Программу «Итоги недели» ведет Дмитрий Волчек. Принимает участие бывший полковник ФСБ Михаил Трепашкин.

Дмитрий Волчек: Наш гость - Михаил Иванович Трепашкин, бывший полковник ФСБ, который 30 ноября был освобожден из колонии в Нижнем Тагиле. Думаю, нет нужды напоминать слушателям Радио Свобода биографию Михаила Трепашкина, в наших передачах мы много раз говорили о его деле. Участник знаменитой пресс-конференции сотрудников спецслужб, отказавшихся выполнять приказ об убийстве Бориса Березовского, член общественной комиссии по расследованию обстоятельств взрывов жилых домов в Москве и Волгодонске, друг Александра Литвиненко и Анны Политковской, Михаил Трепашкин был осужден в 2004 году за разглашение гостайны. В чем состояла эта разглашенная тайна, суд так и не указал. В 2005 году он был освобожден из заключения условно-досрочно, приехал в Москву, объявил о намерении продолжать свои расследования и через несколько дней был снова арестован. Обо всем этом, о расследовании московских взрывов, убийствах Литвиненко и Политковской и двух арестах, мы говорили с Михаилом Трепашкиным вчера, через несколько часов после его освобождения.

Михаил Иванович, честно говоря, ваше освобождение в срок, тем более за два дня до выборов кажется просто чудом. Было много свидетельств, что вас не хотят освобождать. Еще несколько дней назад стоял вопрос о продлении срока вашего заключения. Вы сами верили, что выйдете на свободу?

Михаил Трепашкин: В последние дни, в последнюю неделю я в это верил, после решения Свердловского областного суда, до этого мало верил. Потому что пришлось приложить очень много усилий для того, чтобы собрать все документы, обосновать юридически, направить материалы в независимый судебно-экспертный совет в Москву Поляковой Марии Федоровне, получить заключение экспертов, что это продление незаконно. И это заключение экспертов я использовал в Свердловском областном суде, который состоялся 14-15 ноября. И когда было принято решение, я уже в это верил. Не верил потому, что Московский окружной военный суд настоятельно, бумагу за бумагой присылал и говорил, что я должен освободиться 19 декабря. Прежде всего, подписывал эту бумагу заместитель председателя военного окружного суда Обабков.

Дмитрий Волчек: Я бы хотел вернуться в сентябрь 2005 года, когда вас условно-досрочно освободили, позволили приехать в Москву, провести несколько дней на свободе, а потом снова арестовали. Вы могли бы рассказать, что произошло в те дни, как вы объясняете действия властей? Они просто поздно спохватились?

Михаил Трепашкин: Нет, не думаю, что поздно спохватились. Боюсь, что все аспекты не успеем осветить, потому что очень разнопланово. Но я попробую поэтапно. Первое, почему поднялся такой шум и меня по беспределу вернули - это то, что в отношении меня был применен персональный специальный наряд. Об этом почему-то мало где было озвучено, в том числе и моими защитниками. Это страшная вещь, это термин еще времен ГУЛАГа, это так называемая путевка в одну сторону, когда люди не возвращаются. Я сталкивался, работая в органах КГБ СССР: такие персональные наряды во времена Брежнева применяли тоже в отношении особо неугодных лиц, посылали в зону Джезказгана, где после подземного ядерного взрыва они чистили шахты. И когда я пытался, будучи следователем, вызвать одного свидетеля в Москву, категорически воспротивились, сказали, что у него персональный спецнаряд. Я думал, что это ушло в небытие. Однако в современные времена, - я так считаю, что из-за того, что президентом России стал силовик из ФСБ, - вернулись к тем самым терминам и понятиям. Ко мне был применен персональный специальный наряд. У меня есть его номер. Подписал по требованию Главной военной прокуратуры первый заместитель директора УФИН господин Краев. Это бывший начальник свердловского УВД, который отсюда уволился со скандалом за связь с уралмашевской организованной преступной группировкой. Это первый вариант. Я покопался в законодательстве: в федеральном законе такого понятия нет. Однако в Министерстве юстиции есть приказ, что такой персональный наряд может применяться в отношении лидеров преступных группировок, изменников родины и террористов. Поскольку сейчас смертной казни нет, тем не менее, в зоне приводить в такое состояние, чтобы они не могли продолжать свою деятельность. Почему ко мне применили, могу только догадываться, о чем я в дальнейшем скажу. Следующий момент, - почему вернули. Я когда вернулся, выступил на пресс-конференции и затронул два вопроса, которые были очень болезненны для генеральной прокуратуры, для главной военной прокуратуры и для ФСБ. Первый вопрос – это продолжение адвокатской работы по взрыву домов. К тому времени еще не все было потеряно, не все доказательства были уничтожены. И второе момент то, что я буду добиваться ответственности тех, кто фабриковал дело. Я подал заявление на пересмотр, прежде всего подброс пистолета, который официально числился изъятым правоохранительными органами. Вот это и послужило основанием, что меня решили снова и устроили жесткую изоляцию и прессинг, чтобы было не до обжалований.

