В московском клубе «Улица ОГИ» прошел вечер, посвященный легендарному рижскому «перестроечному» общественно-политическому и литературному журналу «Родник».
Для советской читающей публики эпохи перестройки рижский журнал "Родник", оказался первым источником информации о прозе Гайто Газданова и Леонида Добычина, Бруно Шульца и Дубравки Угрешич, о Николае Бердяеве и Сергии Булгакове, о новой философии, поэзии, искусствоведении. На страницах журнала появились американские эмигранты Петр Вайль и Александр Генис, теоретик концептуализма Борис Гройс, работы Юрия Лотмана и его учеников, "Норма" Владимира Сорокина, стихи Дмитрия Пригова и Льва Рубинштейна. Проза "Митьков" соседствовала с теоретическими статьями о советской и фашистской архитектуре, статьями Элиаса Канетти и местными, латышскими, социологическими и политологическими выкладками. Атмосфера свободы - главное, что роднило эти тексты разного времени. Сейчас уже забавно слышать, что легендарный "Родник" был основан по инициативе ЦК ВЛКСМ Латвии. Журнал существовал в латышской и русской версиях, совпадали они примерно на треть. Все закончилось, когда распался Союз.
Андрей Левкин, главный редактор "Родника", ныне руководитель сайта polit.ru: «Закрылся журнал по вполне объективным причинам. 12 номеров в год - это у нас был 1988-й, 1989-й, 1990-й. В 1991-м мы были крайне изумлены тем, что оказалась какая-то невероятная подписка, порядка 52 тысяч. Но эти переживания быстро закончились, поскольку началась политическая деятельность, состоявшая, в частности, в том, что Дом печати захватил рижский ОМОН. Редакция наша была не в Доме печати, а через реку, в старом городе, за Историческим музеем, на пятом этаже, напротив цирковой гостиницы. Пережили там всякие баррикады, обещания танков. Между тем производственная база полностью была аннулирована данным ОМОНом. Кое-как мы 1991 год закрыли.»
Среди упомянутых Андреем Левкиным подписчиков была семья питерского искусствоведа и поэта Дмитрия Голынко-Вольфсона, который вспоминает: «Тексты из "Родника" обсуждались в 1989 году в знаменитых петербургских кофейнях: в «Сайгоне», в кафе на Малой Садовой. Публикации в "Роднике" были самыми яркими, вызывающими оживленные дискуссии, с сюжетами для обсуждения. То есть когда я приходил пить свой маленький двойной куда-нибудь, то в первую очередь меня спрашивали: видел ли ты уже статью Майкла Молнера, видел ли ты публикацию Аркадия Драгомощенко, видел ли ты новую питерскую прозу, опубликованную в "Роднике?".
Московский поэт и эссеист Татьяна Щербина была одним из постоянных авторов журнала:
«Главной для определения атмосферы «Родника», можно сказать, была фраза Андрея Синявского о том, что разногласия с советской властью у него стилистические. Это была какая-то даже не определяемая словами разница, и "Родник" в этом смысле было центральное издание. Я печаталась тогда в Риге не только в "Роднике", но и в альманахе «Третья модернизация», который делали Саша Сержант и ушедший потом в политику Володя Линдерман, он стал нацболом. Были и журнал «Даугава», и газета "Атмода". Латвия - это могла быть как раз «другая Россия».
Смешной эпизод помню. Я перевела Малларме, эклогу, небольшую поэму, под названием "Полдень фавна", Левкин взял ее в печать. И говорит: "Я не знаю, что делать. Наш технический редактор не знает слова "эклога" и отказывается его знать". Поэтому он написал заголовок: "Полдень фавна - эколога".
Журнал делался с весельем и подъемом, характерными для того бедного и героического времени. Андрей Левкин рассказывает о коллегах:
«Мой коллега Жуков с моим коллегой Шитовым были представителями трансавангарда уже в те годы. Павел Жуков , помимо работы в журнале, занимался переводами с английского, которые, надо сказать, нас кормили, потому что я редактировал его пестрящие опечатками переводы Роберта Желязны. Павел был абсолютно внедрен в европейский андеграунд, но несмотря на это, пил только водку и никакой травы не курил.
Художник Евгений Шитов, который оформлял все наши обложки, поступал наоборот, но он тоже был глубоко инкорпорирован в европейский трансавангард в его рижском варианте. Шитов - каллиграф. Он, например, мог разрисовать какую-нибудь хорошую фарфоровую тарелку иллюстрациями к неприличным сказкам Афанасьева.»
Журнал "Родник" определил вкусы читающих людей перестроечного поколения. Ничего подобного не удалось создать в гламурные двухтысячные. На вечере "Родника" было сделано разумное предложение: архивировать журнал в Интернет- и печатной версиях.
