Когда я родился, страны под названием Бангладеш не существовало, а Пакистан по воле британцев, раскроивших в конце колониальной эры свои владения на новые государства, был разделен на восточную и западную части, между которыми лежала Индия. Из-за оплошности лорда Маунтбеттена, придумавшего план раздела, погибли миллионы. Конфликт между Западным Пакистаном, где говорили на урду, и бенгалоязычным Восточным Пакистаном в 1971 году чуть не породил Третью мировую войну, поскольку СССР снабжал оружием Индию, поддержавшую бенгальцев. Смутно помню, как советский телевизор клеймил пакистанскую военщину и хвалил Индиру Ганди.

Сегодня в Бангладеш жителей больше, чем в России (почти 170 миллионов), и здесь идет одно из важнейших сражений новой мировой войны, которую радикальный ислам затеял против всего живого. В прошлом году были убиты пятеро блогеров-атеистов, а еще одного зарубили мачете прямо на улице в столице страны, Дакке, через несколько дней после моего возвращения из Бангладеш.

Перед поездкой я пересмотрел фильм "Слава блудницы" Михаэля Главоггера, опросившего 600 бангладешских проституток. Кто знает жизнь лучше продажной женщины?

Туристов в Бангладеш крайне мало, за пределами Дакки я ни разу не видел ни одного европейца. В прошлом году были убиты итальянец и японец – бизнесмены, работавшие в Бангладеш: дело темное и, скорее всего, с политикой не связанное, но несколько месяцев всех туристов сопровождал полицейский эскорт, а японские журналисты, любившие гоняться за тиграми в мангровых лесах, отменили запланированные поездки. Сейчас полиция дежурит только возле гостиниц.

28 марта, Дакка

Визу в Бангладеш можно купить в аэропорту за 51 доллар. Дают, кажется, всем желающим. Очередь движется медленно, и за моей спиной нервничает украинский моряк с разбитой губой. Он получил работу на корабле в Читтагонге и надеется, что платить за визу не придется. Как ни странно, добивается своего. Покупка местной сим-карты превращается в водевиль, процедура скопирована то ли в британском, то ли в американском посольстве: приходится, отгоняя стаи комаров, сдавать отпечатки пальцев и заполнять страннейшую анкету, указывая, среди прочей бессмыслицы, имена родителей. Занимает все это почти два часа. Лишь к семи утра добираюсь до гостиницы в роскошном по даккским представлениям районе Банани: лотосовый пруд с замусоренными берегами, кособокие виллы богачей. Дорога радикально перекопана: похоже, что раз и навсегда.

Вчера в Лахоре был пасхальный теракт, взорвали христианскую детскую площадку. Пакистан тут ненавидят, и за день до моего приезда студенты, праздновавшие 45-летие независимости, нарисовали на асфальте проклятия былой метрополии. Женщин в никабах мало, зато пожилые мужчины, следуя хадису Пророка, красят седые бороды хной. "Поистине, иудеи и христиане не красят бороду и волосы на голове, так отличайтесь же от них!" Повсюду в пыли лежат одинаковые собаки: нет совсем маленьких, но нет и крупных. Вообще все живое в две трети европейского масштаба: людей, коров, цыплят, немногочисленных лошадей как будто уменьшили в небесной канцелярии. Больше всего я боюсь, что наша машина задавит собаку: иногда они, повинуясь неслышному зову, вскакивают и перебегают дорогу.

Самый крупный индуистский храм разрушен во время гражданской войны 1971 года, и его до сих пор не восстановили. Захожу в маленький, неинтересный, и тут же на меня накидывается собачонка, начинает дергать за штаны. Пугаюсь, потому что в Бангладеш процветает бешенство, но собака просто забавляется и не пытается укусить. Служитель лениво отгоняет ее веером.

Грязные закоулки ведут к Розовому дворцу, бывшей резиденции бенгальских набобов. Как ни странно, в Дакке находится один из шедевров архитектурного брутализма: гигантский комплекс парламентских зданий. Еще удивительней, что спроектировал его еврейский архитектор Луис Кан. Въезд граждан Израиля в Бангладеш, как и во многие мусульманские страны, запрещен. Парламент строили так долго, что Кан умер, не дождавшись финала.

Неподалеку – дом, в котором в 1975 году путчистами был убит "отец нации", президент Муджибур Рахман. Убили и почти всю его семью, 20 человек. Уцелевшая дочь, Шейх Хасина Вазед, теперь возглавляет правительство. Ее главная соперница, и тоже вдова – Халеда Зиа. Спикер парламента – женщина, лидер парламентской оппозиции – женщина, в правительстве – шесть женщин. Как этот матриархальный пасьянс терпят в мусульманской стране, не очень понятно. Но логики в местной политике немного. Придя к власти, Шейх Хасина стала методично уничтожать всех, повинных в убийстве ее семьи. Судебные процессы растянулись почти на 20 лет, многие заговорщики скрылись за границей, но всех, кого удалось достать, мало-помалу приговаривают к смертной казни, и большинство уже повесили. Со дня путча прошло 40 лет, но суды продолжаются, в Бангладеш никто никуда не спешит.