Дмитрий Волчек: Чуть подробнее о взрывах домов. Вы сказали, что тогда, то есть в 2005 году, не все доказательства были уничтожены. Какие именно доказательства и доказательства чего?

Михаил Трепашкин: В прессе, что касается меня, прозвучало только то, что я представлял интересы потерпевших сестер Морозовых Татьяны и Алены, которые потеряли при подрыве дома на улице Гурьянова в Москве мать, и то, что у меня были договоренности с рядом лиц из этого же дома, что я буду представлять их интересы и что якобы есть доказательства причастности спецслужб. Это было заявлено правильно, потому что основные доказательства не разглашались из-за того, что могли быть утрачены, могли быть уничтожены лица, свидетели, а там такие были и очень веские. И плюс были ситуации, для того, чтобы выстроить единую целостную доказательственную версию, мне нужно было залезть в дело по подрывам и кое-что уточнить, то есть достать недостающие звенья и приклеить к своей версии. И тогда у меня была бы полная картина, которую я мог бы обнародовать и прочее. Поэтому я имел ряд материалов, которых не было даже в комиссии общественной, оттуда я предполагал, что могла быть произведена солидная утечка, из-за которой не просто пострадают люди, а могли быть убиты просто-напросто. У меня ряд доказательств было в компьютере, который изъяла незаконно московская прокуратура. Он не фигурировал как вещественное доказательство, просто забрали мое имущество и все. Там были собраны все эти сведения. Я боялся, что они будут уничтожены. Сейчас их уничтожили за давностью времени, так и не вручив мне, хотя это не вещдок, еще раз повторю. Все, что было в компьютере у меня, уничтожено.

Что касается оглашений, я факт могу в двух сказать, в чем суть, не называя конкретных фамилий, поскольку они по-прежнему работают в органах внутренних дел. Я один из моментов затрону, а их у меня порядка десяти. Вызывает меня в региональное управление по борьбе с организованной преступностью довольно-таки крупный чиновник и говорит: в 99 году, когда были подрывы домов, здесь в Москве нами была задержана группа лиц, предлагавших гексоген. Мы провели мероприятие, то есть подставили своего сотрудника и взяли их с поличным, засняли все на видеокассету. Но тут же прибыли люди от Патрушева, забрали все материалы, мы только успели скопировать видеокассеты и кое-что из документов. Все забрали, все выгребли. Нас, говорит, больше всего покоробило, что они заставили всех ребят, которые нормально провели операцию, уволить. Вот если будет влиятельная сила, то мы могли бы показать и эту кассету, когда мы брали с поличным, и это тот же самый гексоген, который применялся при подрыве домов, в этом даже сомнений нет, и то, что взяли это люди Патрушева. Подобное, как с Рязанью произошло, может быть те же самые лица были, я не исключаю. Я намеревался в суд, когда начнется по делу Крымшамхалова и Декушева, вызывать некоторых свидетелей и попытаться эту пленку, потому что там они не смогли спрятать, поскольку она бы получила огласку. Хотя процесс закрытый был, но все равно, я думаю, определенную огласку. Вот это один из моих шагов, о котором я сейчас могу сказать, потому что к делу этому я вернуться не смогу, протянули довольно длительное время, содержали меня в зоне, чтобы про то дело забыли и поднять его сейчас можно, только если изменится власть, я думаю. Но даже если поднимут, за давностью времени будет не так воспринято все это. Потому что после подрыва домов был ряд терактов, на фоне которых, не хочу сказать, что потерялась, но значительно уменьшилась значимость этого дела.

Дмитрий Волчек: Многие аргументы в пользу такой версии изложены в книге Литвиненко и Фельштинского «ФСБ взрывает Россию». Вы согласны с основными доказательствами, которые приводят авторы?

