Ссылки для упрощенного доступа

Национальность юмора


Шалтай-Болтай сидел на стене
Шалтай-Болтай сидел на стене

Заурядный мир становится смешным, если изменить масштаб

Смех универсален, юмор национален. Первый принадлежит цивилизации, второй – укоренен в культуре. Немого Чаплина понимают все, чужому юмору надо учиться, как иностранному языку. При этом "избирательное сродство" культур иногда облегчает задачу, а иногда делает ее невыполнимой. Дорожа, например, всем японским, я так и не понял, что может быть смешного в харакири, которым часто заканчиваются тут классические анекдоты. Зато мне удалось настолько полюбить дидактичный и пресный китайский юмор, что изречения его великого мастера Чжуан-цзы я, как школьница, выписываю в тетрадку и привожу при каждом удобном случае. Скажем – так:

"Самого усердного пса первым сажают на цепь". Или – этак: "У быков и коней по четыре ноги – это зовется небесным. Узда на коне и кольцо в носу быка – это зовется человеческим".

Русский юмор лучше всего там, где он сталкивает маленького человека с его Старшим братом.

– "Знали они, что бунтуют, – писал Щедрин, – но не стоять на коленях не могли".

Понятно, почему мы выучили наизусть Швейка с его издевательской сверхлояльностью.

Юмор Германии витает в плотных облаках. Томас Манн считал комическим романом не только свою "Волшебную гору", но и "Замок". С последним соглашались современники, покатывавшиеся от хохота, когда Кафка читал им вслух первые главы этого беспримерного опыта трагикомического богословия.

На фоне чужих смеховых традиций наиболее, пожалуй, знаменитый английский юмор отличает уникальная всеядность. На нем строится не только виртуозный диалог английской драмы, но и фундамент жизни, прошитой юмором, иронией и скептическим отношением к себе и мирозданию. Все это исчерпывает трудно переводимое слово "understatement": искусство сводить важное к пустяковому, страшное – к смешному, пафос – на нет.

По пути вниз рождается юмор. Впрочем, по дороге вверх – тоже. Как показал Свифт, заурядный мир становится смешным, если мы изменим масштаб в любую сторону. Направление вектора определяет различие в характере двух атлантических народов: англичан и американцев.

Марк Твен, скажем, начал свою карьеру с преувеличений. Рассказывая на платных лекциях в Нью-Йорке о диком Западе, будущий писатель-гуманист предлагал тут же проиллюстрировать царящие там нравы, сожрав ребенка на глазах зрителей.

Чтобы заполнить еще пустой Новый Свет, юмора должно было быть больше. Особенно в Техасе, где, как писал О’Генри, девять апельсинов составляют дюжину. Американская экспансия смешного не знает исключений. Даже герой Вуди Аллена – такой утрированный ипохондрик, что его космический невроз требует не психиатра, а теолога.

Другими словами, Америку смешат гиперболы, Англию – литоты. Что и демонстрирует упрямство британского юмора, не поддающегося перевозке и в ту страну, с которой, по выражению Уайльда, у Англии общее все, кроме языка. Каждый раз, когда американцы, купив лицензию успешного британского сериала, педантично пересаживают его (вместе с сюжетом и диалогом!) на свою почву, скажем, из Манчестера в Чикаго, дело кончается полным провалом. Это как фальшивые елочные украшения: игрушки те же, а радости нет.

Для меня наиболее обаятельная черта британского юмора – чопорность. Она позволяет жонглировать сервизом на канате, не поднимая бровей. Комизм – прямое следствие непреодолимой неуместности, к которой, в сущности, сводится любая житейская ситуация, включая смерть, ставящая жизнь в ироничные кавычки.

Смерть – наименьший знаменатель комического. На нее все делится, ибо она останавливает поток метаморфоз, комических переодеваний, из которых состоит любая комедия – от Аристофана до Бенни Хилла. Добравшись до последнего берега, смешное, как волна, тащит нас обратно в житейское море. На память о смерти нам остается юмор, позволяющий преодолеть ужас встречи с ней.

Жестокий сувенир такого рода можно найти у Льюиса Кэрролла. В "Стране чудес" Алиса ведет диалог с Шалтаем-Болтаем. Сперва он невинно спрашивает девочку, сколько ей лет:

– Семь лет и шесть месяцев, – отвечает та.

– Неудобный возраст, – говорит Шалтай, – уж лучше бы ей остановиться на семи.

– Все растут, – возмущается Алиса. – Не могу же я одна не расти!

– Одна – нет, – сказал Шалтай. – Но вдвоем уже гораздо проще. Позвала бы кого-нибудь на помощь – и прикончила б все это к семи годам.

В одно мгновение юмор приоткрыл завесу, чтобы мы успели разглядеть за круглым, похожим на мистера Пиквика, Шалтаем-Болтаем лицо апостола эвтаназии доктора Кеворкяна. Объединить их всех может только английский юмор. Особенно тогда, когда за это берется Беккет, утверждавший, что его герой “чувствовал себя как больной раком на приеме у дантиста”.

Конечно, британцы не владеют монополией на могильный юмор. Ведь есть еще евреи, придумавшие такой анекдот:

Во время погрома Хаима прибили к дверям собственного дома.

– Тебе больно? – спрашивает сосед.

– Только когда смеюсь, – отвечает распятый Хаим.

Партнеры: the True Story

XS
SM
MD
LG