россия, как и режим Лукашенко, понимает только язык силы. Сначала ты, конечно, пытаешься поговорить с соседом, если он вломится к тебе. Но если он не понимает, то надо брать его за шкирку и вышвыривать. Сейчас один выход – бить, гнать, брать в плен, убивать. Сначала прогнать с территории Украины, потом – с территории Беларуси. Иначе нас просто не будут уважать. Мы просто не сможем зваться людьми. Прошло сто лет, а читаешь Купалу, Богдановича, Коласа (белорусские писатели. – РС) – будто бы ничего не изменилось, Беларусь всё на том же месте и с той же надеждой на право существовать. Нужно действовать. Я не призываю всех белорусов брать в руки оружие, но можно помогать разными способами: можешь подавать патроны, носить еду, перевязывать бойцов. Ни цветочки, ни жалобы в инстанции Лукашенко не сработают. Когда мы покажем силу, тогда, может, и будет диалог с последующей люстрацией.

Что касается России, вы послушайте наш гимн. "Разам з братамі мужна вякамі мы баранілі родны парог" (бел. "Вместе с братьями мужественно веками мы охраняли родной порог". Слова государственного гимна Республики Беларусь. – РС). Это враньё. Мы никогда не были братьями. Слова этого гимна исчезнут вместе с Лукашенко. Белорусы ни с кем так не воевали, как с этими "братьями". В день, когда мы с вами говорим, 12 декабря 1796 года, было объявлено о создании белорусской губернии. Прошло 226 лет, а мы всё на том же месте.

Думаю, это даже хорошо, что мы не победили в 2020 году. Все эти трудности – это и есть тот путь, в котором рождается нация. Мы бы это просто не ценили, если бы получили так легко. Как в 1991 году. Если мы не сможем, значит, мы нация, которая, к сожалению, не имеет права на существование. Такое случается в истории. Через 500 лет, может, и Беларусь станет просто кусочком истории, если белорусы не смогут доказать, что они нация. Всё зависит от нас: не от Тихановской, не от Позняка (Зенон Позняк – белорусский политик и общественный деятель, диссидент. – РС), не от полка Калиновского. Не ждите их. Начните с себя. Всё зависит от каждого из нас.

- Если Украина победит, но российский режим останется, возможно ли в этом случае освобождение Беларуси?

– Шанс есть. В истории были подобные случае. Допустим, как образовалась БНР в 1918-м? Немцы отступали во время Первой мировой войны и сделали буферную зону между собой и Российской империей. Потом – 1991 год. Ослаб Советский Союз – мы снова получили независимость. Как сказал мне один литовец, за независимость можно сражаться десятилетиями. Победить можно, когда империя ослабевает и занимается своими внутренними вопросами. Только поражение России в этой войне может стать ключом к освобождению к Беларуси. Шанс будет.

Война

27 февраля, спустя пару дней после начала войны, Александр был в Вильнюсе на антивоенной акции, где присутствовала и Светлана Тихановская.

– С каждым днём у меня нарастал вопрос – ехать на войну или нет. Первого марта я узнал, что белорусы записываются в украинском посольстве в Вильнюсе в иностранный легион. Я понимал, что я ответственен за свою девушку и детей. Я понимал, что я могу поехать максимум полтора месяца оборонять Киев. Моя девушка, конечно, была против. Когда я проснулся 2 марта, я ощущал спокойствие – я понял, что я должен поехать. 3 марта мне позвонили и сказали: "Через 4 часа автобус, вы готовы ехать?" Я сказал, что я готов, хоть и не был. В 16 часов я уже выехал в Украину. В Яворов я прибыл вместе с другими иностранцами – грузинами, хорватами, американцами. Там была пересадка, где украинский офицер спросил меня, белорус ли я. Он сказал, что с сегодняшнего дня поступил приказ – не брать белорусов. Вот так я оказался в 6 утра без связи на какой-то заправке. Я не мог ни попасть в Киев, ни вернуться назад через блокпосты, поскольку я белорус.