Михаил Трепашкин: Я в принципе согласен, но не со всеми. Некоторые сказаны очень категорично, но недостаток доказательств. Я об этом сужу как следователь, потому что у меня следственное образование. Там нужно было побольше собрать, потом это все выплеснуть. Но может быть со своей точки зрения они правы. Я бы как раз те звенья, которых там недостает, собрать конкретные доказательства намеревался из материалов дела. Но это было преподнесено, когда меня арестовывали, так, что якобы Литвиненко и Березовский установили контакт почему-то с контрразведкой, не с разведкой, а именно с контрразведкой Великобритании, и по их поручению они обратились ко мне, чтобы я покопался в этом деле и поискал компромат на федеральную службу безопасности Российской Федерации. Сами понимаете, что если компромат есть, то его найдешь, а если его нет, если все чисто, его никогда не найдешь. Тем не менее, видите, как это восприняли. И эта информация была подшита в деле, послужила причиной наряду с той информацией, что касается РУОПа, она тоже стала достоянием гласности ФСБ в то время, я даже не знал, что они об этом знают, но потом прочитал, они, оказывается, тоже об этом знали. И за неделю до процесса о взрывах домов меня, я не знаю, как назвать, изуверским способом арестовали и все.

Дмитрий Волчек: Пока вы находились в заключении, Александр Литвиненко был убит. Есть ли у вас ответ на вопрос, зачем его убили?

Михаил Трепашкин: Версии, мои версии, потому что доказательств нет, я уже в это время сидел. Версий, конечно, много. Но наряду с ними у меня давно витала версия, что над ним висит смертельная опасная. Очень боялись ряд генералов ФСБ, сотрудников ФСБ действующих, что он напишет еще одну книгу, где раскроет полностью деятельность управления по разработке преступных организаций. Там было много трупов. И то, что Литвиненко своевременно не смог об этом написать, видимо, сам себе создавал угрозу. Если бы она была раньше опубликована, они бы больше думали о том, как бы это все скрыть и меньше бы думали о Литвиненко. А так на них висел такой меч, что в любой момент он может об этом написать. А люди двигались в политику, Госдуму и так далее. Одна из версий, послужившая причиной уничтожения, не потому что он написал книгу по взрывам домов и обвинил, нет, это и так было известно, а именно боялись новых фактов. И как я понял, он мотался по Европе, в Италии, и Испании, и там можно было собрать некоторые доказательства, которые бы послужили камушками в эту корзинку, которую он мог описать, опубликовать.

Дмитрий Волчек: Вы передали в этом году британским журналистам свои показания по делу Литвиненко и указали, что к его отравлению причастен действующий полковник ФСБ, один из тех, кто участвовал в вашей знаменитой пресс-конференции 98 года. Вы могли бы подробнее рассказать об этой вашей версии?

Михаил Трепашкин: В полной мере описать не смогу за неимением времени, потому что очень длительная эпопея. Немножко уточню информацию: не он является организатором или исполнителем, он просто причастен к той группе, которая планировала убийство Литвиненко. Если бы эту группу посмотреть, что это за группа, не исключено, что это последнее убийство как раз и связано с этим. Теперь поподробнее некоторые моменты. Я еще раз хочу сказать, что не смогу огласить и, более того, что я письмо писал, там тоже несколько фактов оглашены, не полные. Я все же считаю, что все сейчас невозможно в силу определенных причин. Что касается причастности группы. Первый момент: Литвиненко после того, как он сбежал за границу, спасая свою жизнь, не потому, что хотел секреты высказать, которыми не владел, я в этом абсолютно уверен, чисто спасая свою жизнь. Я с ним контактов не поддерживал, я только в 98 году незадолго до пресс-конференции. В это время начал навязчиво подъезжать ко мне Шебалин, которого я тоже раньше не знал. И характеризовали его все однокурсники по учебе очень мстительным человеком, лживым и нехорошим. И даже сотрудники ФСБ действующие его так же характеризовали. Тем не менее, он навязчиво старался подъехать, то ему надо посмотреть документы по пресс-конференции, а у меня они были в отдельной папочке как у адвоката сосредоточены, то еще по каким-то причинам. Я его допускал к этим документам. И он попросил меня: «Надо позвонить, узнать, чем занимается Литвиненко». «Зачем тебе?». «В ФСБ попросили, не пишет ли он третью книгу и так далее». Я прикинул: ничего страшного нет, если позвоню. И мы звонили. Звонили из редакции газеты «Стрингер», если слышали такую.

