«Так, например, Джоанна, говоря о своей последней встрече с Георгием Ивановичем, вспомнила его слова о том, что «старая мудрость неопровержима, потому что некому опровергать, ибо для тех, кто ее знает, она — актуальна, а для незнающих, то есть тех, кто знает только свое, она не существует». — «А что же тогда я могу опровергнуть?» — спросил несколько удивленный Артур. «Мне кажется, — отвечала Джоанна, — что фактически мы в любом споре опровергаем собеседника, а не то, что он говорит». — «Значит, ты не веришь даже в возможность моей объективности?» — еще более удивился Артур. Но она отвечала очень серьезно: «Разумеется — не верю. Во всяком случае, пока то, о чем ты говоришь, не стало тобой настолько, что ты уже сам не сможешь отличить себя от него». Артур засмеялся и сказал: «Она меня здорово в…ла».

Тут неожиданно вступил ты: «Для меня настоящая беседа возможна, только когда ты уже исключил себя из того, о чем говоришь. Когда ты уже перестал быть в беседе. Тогда ты можешь вдруг обнаружить себя как объект, вещь в ее тексте, наблюдать ее как “чужое наблюдаемое”. С этой вещью можно делать все, что тебе — или собеседнику — угодно, но ее нельзя опровергнуть».

Я не думаю, что Артур воспринял сказанное тобою как дерзость, но он был, безусловно, огорчен полной чуждостью стиля твоего разговора. Ну вот, кажется, и все, насчет того вечера в клубе».

Клуб, где происходит этот разговор, находится в Лондоне, беседуют Александр Пятигорский (преподаватель Лондонского университета), Ника Ардатовский, Фредерик (дядя Ники), Артур и Джоанна. На дворе 1975 год. Описывает события Ника в письме к Пятигорскому. Нет, если быть точнее – не к Пятигорскому, а к автору-повествователю, который почти полностью (обратим внимание на это «почти» – небольшой зазор, но он важен) совпадает с реальным Александром Моисеевичем Пятигорским. Что касается «автора-повествователя» – то я использую этот термин, так как речь идет о сцене из романа Пятигорского «Философия одного переулка». Я не знаю, кто «описан» под именем Джоанны, как и не могу отодвинуть покров таинственности, окружающий фигуру Ники Ардатовского, но вполне определенно можно сказать, что «Артур», удивленный сомнениями Джоанны в его объективности, есть Артур Кестлер. Или почти Артур Кестлер. Об этом можно долго дискутировать; я же с чистой совестью положусь на «Предупреждение», предваряющее «Философию одного переулка»: «Все описанные здесь лица, имена, фамилии и биографические данные — абсолютно реальны. То же относится ко всем другим живым существам, а также к неживым предметам, географическим названиям и историческим датам». Как мы понимаем, «абсолютная реальность» есть реальность мира мышления. Что касается так называемой «жизни», то в ее реальности у многих (начиная от древних индийцев и Будды до того же Пятигорского) есть очень большие сомнения. Так что сойдемся на том, что многие персонажи «Философии» (включая автора) – почти на самом деле жившие люди.

Итак, Кестлер (или почти Кестлер) беседует с Пятигорским (почти Пятигорским) в лондонском клубе в 1975 году. Два года спустя, в 1977-м, Пятигорский делает для «Свободы» две передачи о Кестлере, которому было тогда 72 года (через пять лет, 1 марта 1983 года Кестлер и его жена покончат с собой. Свое состояние, которое оценивалось немалой тогда цифрой в миллион фунтов, Кестлер завещал на создание кафедры парапсихологии в одном из лучших британских университетов. Уговорить подобный университет тогда оказалось сложновато, пока не согласился эдинбургский. Думаю, сегодня с этим проблем не возникло бы). То есть, этот удивительный человек жив (хотя мы не можем утверждать, что находится в добром здравии – в 1976 году у Кестлера диагностировали болезнь Паркинсона) и может учудить что-нибудь такое, что полностью переменит мнение о нем – не только мнение Пятигорского, но и его слушателей. Например, он может покаяться в своих антисоветских грехах, заклеймить империалистов Запада, переехать в Москву и принять участие в подготовке новой редакции Программы КПСС. Или устроиться работать в Институт марксизма-ленинизма. С одной стороны, звучит фантастически. Но, с другой, был же Кестлер в юности и молодости (последовательно) сионистом, коммунистом и британским пропагандистом. А в старости – кавалером Ордена Британской империи, влиятельнейшим литератором, членом респектабельных лондонских клубов. И всю жизнь, как уверяют некоторые биографы и досужие моралисты – отчаянным бабником, одновременно мизогинистом, а, по мнению некоторых, жестоким сексуальным хищником, чуть ли не насильником. Наконец, в процитированной сцене «Философии одного переулка» Джоанна уверяет, что Артур (и все остальные тоже, но мне кажется, что она, в первую очередь, имела в виду именно Артура) в споре хочет опровергнуть не взгляды собеседника, а самого собеседника. Она указывает на зазор между тем, что Артур говорит, и им самим, намекая, что опровергнуть собеседника (что это значит? В каком-то символическом смысле, подчинить его своей власти, а то и просто уничтожить, опровергнуть само его существование) хочет сам Артур, а не его мировоззрение. Впрочем, есть вариант – это когда зазора нет, и то, что человек говорит, и есть то, что он есть. Но в романе это не случай Артура. И не случай Пятигорского (почти Пятигорского? - в данном случае, кажется нет, просто Пятигорского), для которого «настоящая беседа возможна, только когда ты уже исключил себя из того, о чем говоришь». В этом Пятигорский видит возможность избежать ситуации, когда собеседник, типа Артура, тебя опровергает как человека – ты ведь можешь со стороны наблюдать и за собой в этом споре, и за Артуром, и за его словами, и за своим мнением. Не удивительно, что Артур был огорчен чужестью такого подхода.

Конечно, Артур Кестлер не поехал бы в середине семидесятых СССР, чтобы сидеть со скулосводящими советскими мордами и обсуждать с ними скулосводящие постановления ЦК КПСС. Он был достаточно умен, чтобы не ставить на зомби. Он был порядочен, чтобы не иметь дела с постаревшими убийцами и их лакеями. Он обладал достаточной эстетической чуткостью, чтобы не вляпаться в болото вязкой пошлости – только московские концептуалисты умудрились высечь из позднего совкового официоза искру подлинного искусства. Но самое главное другое: Артур Кестлер, как верно предположила Джоанна, никогда целиком с собой не совпадал. Его могло занести в кибуц в Палестине, или на умирающую от голода Украины времен коллективизации, или в кабинеты британских разведчиков, но это был как бы не он. То есть, не целиком он; в СССР его занесло мировоззрение, в Министерство информации Соединенного Королевства – он сам себя занес. Впрочем, мне кажется, чем старше становился Кестлер, тем уже делался зазор между ним и его взглядами. Пока они не совпали.

Собственно, Пятигорский в нижеследующей беседе рассказывает о том Кестлере, который уже как бы «целый», без зазора (хотя в 1975-м, согласно роману, это еще не так, но хронология здесь не столь важна). Этот Кестлер уже не подвержен никакой идеологии, ни левой, ни правой, ни националистической, никакой. Он уже даже, на самом деле, и не антикоммунист, то есть – не антиидеолог. Кестлер нашел важную, очень отдельную точку для своего нахождения: он не анти-идеологичен, и даже не а-идеологичен, он внеидеологичен. Кестлер знает о том, что идеологии есть, но он находится за пределами их действия. И оттого может их анализировать. По мысли Кестлера, идеология – вкупе с частью современной науки, например, с психологией – это то, что пытается лишить человека его человеческой сущности, сделать его исчисляемым (отличное слово здесь употребляет Пятигорский), прогнозируемым и, в итоге, программируемым.

Кестлер не старомодный брюзга, отвергающий прогресс, он умный и опытный наблюдатель, который немало пережил именно наблюдая; почти сразу от наблюдений он перешел к высказываниям; плюс к этому, не забудем, согласно Пятигорскому, он был «человеком жизни» (согласно немного расплывчатой классификации Александра Мосеевича, в которой были «люди мысли», «люди действия» и так далее). Надо было как-то свести вместе наблюдения, высказывания и жизнь; мне кажется, последние лет тридцать своего существования Артур Кестлер этим и занимался. То есть, он формировал себя в универсального человека, который может говорить о современности (идеологиях, тоталитарных машинах, культе исчисляемости в «науке» и «политике») со стороны, но не паря в эмпиреях. Думаю, этим он так сильно и привлекал Пятигорского.

Что касается жизни Кестлера, то она была чрезвычайно бурной. Не буду ее пересказывать – в эпоху всеведущего гугла это было бы странным. Но обращу внимание не только на знаменитые книги Кестлера, но и на вышедшую пять лет назад назад биографию Кестлера, написанную Майклом Скэммелом. Эта книга примечательна не только потому, что она добросовестная и прекрасно написанная. Странным образом, она вызвала к жизни одну из самых идиотских рецензий, которые я когда-либо читал. Сочинил ее редактор британского «Обзервера», публицист и романист Роберт Маккрам. Опубликован этот текст в том же самом «Обзервере» 21 февраля 2010 года. Умудрившись не сказать ровным счетом ничего о рецензируемой книге, Маккрам пересказывает в трех абзацах биографию Кестлера, обращая внимание исключительно на столь важные обстоятельства, как пьянство, секс и светскую жизнь. Читая эту рецензию зимой 2010 года, я был поражен тем, как глупость можно иногда укладывать в чеканные формулировки, не менее красивые, нежели рекламный слоган нового сорта презервативов. Надо быть справедливым, чтобы сочинить, к примеру, вот это, нужно иметь особый талант: «Реальность была горькой, пьяной и печальной. Кестлер действительно сошелся с Камю, швырнул винным бокалов в Сартра и, в конце концов, очутился в постели с де Бовуар». Именно так, почти что в постели с Мадонной – если правильно оценить пиар-способности автора «Второго секса».

Такие рецензии, как текст Маккрама, заставляют в который раз понять вполне простую вещь: Кестлера, Исайю Берлина, Джорджа Оруэлла, Альбера Камю и некоторых других (включая Пятигорского) надо все время перечитывать хотя бы для усиления ментального иммунитета. Ну и, конечно, не забывать Гурджиева («Георгия Ивановича» в цитированном отрывке из «Философии одного переулка»).

Через неделю – поговорим о том, как, по мнению Кестлера, устроено тоталитарное сознание. Очень актуальная тема, надо сказать.


Первая из двух бесед Александра Моисеевича Пятигорского об Артуре Кестлере вышла в эфир Радио Свобода 23 ноября 1977 года.

Проект «Свободный философ Пятигорский» готовится совместно с Фондом Александра Пятигорского. Благодарим руководство Фонда и лично Людмилу Пятигорскую за сотрудничество. Напоминаю, этот проект был бы невозможен без архивиста «Свободы» Ольги Широковой; она соавтор всего начинания. Бессменный редактор рубрики (и автор некоторых текстов) – Ольга Серебряная. Постоянная заглавная фотография рубрики сделана Петром Серебряным в лондонской квартире А.М.Пятигорского в 2006 году.

Все выпуски доступны здесь