Дальше Александра доставили в штаб теробороны, оттуда – в полицию, после – в СБУ (Служба безопасности Украины. – РС) и наконец – в военкомат. Военком сказал ему, что пути всего два: или назад в Польшу, или в "Азов", если имеется боевой опыт. У Александра не было опыта даже срочной службы.

– О существовании белорусской роты он просто не знал. Меня отвели в волонтёрский центр. Я решил переночевать и вернуться в Польшу. Утром я узнал, что рядом есть центр беженцев, где ночевали украинцы и белорусы. Там было 6 белорусов, которые тоже ехали воевать. Нас забрали на машине, за это время на нас оформили документы, и уже 8 марта мы оказались в Киеве.

– Тяжело ли вам было привыкнуть к жизни военного? Вы всё-таки не служили, и для вас всё было новым.

– Когда я оказался в Киеве, мне стало очень спокойно. Я понял, что я на своём месте. Тогда шли бои под Бучей, Ирпенью, планировался штурм Киева, но я понимал: я всё делаю правильно. Единственное, что было трудно – это то, что моя девушка, которая осталась в Вильнюсе. Она очень переживала за меня.

Александр рассказывает, что он и его сослуживцы спали на полу, ходили в часовые наряды, а от холода не спасали даже рукавицы и две пары носков.

– Знаете, есть вещи, которые одновременно ужасны и красивы. Я нёс вахту на крыше одной высотки, и на горизонте была Буча: виднелось огненное зарево. "Грады" ("Град" – реактивная система залпового огня. – РС) летели с обеих сторон. В Киеве были наряды, мы ждали российских диверсантов. Мы тренировались, ездили на стрельбы.

– Сколько длилась ваша подготовка?

– Она длилась примерно полтора месяца. Я бы сказал, что она была очень хорошая. У нас было 2 часа в день медподготовки, 2 часа тактики и 2 часа физической подготовки. В ходе тренировки мы носили своих побратимов на спин, будто бы эвакуируем раненых. Мы делились по весовым категориям. Я сказал, что вешу 80 килограммов. Когда меня поднимали, мне все говорили: "Да не весишь ты 80, в тебе все 85, а может и 90". Я не поверил, конечно. Еле нашёл какие-то весы, взвесился – 87 килограммов. Моё тело сильно окрепло.

– Вы сказали, что у вас не было никакого боевого опыта. Когда человек только прибывает в расположение полка, не может ли у него возникнуть какого-то диссонанса или конфликта? Я имею в виду, что была, например, достаточно большая статья на Белсате, где люди, которые называли себя экс-бойцами полка Калиновского, рассказывали о случаях дедовщины, издевательств. Например, когда человеку выдали игрушечный автомат или когда другому бойцу наклеили на бронежилет наклейку, которую он посчитал оскорбительной. Один человек рассказывал об избиении. Возможно, это была драка, но всё же – не могут ли такие случаи отпугнуть некоторую часть людей, которые хотели встать на защиту Украины и Беларуси, но не смогли привыкнуть к распорядку?

– Я про эти случаи слышал, но не видел. Я не могу подтвердить или опровергнуть эту информацию. Я могу рассказать о том, что я видел. Я расскажу вам об "Атоме" (боец полка Калиновского. – РС), который погиб вместе с "Брестом" (боец полка Калиновского. Командир батальона "Волат". – РС) и другими бойцами 26 июня под Лисичанском. Он сделал замечание командиру взвода, и за это его наказали. Я сначала не понял, что произошло. Я подумал, что у "Атома" поехала крыша. Была жара, май. Я вижу, как он ходит как ни в чём не бывало в коробке из-под телевизора, а на ней написано: "Я за мир" и нарисован знак мира. Ведёт себя как обычный человек. Потом я уже разузнал, что ему назначили такое наказание. Лучше бы туалет почистил или сутки на кухне отбыл. Я таких наказаний не понимаю. Я бы такие наказания не стал выполнять.

Может, слабые отсеиваются. Я не считаю себя сильнейшим человеком, но такие моменты ставят тебя перед выбором. На мой взгляд, в полку Калиновского гораздо проще, чем в армии. Хоть я и не служил, но по рассказам знаю. Перегибы могут быть с разных сторон, даже я могу кого-то обидеть, но если ты адекватный человек, то всё будет хорошо.

– Как бы вы описали своих побратимов? Это люди с боевым опытом или же в полку много людей, которые максимум проходили срочную службу?

– Весной я видел их одними, сейчас – это абсолютно другие люди. Это очень разные люди. Что касается подготовки, все получают необходимые знания. У нас есть не только боевые подразделения, у нас есть и связь, где нужны программисты. Девушки-парамедики у нас есть. Мотивация людей: я считаю, что главное, чтобы мы все понимали, кто мы и куда мы движемся.

Я встречал белорусов, которые говорят: "Я украинец". Мне было так больно, когда я это услышал. Я думаю, что первое – это национальный фундамент. Когда человека спрашивают, почему он белорус, а он отвечает: "Я в Беларуси родился и вырос". Тогда ты по паспорту белорус. Я готов часами отвечать на вопрос, почему я белорус. Те, у кого этот фундамент слабый, может под давлением времени и обстоятельств не выдержать. Второе – это, возможно, разочарование в белорусах и Беларуси. Если бы не белорусские добровольцы, как бы к нам относились за рубежом? Ту красоту нации, которой мы добились в 2020 году, режим Лукашенко просто затоптал 24 февраля 2022 года. Поэтому украинцы сегодня заслуженно выглядят героической нацией, которая сражается за свою свободу, погибает десятками тысяч, но сражается за право быть свободными. Разочарование в своей нации и героизация другой может влиять на эти изменения в человеке. Сегодня проще быть украинцем, чем белорусом.

– Хватало ли вам экипировки и оружия?

– Всех, кого приняли в роту, обеспечили необходимым, но больше людей мы принять не могли. Поэтому мы, собственно, и отделились от полка "Азов" и перешли в ВСУ. Было ограничение по оружию, а "Азову" приходилось делиться с нами. Мы не могли набирать больше роты личного состава. Когда мы перешли под крыло ВСУ, эти ограничения были сняты. Конечно, была нехватка, но, если сравнивать с обычными украинскими подразделениями, у нас было всё. В первый месяц войны была нехватка второстепенных вещей. У меня, например, на первом задании была фляжка, а подсумка для неё не было.

– Финансирование поступает в основном от ВСУ или же большую роль играют пожертвования?

– ВСУ предоставляло оружие и боеприпасы, а остальное – большой объём помощи – поступало от белорусов.

Боевое крещение в битве за Лозовое

– Боевая операция длилась примерно 25 часов. Мы всё это время были на ногах, была переправа через реку. Обстрелы танковые, миномётные, по нашим миномётам и вертолёты работали. Самолёт даже был, мы его не слышали, но по рации слышали: "Птичка вылетает". Я помню свои ощущения тогда и сейчас. Ощущения разные.

Тяжело было привыкнуть к физическим нагрузкам, и очень не хватало воды. Вода закончилась ещё в 9 утра. Если бы в расположении российской армии не было воды, пришлось бы очень тяжело.

Страха не было. Самое сложное для меня тогда – принять решение, иду я в бой или нет. Это была сложная операция, нам сразу сказали, что будут убитые и раненые. Я пошёл добровольно. Тяжелее время проходит в ожидании боя, нежели в самом бою. Сидишь эти пару дней и думаешь: "Только бы не отменилось". Мне было интересно принимать участие в бою. Одна группа штурмует, другая группа миномётчиков – мы её охраняли. Потом я с парамедиком отправился на помощь нашим. Я только выкопал окоп возле позиций миномётчиков, а мне командир говорит: "Хочешь пойти?" – "Конечно, хочу! Там же бой идёт, а мы тут сидим". Хотя у миномётчиков потом тоже жарко было. Хорошо, что не попали: их кассетными боеприпасами обстреливали.