Дмитрий Волчек: В каком году это было?

Михаил Трепашкин: Это было, если не ошибаюсь, конец 2000 или начало 2001 года, где-то так. И была включена громкоговорящая связь по телефону. Я задавал вопросы: не собирается ли он писать третью книгу? Он сказал, что да, собирается. Где он работает? Он сказал, что работает разносчиком почты, а почта приравнивается в Великобритании к военной структуре. Поговорили и все. С тех пор Саша Литвиненко стал часто мне звонить, мы обменивались мнениями по различным политическим вопросам. После того, как я позвонил, несмотря на то, что Шебалин просил по просьбе ФСБ, уже впоследствии, после привлечения к уголовной ответственности, я узнал, что Шебалин тут же бежал в ФСБ и писал рапорта и доклады, что я поддерживаю систематические отношения с Литвиненко, передаю ему информацию, собираю компромат на Федеральную службу безопасности Российской Федерации и так далее. Потом он опять от имени ФСБ начал просить меня, чтобы я съездил в Лондон и узнал, где работает Литвиненко, маршрут имеется в виду, на какой улице и прочее. Просто встреться в какой-то гостинице, только заранее скажи, в какой, потому что официальный адрес не совпадает с реальным его местом жительства, его найти не могут. А если ты встретишься, люди знают тебя, возьмут его на контроль, проследят, где он живет и так далее. Я подумал - зачем? Я не думал, что ставятся какие-то экстренные вопросы. Я стал оформлять выезд, созвонился с Литвиненко: да, пожалуйста, приезжай, как раз по делу Березовского поговорим и так далее. Но мне тогда не дала визу Англия, Россия выпустила, и ФСБ были не против, но не впустила меня Англия, написали в отказе: неясна цель вашего приезда. Это посольство Великобритании, которое на набережной Смоленской расположено. Я в принципе был рад: не выехал, и слава богу.

Потом в третий раз Шебалин вышел на меня. Я пропускаю те моменты, когда неоднократно говорил, что давай вместе работать против Литвиненко и уйди из комиссии по взрывам домов и тогда тебя никто не тронет. Я говорил со своими шефами, совершенно точно, тебя не тронут. Кончай с Ковалевым Сергеем Адамовичем контактировать в Госдуме и так далее. Я эти моменты пропускаю, такие разговоры были не единичны. Я, конечно, имея свои принципы, отказывался. В 2002 году в конце августа - начале сентября я встретил у здания Никулинского суда своего старого знакомого по 95 году Евстигнеева Александра, который сказал, что в Москве появился полевой командир Салмана Радуева Абдул - это специалист по террористическим операциям, у него кличка Абдул Кровавый была. А до этого, работая свидетелем моего подзащитного, я узнал, что на западе, юго-западе Москвы появилось много боевиков, они приходят на стрелки с оружием, не боятся. У нас ствол появится, и то гоняются, а они смело в Москве, что-то не то творится. Это первая информация с мая 2002 года. И вот смотрите, информация, что боевики появились, потом появился полевой командир Салмана Радуева Абдул, я понял, что готовится какой-то террористический акт. И при очередном звонке Шебалина я попросил, чтобы мы встретились и начал на эту тему разговаривать. «Понимаешь, давай лучше про Литвиненко». Создана серьезная группа, которая будет (было сказано матерное слово, оно в интернете записано), мочить, одним словом, все, что связано с именем Литвиненко и Березовского. И начал просить: «Помнишь, в Бирюлево у него родственники какие-то». «Я не помню». «Миша, его родственник, дай его данные, его, типа того, мочканут». «Ты что, меня под мокрое дело подписываешь? Я этим заниматься не буду. Ты посмотри, что у вас творится». И тогда передал часть документов по этой группе Абдула, которую я задерживал ранее, еще в период первой чеченской кампании в Москве, не где-то, а в Москве, они тоже готовили акцию, но она сорвалась. Я ее сорвал, за что получил медаль «За отвагу». Вот эти передал. Он сказал: «Раз ты не с нами, значит ты против нас». Группа очень серьезная, я, честно признаться, не задался вопросом, из кого она состоит – бывших, действующих, так далее. Я так понял, серьезная может быть только из действующих, потому что бывшие будут вряд ли на таком уровне работать, когда дело прекратить, тем более возбужденное против меня Главной военной прокуратурой к тому времени и так далее. Я об этом писал и по тому делу, и когда меня арестовали, сразу после ареста. Это не значит, что убили Литвиненко, я сразу об этом вспомнил, об этом начал рассказывать. Нет, у меня все это отражено в документах старых по уголовному делу, я все описывал, встречи как были, что именно Шебалин выступал в качестве провокатора, потом преподносил в ФСБ в совершенно искривленном виде. Я конкретно написал, что если не хотите сесть, не подпускайте к себе агентов нынешнего ФСБ, потому что им надо как-то отличиться, особенно таким как Шебалин, они начинают фантазировать. И в результате все извращают и вы представляетесь чуть ли не террористом в их глазах на этих бумажках, что фальшь пошла довольно солидная. Описывал про эту группу, как вербовал.

