Греки – один из лучших народов Европы, если не лучший. Греки в принципе радушны, гостеприимны, трудо- и миролюбивы. Впечатлительны, однако. Мнительны даже. И обидчивы. Их легко обидеть, особенно давая им в долг. Известно, что хорош только такой долг, который не нужно возвращать. Долговая яма – не то место, где можно отсидеться в тенечке.

Греческая ситуация представляется безысходной – таких долгов ввек не отдать без чувствительного снижения жизненного уровня населения. С новой кредитной линией включительно общая задолженность Греции составит порядка 400 миллиардов евро – какой-нибудь средненькой европейской стране, вроде Чехии, таких денег хватило бы на два года безбедного существования. Любые разговоры о предоставлении новых кредитов для обслуживания старых оскорбляют греков до глубины души. Один немецкий министр предложил греческие долги обнулить, то есть списать вчистую, но при одном условии – Греция должна добровольно покинуть еврозону. Нашел дураков! На этого министра затаили греки особую злость, и иначе, чем нацистским недобитком не называют. А заодно недолюбливают и остальных немцев. Афины уверены, что это не они должны, а совсем наоборот – все у них в неоплатном долгу. Германия еще не расплатилась за преступления Второй мировой, Турция – за выселение греков из Малой Азии, а весь мир – за демократию, всеобщие выборы и референдумы, до которых бы никто не додумался, не будь греков.

Греция готова была бы сбросить свой долг России, но и для той он неподъемный. Москва проявила готовность освоить какие-то грекам совсем ненужные промыслы – скажем, железные дороги. Они там настолько убыточны, что, по словам отраслевого министра, дешевле было бы возить пассажиров на такси. Но не вышло, потому что, поторговавшись, Европа все-таки дала денег. Европа уже давно разучилась не давать.

Дело в том, что, одной из немногих, Россия хорошо понимает греческие обиды. Она – вообще родина униженных и оскорбленных, этакая коллективная Сонечка Мармеладова. И оскорбляется примерно по тем же поводам, что и греки. Особенно Россию унижает чья-то готовность помочь, когда она в беде. За великодушием Россия чует своекорыстность, понимая, что за просто так помогают только лохи. Это не значит, что она гордо отвергает подачку – как бы не так, она берет ее, злобно покусывая дающую руку. В смертный голодомор 1920-х годов Москва брала продовольствие по ленд-лизу, в голос обвиняя хитрозадых американцев в желании выведать великую тайну Советов. В большую войну смекалка подсказывала ей, что американские скопидомы помогают оружием не из желания подмогнуть в тяжкую годину, а исключительно ради сохранения собственных жизней – хотя, казалось бы, враг стоял под Москвой, а не под Вашингтоном. И это унижало бесконечно.

В советские времена в московских ресторанах висели таблички с очаровательной надписью: "Не унижайте нас чаевыми!" Вальяжный гость, выбрасывая на стол красненькие или принимая пальто в гардеробе, игриво говорил персоналу: "Позвольте вас унизить", на что тот неизменно отвечал: "Я вас очень прошу!" Игра была понятна: унижал как раз тот, кто чаевых не оставлял.

А между тем в истории страны был период, когда альтернативное развитие по варяжскому сценарию было вполне вероятным. Варяги ведь, как мы помним, были призваны не просто на княжение, а для наведения отсутствовавшего порядка. Еще в конце XV века, при Иване III, когда Московское государство обменялось посольствами с Венецианской республикой, сенатор Марино Сануто записал в своих дневниках Московию как Северную державу – наряду с другими северными (по-нынешнему – скандинавскими) королевствами Норвегией, Швецией и Данией.

Примерно в те же времена Новгород Великий был восточной столицей Ганзейского союза – торговой империи Балтийского региона, объединявшей 70 крупных и полторы сотни мелких городов европейского севера. В Новгороде находилась одна из четырех крупнейших контор Ганзы: другие были в Лондоне, Брюгге и Бергене. Новгородское вече действовало как вполне прогрессивный орган городского самоуправления, по уровню демократичности выгодно отличалось от потомственных форм республиканского правления в Венеции. Когда в 1413 году Бургундский герцог Жильбер де Ланнуа побывал в Новгороде, он был поражен зрелостью форм местного общинного управления (а уж он-то, представитель великого бургундского возрождения, в этом знал толк): "У русских Великой Руси (так он называл новгородцев, в отличие от Московии) нет других господ кроме тех, которые меняются по очереди так, как хочет община... И у них есть два должностных лица – тысяцкий и посадник, которые являются правителями вышеуказанного города. Каковые правители переизбираются год от года". Иначе говоря, бургундец описывал Новгород и его политическое устройство в тех же понятиях, в каких описывалась самая развитая часть тогдашней северной Европы. Садко ходил за три моря, и не мыть сапоги в Индийском океане, а торговать с махараджами соболями – пока Иван Грозный не сжег его город до основания и не извел его беспокойное семя. На этом варяжский вариант развития был исчерпан. Россия пошла в греки.

Греция – не единственная страна в мире, которая нашла для себя внешний ресурс, не связанный с собственной экономической отдачей. Такой манной небесной может быть нефть в песке, газ на морском шельфе, благоприятный климат или стратегическое положение на перекрестке торговых путей. Для Греции таким внешним источником благосостояния стало членство в еврозоне, обретенное путем бухгалтерского подлога. Жизнь в кредит тоже может быть стратегией существования. Но это очень тревожная жизнь и недальновидная стратегия. Россия – гораздо просторнее Греции, и в ее недрах оказалось больше весьма полезных ископаемых. Но время дорогих нефти и газа очевидно подходит к концу. Рассчитывать на безвозвратные кредиты не приходится. И хлеб опять придется добывать в поте лица. Тут весьма сгодился бы варяжский вариант, о котором помнят разве что безответственные поэты. Такие, как Алексей Константинович Толстой, написавший знаменитую балладу, в которой каждое слово – вещее:

Я пью за варягов, за дедов лихих,

Кем русская сила подъята,

Кем славен наш Киев, кем грек приутих,

За синее море, которое их,

Шумя, принесло от заката.

От заката – значит с Запада. Жаль, что получилось иначе.

Ефим Фиштейн – международный обозреватель Радио Свобода

Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции