Ссылки для упрощенного доступа

«Бархатный» развод и независимость без упреков


На границе между Чешской и Словацкой республиками, в июне 1992 года
На границе между Чешской и Словацкой республиками, в июне 1992 года

В эти дни в Чехии и Словакии вспоминают события 20-летней давности, когда распалась Чехословацкая федерация

«Свою независимость, провозглашенную 1 января 1993 года, Чешская республика и Словакия отметили не шампанским, а кровью и слезами. Ход военного конфликта, известного как чешско-словацкая война, хорошо известен…» Так начинается вышедшая совсем недавно – к 20-й годовщине распада Чехословацкой федерации – книга журналиста Алеша Палана «Записки о чешско-словацкой войне».

Книга построена весьма оригинально: в ней сочетаются реальные и фиктивные воспоминания, сообщения информационных агентств (тоже настоящие и фальшивые) и другие материалы, посвященные событиям 1992–93 годов, когда прекратило существование то, что иногда в шутку называли dvojdomek, то есть «дом на двоих». Чехословакия – одно из трех многонациональных государств Восточной Европы, распавшихся в начале 90-х. Двумя другими были Советский Союз и федеративная Югославия. Чехословацкое расставание оказалось наиболее мирным из трех – настолько мирным, что его даже назвали «бархатным разводом», по аналогии с «бархатной революцией» 1989 года. Но был ли такой исход предопределен? Или возможны были и другие, менее приятные варианты – вроде антиутопии, созданной Алешем Паланом? А может быть, у Чехословакии были шансы сохраниться? Как чувствуют себя и относятся друг к другу жители Чехии и Словакии сейчас, через 20 лет после обретения обеими республиками независимости? Попробуем ответить на все эти вопросы.

СПРАВКА. Днем создания так называемой первой Чехословацкой Республики считается 28 октября 1918 года (в Чехии этот день до сих пор государственный праздник). Тогда в Праге произошли массовые выступления против австро-венгерского монархического режима. Вечером того же дня созданный местными политиками Национальный совет издал декларацию о провозглашении независимого чехословацкого государства. 14 ноября в Праге на заседании только что созванного Национального собрания была утверждена временная конституция, а президентом Чехословакии избран профессор Томаш Гарриг Масарик. Он возглавлял действовавший в эмиграции Чехословацкий национальный комитет, который в годы Первой мировой выступал за независимость чешских и словацких земель. Созданное в 1918 году государство просуществовало 20 лет, причем президент Масарик возглавлял его до 1935 года, когда ушел в отставку по состоянию здоровья. Его преемником был избран его ближайший соратник Эдвард Бенеш.

Межвоенная Чехословакия осталась к середине 30-х годов единственным демократическим государством в Центральной и Восточной Европе. Властям, однако, не удалось решить национальную проблему: немецкое и венгерское меньшинства проявляли нелояльность республике и заявляли об ущемлении своих национальных прав. Заметные трения возникли у Праги и с усилившимся словацким национальным движением. Осенью 1938 года в результате международного кризиса, завершившегося Мюнхенским соглашением четырех великих держав, от Чехословакии были отторгнуты приграничные районы, отошедшие к Германии, Венгрии и Польше. Несколько месяцев спустя, в марте 1939 года, нацистская Германия спровоцировала новый кризис, в результате которого оставшаяся территория Чехословакии была расчленена на «протекторат Богемия и Моравия», оказавшийся под немецкой оккупацией, и Словацкое государство, формально суверенное, но фактически попавшее в полную зависимость от Третьего рейха. Чехословацкая государственность была восстановлена в 1945 году после победы антигитлеровской коалиции во Второй мировой войне.

Та, «изначальная» Чехословакия была многонациональным государством, но задумывалась при этом как государство национальное, государство единого «чехословацкого народа». Немцы, которых в республике было свыше трех миллионов, и венгры, которых насчитывалось более 700 тысяч, фактически исключались из этого государствообразующего народа, хотя каждый из них в индивидуальном порядке обладал в Чехословакии всеми гражданскими правами. Проблема, однако, была еще и в том, что «чехословацкий народ» тоже, как выяснилось, существовал только в воображении основателей республики. В действительности были два народа – чешский и словацкий, и отношения между ними не всегда складывались идиллически, несмотря на официальную концепцию «чехословакизма». О том, почему так получилось, я побеседовал с моим коллегой, автором книги «Проект Чехословакия» Александром Бобраковым-Тимошкиным.

– Откуда взялась концепция «чехословакизма» и на чем она была основана?

– В данном случае можно говорить о смеси чистой идеологии и неких рациональных элементов. К моменту создания Чехословацкой республики чешская нация как политический субъект, как общность, осознающая себя этой самой нацией, уже была сформирована. В Словакии ситуация была другой, говорить о том, что к 1918 году словаки подошли как единая сформированная нация, нельзя. Словацкое национальное сознание было присуще довольно узкой прослойке этнических словаков, так что процесс формирования словацкой нации проходил как бы в ускоренном порядке, в то время когда Чехословакия уже существовала. Тем не менее рациональное зерно у этого чехословацкого проекта, как мне кажется, было. Это были идеи основателей государства, прежде всего, президента Масарика – и хотя еще в 1913 году вопрос о создании именно чехословацкого государства не ставился, уже в 1918-м большинство чехов смотрело именно на такое государство как на то, что необходимо создать.

– То есть можно сказать, что процесс формирования словацкой нации вышел из-под контроля тех, кто создавал Чехословакию – и в какой-то мере, хоть и не настолько, как конфликт между чехами и судетскими немцами, стал причиной краха межвоенной Чехословакии?

– Да, я согласен с этим. Неожиданными оказались те политические результаты, к которым этот процесс привел к середине 30-х годов. Тогда уже и на парламентских выборах в словацкой части республики большинство голосов на выборах стали получать националисты, причем весьма правоконсервативного толка. Очевидно, изначально предполагалось, что словаки будут плестись в хвосте, каким-то образом участвуя в политической жизни, в основном сосредоточенной в Праге… А получилось, что словацкое большинство, в том числе и многие интеллектуалы, этого не захотели.

– Немного переместимся вперед во времени. Во время Второй мировой был шестилетний эпизод формальной независимости Словакии (де-факто она была сателлитом нацистской Германии). Как вы считаете, оставил ли этот эпизод некий след в национально-исторической памяти, прежде всего словацкой, и можно ли говорить о том, что, при всех негативных оценках режима Йозефа Тисо, этот период повлиял на дальнейшие отношения двух народов и на судьбу восстановленной после войны Чехословакии? Ведь при коммунистах она наконец стала федерацией, пусть и в какой-то мере формально…

– Во всяком случае можно говорить о том, что после войны, за исключением краткой всеобщей эйфории сразу после освобождения, уже никто не говорил о «едином чехословацком народе». То есть идея чехословакизма в том виде, в каком она существовала в Первой республике, тихо умерла, о ней уже не вспоминали. К федерализму Чехословакия должна была прийти, и как только в послесталинский период политический климат стал мягче, эта идея вышла на передний план. В массовом сознании два народа рассматривались уже отдельно, поэтому федерализация была лишь делом времени.

– Чехословацкий проект как таковой был утопией? Или же все-таки существовал исторический шанс сохранить это специфическое государство в центре Европы?

– Мне кажется, что сам по себе этот проект не был обречен. Просто слишком много событий произошло в ХХ веке, на которые ни чехи, ни словаки не могли повлиять. Скажем, карту словацкого автономизма и национализма изначально стали разыгрывать внешние силы, а потом, уже после 1989 года, ситуация была такой, что государство оказалось невозможно сохранить. Если теоретически представить себе, что Первая республика продолжала бы существовать, то там, может быть, какой-то шанс и существовал. Ведь в середине 30-х годов предпринимались какие-то шаги в сторону от жесткого централизма, к пониманию того, что те же словаки, видимо, являются народом сами по себе, а не частью единого чехословацкого народа… Но последующие события создали такую ситуацию, в которой всерьез говорить о подобных шансах нельзя.

На первый взгляд, равноправие двух народов в социалистической Чехословакии было полным, и официальная федерализация в 1969 году лишь закрепила его. Радио и телевидение вещало на двух языках, в обеих частях республики можно было купить книги как на чешском, так и на словацком, причем в Словакии по ряду обстоятельств цензурный режим был одно время более либеральным, в связи с чем чехи охотно покупали те (прежде всего переводные) словацкие издания, которых не было на их родном языке. Спортивные трансляции тоже были двуязычными, и когда чехословацкая футбольная сборная победила в финале европейского первенства 1976 года, торжествующий возглас «Мы – чемпионы Европы!» прозвучал на словацком языке: тот матч комментировал словацкий журналист. С середины 50-х годов, когда началась «оттепель», в судах заметно реже стали предъявляться обвинения в «словацком буржуазном национализме», весьма распространенные в эпоху Клемента Готвальда – чехословацкого «маленького Сталина». Пражский аппаратчик Антонин Новотны, занимавший пост лидера компартии и президента страны в 60-е годы, правда, по каким-то своим причинам недолюбливал словаков, но когда на волне реформ «пражской весны» в 1968 году Новотного вынудили уйти в отставку, на смену ему в качестве партийного вождя пришел словак Александр Дубчек. А после разгрома реформ Дубчека сменил во главе КПЧ другой представитель Словакии – Густав Гусак.

Тем не менее подспудно напряжение накапливалось. Чехия и Словакия не равны ни по населению (чехов примерно в два раза больше), ни по экономическому потенциалу – чешские земли всегда были более промышленно развиты. «Подкармливание» восточных регионов страны из федерального бюджета вызывало глухое раздражение у части чешской партийной и государственной элиты. В свою очередь, Братислава упрекала федеральные органы власти в чрезмерном централизме и подчинении экономического и социального развития Словакии представлениям Праги. Если в эпоху «нормализации», как называли в Чехословакии поздний социализм эпохи Гусака, эти конфликты протекали в основном на закрытых партийных совещаниях, то после «бархатной революции» 1989 года все противоречия выплеснулись наружу и стали предметом оживленных дискуссий – от обывательских кухонь до нового, уже демократического парламента.

Символом испортившихся чешско-словацких отношений стала комичная «дефисная война» – конфликт вокруг названия государства. После того, как из официального названия Чехословацкой республики в начале 1990 года было исключено слово «социалистическая», словацкие представители потребовали изменить и написание слова «Чехословацкая» – так, чтобы оно в большей степени отражало равноправное положение обоих народов. После нескольких месяцев препирательств государство получило довольно корявое название – «Чешская и Словацкая федеративная республика». ЧСФР, впрочем, просуществовала совсем недолго. На выборах 1992 года в обеих частях страны победили разнонаправленные политические силы: в Чехии – правые либералы во главе с Вацлавом Клаусом, в Словакии – национал-популисты Владимира Мечьяра. После этого стало ясно, что удержать единство федерации будет невозможно. Предотвратить распад ЧСФР не смогла даже демонстративная отставка ее последнего президента Вацлава Гавела летом 1992 года. Вскоре с подачи правительств обеих республик парламент одобрил закон о разделении федеративного государства, согласно которому Чехо-Словакия прекращала свое существование с 1 января 1993 года.

Об особенностях «бархатного развода», опыте самостоятельного развития обеих стран и нынешних отношениях между ними я поговорил с чешским дипломатом и историком Петром Вагнером (далее – П.В.) и словацким политологом, сотрудником братиславского Института политических наук Юраем Марушаком (далее – Ю.М.).

– Многие расценивают распад Чехословакии как явление «верхушечное»: референдум по этому вопросу, как известно, не проводился, все решалось на переговорах чешского и словацкого правительств. По вашему мнению, почему так произошло и была ли в этом ошибка?

П.В.: Думаю, что если решается вопрос о разделении страны, гораздо лучше провести по этому вопросу референдум. Но с другой стороны (тут я, правда, говорю, уже зная, как все закончилось – а закончилось хорошо), можно сказать, что, если бы тогда проводился референдум, сам процесс разделения очень затянулся бы и могли бы возникнуть некоторые неожиданные ситуации. Мне кажется, что весь секрет этого успешного, мирного разделения заключался именно в скорости.

Ю.М.: Можно напомнить, что референдум не проводился и при распаде Советского Союза. При геополитических потрясениях такого рода – вспомним конец Первой мировой войны, когда распалась австро-венгерская монархия, – население обычно пугается радикальных перемен. Могу предположить, что результатом референдума по Чехословакии было бы ее сохранение. Но при этом референдум не дал бы ответа на вопрос о том, каким должно быть это государство. А ведь в течение двух лет после «бархатной революции» вопрос стоял именно так: как мы, чехи и словаки, будем строить общее государство? Что это будет – федерация, конфедерация? В Словакии среди политической элиты пользовалась поддержкой идея конфедерации как союза двух государств – субъектов международного права, а это фактически тоже означало бы распад Чехословакии. В то же время чешские политики предпочитали более тесную федерацию. Для словацкой стороны такое решение было недопустимо.

– Позицию Вацлава Гавела, последнего президента Чехословакии, который выступал против разделения страны, можно понять эмоционально, но была ли она политически правильной?

П.В.: Нет, почему же, Гавел по-своему был прав: если мы хотим разделиться, то пусть народ скажет свое слово. Но есть, как я уже сказал, и другая сторона вопроса: при таком развитии событий дело могло бы, скажем, дойти до каких-то столкновений…

– Кто, по-вашему, больше выиграл от «бархатного развода» – Чехия или Словакия?

П.В.: Это очень сложный вопрос. Ясно, что политическая элита Словакии была больше заинтересована в том, чтобы получить максимальную самостоятельность. Но хотели ли они полностью независимого государства? Это вопрос. Дискуссии о взаимоотношениях Чешской и Словацкой республик были в начале 90-х очень долгими, и в рамках этих дискуссий словацкие представители поначалу практически не выдвигали вариант независимого государства в качестве цели этого процесса.

Ю.М.: Тогдашнее руководство Чешской республики с самого начала ожидало, что распад Чехословакии пойдет на пользу чешскому государству. После Первой мировой войны чехословацкое государство было создано для защиты обеих наций, с одной стороны, от немецкого империализма, с другой – от возможной экспансии со стороны Венгрии. Но после Второй мировой войны Германия перестала быть угрозой для народов Центральной и Восточной Европы. Но словацко-венгерские отношения оставались напряженными, и это проявилось и в период после «бархатной революции». Другой проблемой было то, что Словакия находится в бассейне Дуная, рядом, с одной стороны, с Украиной, с другой – с Балканским регионом, очень нестабильным в начале 90-х годов. Поэтому чешская элита ожидала, что распад федерации принесет Чехии международную стабильность, откроет путь к ускоренному вступлению в Евросоюз и НАТО и окончательно отделит Чешскую республику от постсоветского пространства и от Балкан. Ну и, наконец, проблема Владимира Мечьяра, тогдашнего словацкого премьера, авторитарного и конфронтационного политика, который пользовался очень негативной репутацией на Западе. Чешские политики хотели избавиться от этой проблематичной фигуры.

С экономической точки зрения для Словакии после распада федерации возникли проблемы. Тем не менее оказалось, что финансовые трансферы из федерального бюджета для республики не настолько жизненно важны. Словакия сумела относительно быстро переориентировать свой рынок на страны Евросоюза и ограничить экономическую зависимость от Чехии. Надо также заметить, что в Словакии демократические силы, сторонники либеральной демократии западного типа, победили только в 1998 году – за счет мобилизации словацкого гражданского общества. Поэтому для Словакии независимость стала и очень серьезным опытом модернизации. Словакия стала стандартной страной Центральной Европы.

– Сейчас, когда обе страны находятся в составе Евросоюза, их отношения в отличном состоянии. Во всяком случае, об этом заявил президент Словакии Иван Гашпарович в ходе недавнего визита в Прагу. Вы с этим согласны?

П.В.: Естественно, мы можем спорить о том, как нужно было делиться, стоило ли проводить референдум или нет, но важен результат. Если посмотреть на данные опросов общественного мнения, которые проводились сейчас, перед годовщиной, то мы увидим, что если непосредственно перед распадом около 60% словаков опасались его последствий, то сегодня с точностью до наоборот: почти те же 60% словаков уверены, что случившееся было правильно. Что касается чешско-словацких отношений, то если перед разделением были определенные не слишком приятные явления, разного рода перепалки, то сейчас отношения очень хорошие, и президент Гашпарович совершенно прав.

Ю.М.: Можно сказать, что и на политическом, и на гражданском уровне чешско-словацкие отношения – очень хорошие и динамичные. Но процесс обособления двух государств и народов идет непрерывно. Надо учитывать тот факт, что молодое поколение чехов уже с большими затруднениями читает тексты на словацком языке. Обратной проблемы нет: в Словакии примерно половина книг в книжных магазинах – на чешском. Но в целом чешско-словацкие отношения – одни из лучших в Европе.
XS
SM
MD
LG