Дмитрий Волчек: А Литвиненко вы рассказали об этих разговорах?

Михаил Трепашкин: Литвиненко я практически обо всех разговорах этих при очередном звонке говорил. И если их фиксировали, а я думаю, что некоторые фиксировали, эти все разговоры должны быть в ФБС записаны или ФАПСИ. И когда все случилось, еще до смерти Литвиненко писал письма, они, по-моему, опубликованы на Западе, где конкретно говорил: помнишь, я тебе передавал то-то, то-то? Я еще один момент считаю необходимым упомянуть: когда поступила информация не только от Шебалина, но и от других лиц, якобы она исходила из ФСБ, что все, кто причастен к выпуску книги «ФСБ взрывает Россию», будут уничтожены, и что выехала в Штаты группа из трех человек, сотрудников федеральной службы безопасности, в том числе одна девушка, для инсценировки по месту жительства Фельштинского в город Бостон. Он является профессором Бостонского университета. Вот такая информация была. Поэтому когда все случилось, то, что я писал, я могу снова огласить повторно, что это все готовилось заранее. Но наряду с практическими мерами по подготовке его уничтожения готовилось идеологическая основа. Ведь заметьте, он никогда не обвинялся в измене родине, а погиб как изменник родины, был убит. И везде так преподносится, что изменник родины, убит и правильно. Мнение такое среди народа распространялось, среди российских правозащитников и так далее. Но ему, во-первых, не вменялась измена родине, он только за превышение должностных полномочий заочно получил три с половиной года условно. Это говорит о том, что еле-еле что-то натянули. Кроме того, я знаю, как фабриковалось дело точно так же, как мое. И еще один момент есть. Так вот он не мог обладать даже сведениями секретными, а его пытались обвинить чуть ли не в шпионаже. Тогда можно любую уборщицу обвинить. Или как Луговой говорит, что меня вербовали, якобы Фонд гражданских свобод, если я не ошибаюсь, или про Литвиненко говорил. Зачем его вербовать, если, во-первых, он «подберезовик» - такая терминология употреблялась, а во-вторых, он не имеет доступ к той информации, которая бы представляла интерес для спецслужб. Но он уже отработанный материал, не имеет допуска ни к администрации президента, ни к охране высших должностных лиц. Он занимается бизнесом, а кому нужен бизнес, что он производит в Рязани какое-то вино. Какое это имеет отношение к шпионажу? Конечно, не может иметь никакого отношения. Поэтому смешно выглядит подготовка идеологической базы, чтобы оправдать убийство Литвиненко, чтобы никто не копал, никто не интересовался и так далее. Хотя убийство, оно и есть убийство, зверское убийство. Просто идеологическая основа создана. И ведь создавал кто, корни явно видно – ФСБ. Значит причастны. Это еще один косвенный, но очень важный аргумент.

Дмитрий Волчек: Почему был выбран именно такой способ убийства – отравление радиоактивным полонием?

Михаил Трепашкин: Во-первых, с учетом того, что Шебалин просил меня встречаться с Литвиненко, чтобы те люди, которые будут сидеть в кафе или гостинице, отследить его маршрут, поэтому я предполагал, что хотели его пометить. Тем более Иванов Сергей, министр обороны в то время, заявил, что запущен спутник, через который будут отслеживать. Речь шла об арестованных, если у них на ноге будут браслеты, будут отслеживать, а по радиационному следу тем более, раньше отслеживали, а тут тем более. Я знаю, что в советские времена использовались меточные средства радиоактивные для пометки денег и произведений искусства, которые нельзя было пропустить за границу, потому что при прохождении таможенного контроля счетчики начинали трещать и тут же обнаруживали, даже если далеко спрятано, обнаруживались эти предметы. После изъятия они месяц держались в сейфе, нельзя было людям дотрагиваться, потом это переставало быть радиоактивным. Поэтому у меня было предположение, что его хотят подметить, чтобы отследить то ли со спутника, то ли еще по каким-то моментам, где он проживает, с кем контактирует и так далее. И случайно она попала туда. Тем более, что мне практически такую же роль как Луговому выполнить предлагали. Я сомневаюсь, что Луговой сам разрабатывал эти акции или хотел специально убить по чьему-то заданию. Я думаю, он был ячеечка в целой цепи лиц, действий и этого преступления. Может быть, он не знал, что Литвиненко будет убит, думал, что просто будет помечен или еще что-то такое. Что касается сыворотки правды, его же не допрашивал, с ним долго не беседовали, тем более я один сидел, я эту версию исключаю абсолютно, а вот как меточное средство могли использовать и случайно убить. Другой момент, что так демонстративно – это уже на втором месте. Можно предположить, что как назидание, что будет с каждым, кто будет выступать против спецслужб России.

Дмитрий Волчек: Вы говорили, что у вас есть некоторые соображения по поводу убийства Анны Политковской.

Михаил Трепашкин: Да, но эту тему я пока не хотел бы затрагивать. Потому что нужно все факты излагать в единую цепочку, чтобы было понятно и действительно объясняло, что я говорю. Я только два момента хотел бы сказать, что мы с ней работали по целому ряду программ, в том числе по «Норд-Осту», я передал информацию, которая была получена, она, по-моему, озвучила, что не было Мовсара Бараева в «Норд-Осте», там был другой человек. Она подтвердилась, но смотрите, через какое время. Почему-то настойчиво кричали, что там был Мовсар Бараев. Там еще был целый ряд лиц, которых не было среди убитых, нигде не фигурируют. У нас с ней было много программ. Я с ней знаком с 1996 и с этого времени сотрудничали по многим программам, хотя обо мне она писала очень мало, писали больше другие газеты в 90 годы. Она собиралась ко мне приехать накануне убийства, но задержалась на несколько дней. В эти дни она как раз была убита. Она передала по электронной почте моему адвокату нижнетагильскому, что задержалась с выездом в связи с тем что не могла созвониться с моей женой, чтобы узнать обстановку и мне потом передать, что там дома, и не смогла встретиться с защитниками. И в это время ее убивают. С учетом того, что у меня по моему делу тоже при странных обстоятельствах погибло ряд свидетелей, в том числе девушка 84 года рождения, которая видела, когда

к ко мне заходили сантехники и появлялись в том месте, где потом были патроны обнаружены. Она погибла при очень странных обстоятельствах. Соседка, которая заходила, видела сантехников, она, правда, пожилая была, умирает. Еще ряд моментов был. Можно предположить, что и здесь я ведь основную тему ставил, что за четыре года никто не знает, какую гостайну разгласил, кому, что мне в приговоре записали, соответствует ли эту делу. Мне говорили, что якобы Политковская будет этим заниматься, в том числе правозащитники, исполнительный директор общероссийского общественного движения Лев Александрович Пономарев говорил, что тему будет освещать Политковская. Она как раз хотела приехать, на эту тему поговорить. Это предположение, одно из предположений. Кроме того, вот обвиняют Рягузова, не могу сказать, причастен или не причастен. Точно такой же метод, когда я работал в УСБ, я как раз поднимал на повестку дня, что сотрудники наружного наблюдения по заказу преступных группировок устанавливают телефоны, адреса и за это получают по сто долларов за час работы, участвуют в обсуждении убийств того или иного коммерсанта, а оружие после убийства, используя удостоверение, увозят на дачу в Истру и прячут. То есть те же самые действия, которые вменяются в отношении лиц, причастных к Политковской, я не знаю, насколько серьезное участие, но тем не менее, они использовались, и их почему-то не поднимали, а прятали всячески. Вот один из моментов конфликта моего с Патрушевым Николаем Платоновичем, из-за чего я ушел из органов в 97-м году.