И вот мы пошли с парамедиком в эту деревню. Там у нас и перестрелка с украинскими морпехами была: они подумали, что мы русские, и открыли огонь. Потом наша группа пошла штурмовать вторую часть деревни, взяли в плен трёх россиян. На самом деле, мне было крайне интересно.

С нами ещё был украинский офицер. Мы четыре часа были под танковым обстрелом. Только по перехваченным разговорам и слышали: "Квадрат такой-то – перелёт, недолёт". Потом нам поступил приказ возвращаться на свои позиции, а офицер пошёл отдельно от нас. Этот офицер где-то на выходе из леса подорвался на мине. До наших позиций было ещё метров 500. В какой-то момент по рации нам ответил голос с чеченским акцентом. Мы думали, что его взяли в плен и использовали как наживку. Поэтому "Брест" принял решение, что он вдвоём с "Дядькой" (боец полка Калиновского. – РС) пойдёт его искать. "Брест" дал приказ всем перебираться через реку. Когда они проходили мимо меня, я как школьник поднял руку и спросил: "Можно с вами?" Я взял у нашего хлопца носилки, и мы пошли туда. Мы шли по звуку рации, потом офицер начал стрелять из пистолета – мы пошли на звук выстрелов.

По пути мы чуть не устроили перестрелку с украинцами. "Брест" с "Дядькой" шли впереди, я был в десяти метрах от них. Было достаточно темно, но я заметил движение на опушке леса. Автомат был снят с предохранителя, патрон в патроннике. Я встал на колено и прицелился. Я понял, что если бы это были русские, то они бы нас уже давно перестреляли. "Брест" с "Дядькой" окликнули их – бойцы назвали верный пароль. Мы позвали их с собой эвакуировать раненого. Они начали рассказывать, что им ротного надо бы спросить. "Брест" их обложил трёхэтажным матом, и мы пошли дальше.

Спустя ещё две минуты нам навстречу вышли два вооружённых человека. Пароль они упорно не называли, кричали лишь: "Свои". Накал был такой, что кто-то мог не выдержать. Верный пароль мы услышали только с пятого раза.

Потом мы нашли этого офицера. Не без приключений, правда. Для кого-то самым трудным моментом была переправа через реку под миномётным обстрелом, а для нас – тащить раненого на носилках. К нам подошли ещё пара ребят, и мы вшестером тащили его. "Брест" по рации пытался наладить эвакуацию раненого, попутно покрывая своих собеседников матом. Проходишь 20 метров – у тебя спина выворачивается. Даже здоровые мужики, когда шли в центре, не могли пройти больше 30 метров. По краям ещё более-менее, самая тяжесть приходится на центр. Над нами летали мины, а мы каждые 30 метров останавливались и менялись по часовой стрелке. Когда вернулись на базу, у каждого бойца болела каждая мышца на ноге. На следующий день мы ковыляли как деды.

Был на разных направлениях: николавском, в Лисичанске принимали участие в обороне водной переправы. Там мы были с "Папиком" (боец полка Калиновского. – РС), который погиб 26 июня. Сейчас я не могу назвать конкретные населённые пункты, поскольку ещё не прошло достаточно времени. Скажу так, что я побывал и на юге, и на востоке.

– Что вам запомнилось за эти 9 месяцев войны сильнее всего? К чему вы, возможно, так и не смогли привыкнуть?

– Знаете, что мне нравится на войне? На нуле, когда между тобой и противником сто метров, нет таких людей, которые носят маски. В этой ситуации ты видишь людей такими, какие они есть на самом деле. Тот, кто больше всего кричит: "Я! Я!", обычно самым первым "сливается".

