Первый самиздатский сборник (поэтический альманах "Синтаксис", 1959-1960 годов) – это Гинзбург.
Первый распорядитель Общественного солженицынского фонда (1974) – тоже Гинзбург.
И везде, всегда Алик (приросшее к нему уменьшительное) ставил свое имя и адрес. Открытость, прямота, гласность сидели на нем как влитые. У какого еще зэка могла быть в биографии такая страница, как у Алика, с лагерным магнитофоном? Начальник мордовской зоны в 1970-м попросил его как человека рукастого починить магнитофон. На свою беду. Гинзбург ответил: без пленки не смогу. Помявшись, выдали пленку. И Алик устроил шоу: записал в бараке две радиопередачи – одну литературную, с чтением стихов и выступлением критика, с переводами Юлия Даниэля, сидевшего на той же зоне. Вторую – политическую. Обе записи заканчивались словами: "Передача записана по недосмотру лагерной администрации. Вел передачу Александр Гинзбург".
А нужно было всего-то понимать, что провода микрофонного входа, перекинутые на динамик, превращают его в новый микрофон. Оставалось намотать пленку на спичку и отправить на волю. Запись появилась в эфире "Голоса Америки", Радио Свобода и американской телекомпании CBS. Ярости начальства хватило на то, чтобы лагерь заменить Гинзбургу Владимирским изолятором.
Дерзость честного человека – вот, пожалуй, его девиз. Он не был куртуазным. Меня он поначалу ошарашил своим поведением в Париже в 1988 году. Я спросил его, где что-то продается (второй день за границей). Он взялся отвести меня. Шел впереди, не столько быстрым шагом, а каким-то летучим. Двери не придерживал, валил напролом. Пожилые парижанки с ухоженными волосами отшатывались. Ну, и что, думал я, что он знаменитый зэк? Прямота эта была какая-то неприятная. Но меня-то никто не бил, не арестовывал, не сажал, я не бывал в карцерах и на пересылках. Я жил вполне оранжерейной жизнью. Как я мог его осуждать?
И однажды Алик отрезвил меня. Вернувшись в Париж из ленинградской поездки осенью 1989 года, я написал для газеты "Русская мысль" небольшую заметку о предпогромной атмосфере в Советском Союзе, о самоощущении знакомых и полузнакомых людей, о новых возможностях эмиграции (после девяти лет почти полностью закрытых границ). Как старший редактор Гинзбург молча прочел, вернул мне машинописные страницу и сказал: "Можете печатать все, что угодно. Но никаких погромов в Союзе не будет". – "Почему не будет?" – "Потому. Не будет и все". – "А общество "Память", а разные угрозы, листовки?" Алик был спокоен как покойник: "Идите, отдавайте в набор. Не будет погромов".
Я почувствовал себя абсолютной демшизой, не помню только, было уже осенью 89-го это слово или нет. Матерый диссидент, знаменитый антисоветчик Гинзбург говорил мне, русскому, чтобы я не преувеличивал опасность еврейских погромов. Это был урок политической трезвости и удержания меня от мышления штампами. Никогда не забываю.
Программа Андрея Гаврилова и Ивана Толстого "Алфавит инакомыслия: Гинзбург" (первая часть) выйдет в эфир в воскресенье 6 апреля в 16 часов мск.
Первый документальный том о суде над Синявским и Даниэлем ("Белая книга", 1966) – Гинзбург.
Первый распорядитель Общественного солженицынского фонда (1974) – тоже Гинзбург.
И везде, всегда Алик (приросшее к нему уменьшительное) ставил свое имя и адрес. Открытость, прямота, гласность сидели на нем как влитые. У какого еще зэка могла быть в биографии такая страница, как у Алика, с лагерным магнитофоном? Начальник мордовской зоны в 1970-м попросил его как человека рукастого починить магнитофон. На свою беду. Гинзбург ответил: без пленки не смогу. Помявшись, выдали пленку. И Алик устроил шоу: записал в бараке две радиопередачи – одну литературную, с чтением стихов и выступлением критика, с переводами Юлия Даниэля, сидевшего на той же зоне. Вторую – политическую. Обе записи заканчивались словами: "Передача записана по недосмотру лагерной администрации. Вел передачу Александр Гинзбург".
А нужно было всего-то понимать, что провода микрофонного входа, перекинутые на динамик, превращают его в новый микрофон. Оставалось намотать пленку на спичку и отправить на волю. Запись появилась в эфире "Голоса Америки", Радио Свобода и американской телекомпании CBS. Ярости начальства хватило на то, чтобы лагерь заменить Гинзбургу Владимирским изолятором.
Дерзость честного человека – вот, пожалуй, его девиз. Он не был куртуазным. Меня он поначалу ошарашил своим поведением в Париже в 1988 году. Я спросил его, где что-то продается (второй день за границей). Он взялся отвести меня. Шел впереди, не столько быстрым шагом, а каким-то летучим. Двери не придерживал, валил напролом. Пожилые парижанки с ухоженными волосами отшатывались. Ну, и что, думал я, что он знаменитый зэк? Прямота эта была какая-то неприятная. Но меня-то никто не бил, не арестовывал, не сажал, я не бывал в карцерах и на пересылках. Я жил вполне оранжерейной жизнью. Как я мог его осуждать?
И однажды Алик отрезвил меня. Вернувшись в Париж из ленинградской поездки осенью 1989 года, я написал для газеты "Русская мысль" небольшую заметку о предпогромной атмосфере в Советском Союзе, о самоощущении знакомых и полузнакомых людей, о новых возможностях эмиграции (после девяти лет почти полностью закрытых границ). Как старший редактор Гинзбург молча прочел, вернул мне машинописные страницу и сказал: "Можете печатать все, что угодно. Но никаких погромов в Союзе не будет". – "Почему не будет?" – "Потому. Не будет и все". – "А общество "Память", а разные угрозы, листовки?" Алик был спокоен как покойник: "Идите, отдавайте в набор. Не будет погромов".
Я почувствовал себя абсолютной демшизой, не помню только, было уже осенью 89-го это слово или нет. Матерый диссидент, знаменитый антисоветчик Гинзбург говорил мне, русскому, чтобы я не преувеличивал опасность еврейских погромов. Это был урок политической трезвости и удержания меня от мышления штампами. Никогда не забываю.
Программа Андрея Гаврилова и Ивана Толстого "Алфавит инакомыслия: Гинзбург" (первая часть) выйдет в эфир в воскресенье 6 апреля в 16 часов мск.