Дмитрий Волчек: Михаил Иванович, вы знаете очень много опасных вещей, опасных для вас в первую очередь. В 2005 году у вас была возможность уехать из страны и многие ваши друзья настойчиво вам этот вариант предлагали. Тогда вы его отвергли. Вы решили остаться в России и сейчас, несмотря ни на что, насколько я понимаю?

Михаил Трепашкин: Да, я по возможности планировал съездить за границу в основном в целях лечения. Но тем не менее, жить я намерен в Российской Федерации, бороться за изменение законодательства, изменение общества, расследовать дела в отношении лиц, погрязших в коррупции. Опасения, если бы я был один, когда было много покушений, все же удалось мне выбраться благодаря солидным знакомствам в той же системе спецструктур, силовых структур российских, я думаю, все позади. Тем более поддержка общественности, СМИ, где упоминают об этом деле. Мне легче в таких условиях действовать. В тех удавалось выворачиваться и выживать, я думаю, что в этих легче.

Дмитрий Волчек: Правозащитники, которые занимались вашим делом, били тревогу из-за состояния вашего здоровья и говорили о том, что в тюрьму вам не передают лекарства. Последние дни заключения вот сейчас вы провели в больнице. Как вы себя сейчас чувствуете?

Михаил Трепашкин: Здоровье за это время я посадил очень прилично. Я потерял практически 25 лет жизни, если так сравнить. Лекарства те, которые выписали гражданские врачи, у которых я консультировался, я доступа к ним не имел. Рекомендации гражданских врачей не выполнялись. Потому что с учетом персонального спецнаряда было строгое указание: за пределы колонии не выпускать, никаких контактов ни с кем. Даже с гражданскими людьми, которые работают в колонии, мне категорически запрещалось обмолвиться несколькими фразами. Жесточайшая изоляция. Каждый день в десять часов отчет по линии главной военной прокуратуры сюда в центр в Москву, с кем я встречался, о чем беседовал, что писал. Для этого были поставлены со всех сторон лица, которые не срывали, что они пишут по указанию по таким ситуациям. Поэтому то, что писали, что якобы оказывается лечение - это не соответствует действительности. Но в последние дни, поскольку я был в очень плохом состоянии, меня действительно подлечили с учетом тех лекарств, которые там возможны. Они не лечебные, они поддерживающие, то есть чтобы дышал, чтобы не задохнулся. Но они бьют по другим органам.

Дмитрий Волчек: У вас астма - главное заболевание?

Михаил Трепашкин: У меня астма, тем более аллергическая, а там поместили, где и вода, и воздух даже у здоровых людей вызывает у кого зуд сплошной, а таких очень много, кто начинает задыхаться. Ясно, что она у меня обострилась. Я думаю, что изменив климатические условия, то есть переехать, где не будет источника аллергии, я думаю, состояние мое улучшится, но все равно надо будет лечиться. До этого я каждый год проходил определенные профилактические процедуры, которые позволяли мне жить, ничуть не отличаясь от всех других.

Дмитрий Волчек: Михаил Иванович, я хочу еще раз вас поздравить с освобождением. Думаю, что журналисты сегодня вас замучили и вам нужно отдохнуть. Но надеюсь, что это не последний наш разговор, потому что очень много тем, которые мы не успели затронуть.

Михаил Трепашкин: Спасибо большое. Во-первых, пользуясь случаем, я хотел бы попросить, если будет какая-то передача, огромнейшая благодарность правозащитникам и представителям СМИ и просто гражданам России, а таких было очень много, начиная с Сахалина, ко мне приходили на день рождения целый мешок телеграмм, открыток, начиная от Сахалина и заканчивая Швейцарией и Швецией. То есть люди меня поддерживали. К сожалению, их поддержка не была использована целенаправленно для того, чтобы добиться пересмотра дела, чтобы я мог пораньше вернуться к семье, к маленьким детям. Тем не менее, огромное спасибо за поддержку прежде всего средствам массовой информации. Я очень буду надеяться, что будет поддержка, я надеюсь на внимание к этому делу, чтобы мне добиться пересмотра. Я отсидел, не совершивши преступления, больше четырех лет. Я хочу не только пересмотра добиться, но и привлечения тех, кто нагло и явно сфабриковал дело, пользуясь тем, что силовые структуры практически бесконтрольны, привлечения их к ответственности с помощью общественности, конечно.