– Вы скучаете по России? – спрашивает крупная женщина в красных брюках и белых босоножках, на вид ей лет 50.

– Да... я давно уже здесь... – бормочу я, чтобы что-нибудь ответить.

– Что, совсем домой не тянет?

Говорить с незнакомыми русскими о России мне сложно. Никаких патриотических чувств я не испытываю, Россию домом не считаю, гордиться тем, что я русская, как-то у меня не получается. А в последнее время каждая новость из России отзывается вопросом: "Как такое возможно?!"

– Мне в Париже не понравилось! – продолжает женщина.

Она быстрыми шагами идет за мной через толпу по длинному коридору метро, громко дышит и тянет за собой большой чемодан на колесиках.

– Я-то думала "Париж, Париж!", а тут так грязно на улицах, французов-то и не видно, сплошные арабы и негры, – шепотом заканчивает она.

Все русские знают, что это слово оскорбительное, но все упрямо продолжают его употреблять, когда пересекают границу. Сколько раз за 18 лет, проведенных в Париже, я слышала эту фразу? Часто это первое, о чем говорит приезжающий впервые во Францию русский. Разъяснениями заниматься бессмысленно. Говорить, что арабы и "черные" – тоже французы, смысла нет. Я могу понять: первое, что попадает приезжему в глаза, – космополитизм страны. Я из Сибири, и тоже в первые дни во Франции с интересом разглядывала чернокожих малышей, пытаясь догадаться, жесткие ли у них волосы на макушке. Одного я не могу понять: откуда у русских это чувство превосходства над всеми, которое просачивается в каждой фразе, в каждом взгляде на любую вещь.

– Как вы так среди них живете? – говорит женщина.

– Что значит среди них? Мы здесь живем все вместе...

На проявления российского расизма, который в России упорно расизмом не считается, я не умею реагировать спокойно. Как ни аргументируй – каждый второй почему-то считает, что русские принадлежат к какой-то особой расе.

Ну вот на сколько она меня старше? – думаю я. Лет на пятнадцать всего? Значит, у нас с ней все-таки много общего в прошлом, похожее советское воспитание. Воспоминания путаются, каждое отзывается забытыми эмоциями. Есть много хороших воспоминаний о советской начальной школе: меня вдохновляли марши в национальных костюмах, хор, конкурс чтецов, дежурство по звеньям, макулатура, стенгазета, елка. Мне нравилось принимать участие в общем деле. Я не об идеологии даже, я о хороших делах. "Мистера Твистера" Маршака она-то точно уж учила наизусть, как и я когда-то. Ну и где наша хорошая наследственность? Куда делись наши ценные равенство и дружба народов?

– Здесь в Париже все такие закрытые, все такие индивидуалисты! Я минут двадцать стояла на выходе с картой метро, ни один не остановился, кроме вот вас. Это потому, что вы русская. А французы все мимо проходили. У нас бы так не было.

Я пытаюсь представить потерявшегося в московском метро француза, не говорящего по-русски. Вспоминается история французских друзей, приехавших в Россию в отпуск – первый же прохожий, к которому они обратились на улице, ответил на плохом английском: Оne question – one dollar. Не повезло, но на впечатления от поездки повлияло.

– А вам как в России живется? – спрашиваю я вдруг, понимая, что социолог из меня никакой.

– А я об этом не думаю, – говорит женщина, – живется и живется. Когда в России кому хорошо жилось?

– А изменить ничего не хочется?

– А что менять-то, а если еще хуже будет?

– А что, лучше быть не может? – говорю я.

Женщина удивленно посмотрела на меня:

– А по вам видно, что вы либералка. Скажите, вы не любите Путина, да?

Я о Путине в таких терминах не думаю – мне смешно, что она меня вот так прямо спросила об этом.

Время – 8 часов утра, в длинных коридорах парижского метро мы с трудом успеваем за ритмом толпы, спешащей на работу. Эта встреча и весь этот разговор кажутся мне ну просто пиком абсурдности.