Что запомнилось? Не так давно возле меня взорвалось две или четыре мины. Я ночевал в окопе, замёрз как собака. Метрах в двадцати от меня были прилёты. Ожидалось, что русские будут штурмовать наши позиции, в ответ работали наши пулемётчики. Было страшновато. Я пытался уснуть, и слышу выход в нескольких километрах от меня: "Пук!" Две-три секунды тишины, потом свист мины. За эти пару секунд ты понимаешь, куда она летит: в тебя или рядом с тобой. И вот я понял, что она летит либо в меня, либо упадёт совсем близко. Это непередаваемые эмоции: искры, столп огня, земля трясётся, осколки разлетаются.

Ещё помню момент: в ночь перед боем, когда мы повредили вражеский танк, я был в наряде. Помню, по мне пробежала мышь. Темнота. В какой-то момент начинается стрельба. Я ложусь на землю, направляю автомат в сторону выстрелов. Понимаю, что стреляют не по нам. Видны лишь трассеры в 50 метрах от меня: автоматные и крупный калибр. И так красиво!

Привыкнуть нельзя к танковым обстрелам. Сила этого звука, разрыв снаряда завораживают. Начинаешь уважать танковую стрельбу. Это глупо звучит, но возникает некое уважение к этой силе танка.

"Брест" хотел добиться прозрачности". Воспоминания о командире

– Что же касается "Бреста". Вы под его руководством сражались за Лозовое и обороняли Лисичанск. Что вы можете рассказать о нём?

– "Брест" мне сначала не понравился. Думаю: "Господи, какой-то маленький, бородатый. Никогда я с таким человеком не смогу общаться". Сейчас, спустя время, я могу сказать, что ещё одного такого человека тяжело найти. Он как командир был прекрасен. То, что в Лозовом никто из наших не погиб, – в том числе его заслуга. После этой операции... Ты ему доверяешь больше, чем себе. Любой его приказ ты готов выполнить.

Когда мы были в Николаеве, я подошёл к "Бресту", чтобы уехать в Вильнюс на некоторые время – мне нужны были документы. Он мне сказал тогда: "Я знаю, что я не переживу эту войну, но я хочу построить систему, которая будет работать и после меня". Он был настоящим белорусом. Он был искренним человеком. Эта искренность, возможно, и заставляла доверять ему. Его стремление – освободить Беларусь – было искренним. Это очень большая потеря не только для полка, но и для всей Беларуси. Я не встречал такого человека, как "Брест". Надеюсь, что такой человек появится.

– Изменилось ли что-то в полку после его гибели?

– Да, конечно, изменилось. Некоторые люди даже ушли из полка, кто-то остался только ради памяти "Бреста". Сказать, в какую сторону изменилось, я не могу. "Брест", как и "Волат" (Боец полка Калиновского. Командир роты. Погиб в мае 2022 года. – РС) – это те люди, которые сами шли вперёд, к сожалению. Командиры должны себя жалеть, организовывать и заниматься планированием операций, а не идти вместе с бойцами. Поэтому "Волат" погиб, поэтому и "Брест" погиб. "Волат" шёл первый, хоть командир и не должен – подорвался на растяжке. "Брест" сам повёл людей выполнять боевую задачу. С его смертью поменялась структура батальона. Раньше было лучше или сейчас? Хрен его знает. В зависимости от задач. Для одних операций старая структура была лучше, для общевойсковых – новая.

– Что касается гибели "Бреста", в одном из материалов Белорусской службы Радио Свобода собеседник издания утверждает, что он был вместе с ним на задании. Там сказано, что это была операция по прикрытию украинских войск под Лисичанском, но в какой-то момент "Брест" решил продвинуться вглубь, и отряд оказался в тылу противника. Существует несколько версий, почему это произошло. Первая – это была ошибка "Бреста". Вторая – это стечение обстоятельств. Третья – у "Бреста" были конфликты с командованием, и его специально отправили на невыполнимое задание. В том же материале "Белсата" собеседник утверждает, что представители ВСУ не ставили перед ними подобную задачу, а это что-то "перекрутил штаб самого полка". Как бы вы могли прокомментировать все три версии?