Для советской читающей публики эпохи перестройки рижский журнал "Родник", оказался первым источником информации о прозе Гайто Газданова и Леонида Добычина, Бруно Шульца и Дубравки Угрешич, о Николае Бердяеве и Сергии Булгакове, о новой философии, поэзии, искусствоведении. На страницах журнала появились американские эмигранты Петр Вайль и Александр Генис, теоретик концептуализма Борис Гройс, работы Юрия Лотмана и его учеников, "Норма" Владимира Сорокина, стихи Дмитрия Пригова и Льва Рубинштейна. Проза "Митьков" соседствовала с теоретическими статьями о советской и фашистской архитектуре, статьями Элиаса Канетти и местными, латышскими, социологическими и политологическими выкладками. Атмосфера свободы - главное, что роднило эти тексты разного времени. Сейчас уже забавно слышать, что легендарный "Родник" был основан по инициативе ЦК ВЛКСМ Латвии. Журнал существовал в латышской и русской версиях, совпадали они примерно на треть. Все закончилось, когда распался Союз.
Андрей Левкин, главный редактор "Родника", ныне руководитель сайта polit.ru: «Закрылся журнал по вполне объективным причинам. 12 номеров в год - это у нас был 1988-й, 1989-й, 1990-й. В 1991-м мы были крайне изумлены тем, что оказалась какая-то невероятная подписка, порядка 52 тысяч. Но эти переживания быстро закончились, поскольку началась политическая деятельность, состоявшая, в частности, в том, что Дом печати захватил рижский ОМОН. Редакция наша была не в Доме печати, а через реку, в старом городе, за Историческим музеем, на пятом этаже, напротив цирковой гостиницы. Пережили там всякие баррикады, обещания танков. Между тем производственная база полностью была аннулирована данным ОМОНом. Кое-как мы 1991 год закрыли.»
Среди упомянутых Андреем Левкиным подписчиков была семья питерского искусствоведа и поэта Дмитрия Голынко-Вольфсона, который вспоминает: «Тексты из "Родника" обсуждались в 1989 году в знаменитых петербургских кофейнях: в «Сайгоне», в кафе на Малой Садовой. Публикации в "Роднике" были самыми яркими, вызывающими оживленные дискуссии, с сюжетами для обсуждения. То есть когда я приходил пить свой маленький двойной куда-нибудь, то в первую очередь меня спрашивали: видел ли ты уже статью Майкла Молнера, видел ли ты публикацию Аркадия Драгомощенко, видел ли ты новую питерскую прозу, опубликованную в "Роднике?".
Московский поэт и эссеист Татьяна Щербина была одним из постоянных авторов журнала:
«Главной для определения атмосферы «Родника», можно сказать, была фраза Андрея Синявского о том, что разногласия с советской властью у него стилистические. Это была какая-то даже не определяемая словами разница, и "Родник" в этом смысле было центральное издание. Я печаталась тогда в Риге не только в "Роднике", но и в альманахе «Третья модернизация», который делали Саша Сержант и ушедший потом в политику Володя Линдерман, он стал нацболом. Были и журнал «Даугава», и газета "Атмода". Латвия - это могла быть как раз «другая Россия».
Смешной эпизод помню. Я перевела Малларме, эклогу, небольшую поэму, под названием "Полдень фавна", Левкин взял ее в печать. И говорит: "Я не знаю, что делать. Наш технический редактор не знает слова "эклога" и отказывается его знать". Поэтому он написал заголовок: "Полдень фавна - эколога".
Журнал делался с весельем и подъемом, характерными для того бедного и героического времени. Андрей Левкин рассказывает о коллегах:
«Мой коллега Жуков с моим коллегой Шитовым были представителями трансавангарда уже в те годы. Павел Жуков , помимо работы в журнале, занимался переводами с английского, которые, надо сказать, нас кормили, потому что я редактировал его пестрящие опечатками переводы Роберта Желязны. Павел был абсолютно внедрен в европейский андеграунд, но несмотря на это, пил только водку и никакой травы не курил.
Художник Евгений Шитов, который оформлял все наши обложки, поступал наоборот, но он тоже был глубоко инкорпорирован в европейский трансавангард в его рижском варианте. Шитов - каллиграф. Он, например, мог разрисовать какую-нибудь хорошую фарфоровую тарелку иллюстрациями к неприличным сказкам Афанасьева.»
Журнал "Родник" определил вкусы читающих людей перестроечного поколения. Ничего подобного не удалось создать в гламурные двухтысячные. На вечере "Родника" было сделано разумное предложение: архивировать журнал в Интернет- и печатной версиях.