– А вы либералка, я сразу догадалась. – улыбается она. – Мне говорили: все, кто на Запад эмигрирует, становятся либералами.

– А что значит – быть либералами? – мне любопытно, что она ответит.

– А это когда вы наших ценностей не уважаете и тычете нам своими правами, – объясняет она.

– А вы сами откуда? – я пытаюсь поменять тему разговора и представляю, из какого российского региона она может быть.

– Я из Нью-Йорка, – неожиданно отвечает она. – К дочке ездила, она там учится.

– И вам понравилось?

– Шумно очень. Но дочери моей нравится. "Ай лайк Нью-Йорк, мама!" – она мне все время говорит. – А вам здесь жить нравится?

– Да, мне очень нравится, – отвечаю я.

– Не понимаю.

И я не понимаю. Я смотрю на женщину и ничего не могу ответить. Что я знаю о России, прожив ровно по половине жизни в каждой из двух стран? На фотографиях друзей в социальных сетях у всех по большому счету все хорошо: дети здоровы, на природу регулярно компанией выезжают, на морях и на озерах отдыхают, переезжают в новые квартиры. Все точно так же, как и здесь. Но когда слушаешь новости, читаешь блоги, разговариваешь с беженцами – понимаешь, как по своему несчастлива жизнь в России. Жизнь реальная, незащищенная, не имеющая цены и прав, погрязшая в бессилии и страхе, раздавленная традициями, предрассудками, стереотипами, пропагандой, сменой идеологии, самой историей. Чтобы жить, необходимо не думать об этом. Нельзя верить, что "прекрасное далеко" уже наступило. Я не думаю, что людям в России все "пофиг": и политика, и война, и жизнь. Просто все научились отстраняться – не думать, уходить "в дело", в семью, уезжать, сходить с ума. Каких невероятных усилий требуется, чтобы, живя в России, увидеть все это с нужной дистанции и попытаться хоть что-нибудь изменить.

Мы вышли к нужной моей случайной спутнице платформе. Я прощаюсь с ней и иду к моему метро. Поговорили соотечественницы! Какая странная встреча! Во французском языке есть такое выражение – "лестничный ум". В голову приходит все то, что я могла бы ей сказать:

Я не скучаю по России, потому что не понимаю, как можно скучать по всей стране сразу. Я скучаю по папе с мамой, по племяннику, по некоторым друзьям, которых не видела уже сто лет.

Мне очень хочется, чтобы взгляд на людей из России менялся. Чтобы русские не вызывали ощущения бедных, плохо воспитанных и угрюмых людей, которым все "все равно", или, напротив, все позволяющих себе богачей, скупивших все лазурные берега, и которым тоже "все равно".

Мне очень хочется, чтобы у меня самой менялся бы взгляд на людей из России. Мне хочется, чтобы взгляды на жизнь менялись бы и в самой России. Чтобы все наконец поверили бы уже в эволюцию и в психоанализ, чтобы занялись лечением собственных жизней. Чтобы появилась надежда – не идеологическая эйфория или испуганная апатия, не националистическое превосходство, оправдывающее всеобщее невежество и агрессию, и не добровольное тихое рабство – а надежда. На то, что в этой жизни многое зависит от тебя самого, что для реализации своих способностей нужна только здоровая структура общества. Чтобы желание построить эту структуру не расценивалось бы как политическая выходка экстремистов, а было бы нормальным человеческим желанием, доступным каждому. Чтобы права человека не противопоставлялись ценностям.

Напротив в вагоне метро молодой человек в джелабии улыбается:

– Сложнее всего во время рамадана – не пить в такую жару, – говорит он.

– Да, я понимаю, – отвечаю я. – Удачи, вам! Держитесь, уже немного осталось.

Ольга Кокорина – режиссер и театральный педагог, активистка движения Russie-Libertés (Париж)