– Я слышал обо всём этом. Я знаю всё это только по рассказам. Забавно то, что каждая история противоречит другим. Я знаю эту теорию, что у "Бреста" были конфликты, и поэтому всё так произошло, но так можно и про "Волата" сказать, что он кому-то не нравился. Если бы у меня были факты, я бы первым о них рассказал. Я склонен к тому, что это мифическая гипотеза. В теории она имеет место быть, но я считаю, что была поставлена задача, которую он с группой ребят должен был выполнить. Если бы я не уехал в Вильнюс, я бы тоже там был. Я бы сам вызвался, поскольку там были ребята с моего отделения.

На войне, вы сами понимаете... Ошибка "Бреста"? А кто сделал бы лучше? У него была задача – он её выполнял. Мы можем сейчас анализировать, но он делал так, как должен был. Где-то может и ошибся, где-то россияне сместились: там же не было устойчивой линии фронта. Главная ошибка в том, что он туда вообще пошёл. Командир батальона должен был контролировать ход операции. Он был таким человеком, считал, что он должен быть с бойцами, что он не может просто отправить людей и отсиживаться. Один из бойцов говорил, что они в какой-то момент вышли на россиян, которые копали окопы. Я вспомнил тот случай с украинским офицером, когда мы дважды вышли на украинцев. Такое на войне происходит, когда ты не знаешь, кто перед тобой. Да, когда человек тебе не назвал пароль, в него можно стрелять. Они могли начать стрелять, но кто знал, что это враги? Это баланс – убить своих или убить чужих. Это то, о чём я говорил: если ты палач, то ты, конечно, можешь открыть огонь сразу. Но когда ты нормальный человек, то ты попытаешься сохранить людей".

Пресс-служба полка Калиновского прокомментировала слова Александра. "Штаб полка никаких приказов Бресту не отдавал, потому что он боевой командир с большим опытом и он сам совместно с разведкой разрабатывал план операции. Произошла трагедия – болезненная и большая потеря, но все мы понимаем, что это война, на ней можно погибнуть. Мы выбрали этот путь добровольно. Поэтому никаких скрытых смыслов и теорий заговоров в этой истории, только грусть и понимание, что наша победа всё ещё даётся только ценой наших жизней" , – сказано в сообщении пресс-службы полка.

– Как утверждается, одна из причин конфликта между "Брестом" и командованием заключалась в финансовых спорах, будто бы "Брест" был против того, что с бойцов обязательно взимались деньги – 10 процентов от зарплаты. Взимались ли, в частности, с вас деньги?

– Этот вопрос уже больше касается самого полка... Я скажу так: "Брест" хотел добиться прозрачности. Дело не столько в этих добровольных сборах денег. Я присутствовал при всех этих обсуждениях, но это внутренняя кухня. "Брест" предлагал создать одну структуру, и из-за этого были разногласия.

До определённого времени внутренняя кухня полка должна оставаться внутренней. Может наступить такой момент, когда об этом нужно будет рассказать".

Пресс-служба Полка Калиновского вновь прокомментировала слова Александра. "10 процентов действительно взимаются, добровольно. Из них собирается помощь семьям погибших, средне и тяжелораненым, а также закрываются нужды полка. Всё прозрачно и доступно любому бойцу при его запросе" , – говорится в сообщении. В пресс-службе уточнили, что всё сказанное Александром является лишь его личным мнением.

– Известно ли вам что-то о судьбе пленных белорусов? Есть ли они в обменных списках или же их переправили куда-то в Беларусь?

– К сожалению, никакой информации нет. Это самое негативное. Лучше уж знать, что с ними. Если бы их передали в Беларусь, то уже бы устроили какую-то публичное наказание. Но уже прошло 5 месяцев, и – ничего. Вариантом может быть много, особенно после того, что произошло с "Азовом" в Еленовке.

– Боитесь ли вы плена?

– Я думал об этом, когда был в Лисичанске. Тогда ещё приговорили двух иностранцев к смертной казни. Я тогда ещё пошутил: "Ещё один стимул держать свои позиции, что не попасть в плен". Если серьёзно, то страшен не сам плен. Если в плену меня не сломают, то это честь для меня. Если сломают, то лучше бы меня сразу убили, чтобы не было этого стыда.

Вопрос в том, как я перенесу плен. Если я в плену на камеру скажу: "Лукашенко – мой бог" или что-то мне не свойственное, то меня удалось сломать. Если я выдержу это испытание и мне не будет стыдно, то значит, я справился.

Новая Беларусь

– Я скажу так, что демократия – вещь хорошая, но не всегда. Нам, в лукашистской Беларуси, не хватает чего: я считаю, что в каждой стране на первом месте должны стоять национальные интересы страны. Мы можем сотрудничать с любой страной, если эти условия выгодны для обеих сторон.

Я вижу Беларусь парламентской республикой. Нам не нужен поводырь или это придурковатое: "Президентами не становятся – ими рождаются". Лукашенко тогда должен в колхозе быть председателем, а не в президентском кресле. Мэры городов должны избираться, а не назначаться. Министрами должны быть люди, которые не кивают головой, а те, которые могут организовать работу качественно.

Я вижу белорусский язык единственным государственным языком. На сегодняшний момент у нас официально два языка, но на самом деле белорусский язык на грани вымирания. Язык защищает нацию от вымирания. Конечно, постепенно надо переходить. Конечно, символы национальные: бело-красно-белый флаг, герб – "Погоня". Что вообще означают сегодняшние символы Беларуси? Даже лукашисты не знают. Какую ценность несёт этот флаг, этот герб? "Погоня" и бело-красно-белый флаг несут в себе историю. Гимн? Да под этот гимн спать хочется. Гимн должен быть таким, чтобы кровь в жилах бурлила и хотелось идти против врагов. А под этот... "Мы, беларусы, мiрныя людзi"... (бел. "Мы, белорусы, мирные люди" – слова государственного гимна Республики Беларусь. – РС) Звучит как "Мы рабы, мы крепостные, мы ни с кем не воюем". На первом месте должно быть не "Абы не было войны", не то, что я не выхожу на протест, потому что у меня семья. Должно быть как у украинцев: свобода и достоинство на первом месте. Стих "Погоня" был написан уже сколько лет назад, и он всё ещё жив, а этот Лукашенковский гимн – он искусственный.

Наверное, последнее, но не по значимости: история. Основа воспитания белорусов должна быть основана на языке, истории и культуре Беларуси. Это три кита, которые влияют на осознание того, кто ты.

Когда я был в Барановичском музее, мне захотелось оставить замечание в книге жалоб. Я не понял, почему я – белорус. Про Калиновского (Кастусь Калиновский – революционер. Один из лидеров восстания 1863 года. – РС) сказано, что он боролся с царизмом, а не за независимость Беларуси. Я бы хотел стать директором этого музея. Я не историк, но эта тема мне интересна. Я бы мог заниматься этим с группой единомышленников. Я хочу, чтобы по всей Беларуси музеи, в которых даже маленький ребёнок поймёт, кто такие белорусы, и почему именно он белорус.

Один из залов будет интерактивным и будет постоянно меняться. Это будет зал истории малой родины, где будет рассказывать об истории деревень Барановичского района, о каждой деревне. Мои родители родом из Домашевичей (Домашевичи – деревня в Барановичском районе – РС) – я столько всего узнал об истории этой деревни, это всё настолько интересно! У неё многовековая богатая история. А многие местные жители не знают историю своей деревни. Когда мы начнём интересоваться историей каждого уголка в нашей стране, мы будем непобедимы!