Начался сезон арбузов, на берегу Буриганги, соединяющей Ганг и Брахмапутру, лавки снесли по методу Собянина во имя эстетики, но торговцы никуда не делись и продают арбузы сидя на земле, так что уродства и беспорядка стало еще больше. Буриганга – одна из самых замусоренных рек на планете. Грязна и вода, и всё вокруг реки на много километров. В путеводителе Бангладеш сравнивают с Венецией. Днем мне эта параллель кажется идиотской, но ближе к вечеру, когда прибрежный мусор накрывают тени, сходство можно уловить. Захожу в армянскую церковь, на надгробных плитах живописно лежат черные собаки. Священник говорит, что русских тут любят, потому что они поддержали Бангладеш в 1971 году.

Под билбордом My card is American Express спит босоногий старик. Приклеивать предвыборные плакаты к стенам запрещено, и маленькие листовки с портретами кандидатов развешивают над улицами на прищепках, как белье в Неаполе. Одна из достопримечательностей Дакки – крошечный садик, в котором натыканы идиотические бюсты замечательных людей. Выделяется гипсовый протестующий студент, похожий на Джима Моррисона; лозунги, за которые он погиб, написаны красными буквами у него на груди и спине. Исламисты требуют уничтожить все статуи в стране, но если они доберутся до этого садика, мировое скульптурное наследие не понесет большой утраты.

Мое вегетарианство не вызывает удивления, провожатый по имени Гаутам – индуист. В Дакке делать нечего, покупаю на набережной арбуз и перебираюсь на корабль, следующий к Кхулну – отсюда можно добраться до заповедника Сундарбан, где в мангровом лесу обитают последние бенгальские тигры. На верхней палубе муэдзин созывает правоверных на молитву, на нижних – спят вповалку простолюдины. Раньше в Кхулну следовала только английская "ракета" 1910 года выпуска, но ее сожрали тараканы. В темном море плавают водоросли с прекрасными сиреневыми цветами. Иногда на перила садятся птицы с пестрым оперением.

29 марта, Багерхат + Кхулна

Немногочисленные европейцы сошли на берег ночью. Гаутам рассказывает о русском туристе-юристе Петре, который, прекрасно владея английским, выписал из Калькутты за 3000 евро русскоязычного переводчика и задавал вопросы только через него, отказываясь напрямую общаться с басурманами.

Добрались до города Багерхата, славного мечетями, воздвигнутыми святым Ханом Джаханом Али. У него были два ученых крокодила Кала Пахар и Дола Пахар, что означает Черная Гора и Белая Гора. Они всюду сопровождали великого суфия, и порой он ездил на них верхом вокруг воздвигнутой по его повелению Мечети Шестидесяти Куполов, в наши дни воспетой поэтом-лауреатом Тедом Хьюзом. Сегодня чучело Кала Пахара с искусственной деревянной головой выставлено в музее Багерхата. Потомки крокодила обитают в священном пруду, и правоверные кормят их цыплятами. Мечеть Шестидесяти Куполов по настоянию ЮНЕСКО реставрируется, столбы очищают от поздних наслоений, обнажая изначальную кладку. Здесь есть либеральный отсек для молящихся женщин, отгороженный алой шторой.

Неподалеку в однокупольной мечети на полу у михраба распластался и храпит старик. У входа в усыпальницу Хана Джахана на подносе выставлены серебристые столбики благовоний. Возле гробницы – пруд со святой водой, паломники набирают ее в канистры и тут же купаются в одежде, чтобы не смущать женского взора. Чужеземцы тут большая редкость, нас обступают местные юноши и фотографируются. Даже паломник в желтых мокрых штанах выскакивает из священного пруда и подбегает ко мне. У молодых людей телефоны в чехлах немаскулинного розового цвета. Мне выдают голого младенца и фотографируют с ним, так что, быть может, мой портрет вывесят в неведомой хижине в городе Багерхате, и бывший ребенок будет показывать его своим отпрыскам. Я же фотографирую красивое болото, поросшее водными гиацинтами, – пейзаж, достойный женского календаря или разворота National Geographic.

Лучшая гостиница в городе Кхулна (пароль от вайфая – papaya, из потолка беспомощно торчат рога роутера). Вокруг – обычные помойки и руины, напротив – бутик с европейскими одеждами неведомых фирм. Обувью, как почти повсюду в третьем мире, надежно заведует предприимчивый чешский "Батя". В Шри-Ланке красные вывески с белым лого Bata я видел даже на погребальных конторах, в Бангладеш они тоже на каждом шагу. Возле отеля демонстрация, и Гаутам объясняет, что жители возмущены изнасилованием и убийством студентки по имени Сохаги Джохан Тону. Подбегают двое юношей и просят меня ответить на вопросы под видеозапись. Для приличия спрашивают о красотах Бангладеш, но на самом деле интересует их мое мнение об убийстве.

Труп студентки нашли на территории военного городка, но правительство не хочет ловить душегуба, дабы не подрывать авторитет военных, устроивших уже чертову прорву путчей. Прогрессивные студенты спрашивают, должны ли женщины носить хиджаб и можно ли их насиловать, если слишком соблазнительно выглядят. Записав мои либеральные ответы, они убегают выкладывать видео на ютюб. Возможно, оно приведет к новым беспорядкам? "Чужеземец сказал, что голову закрывать не нужно!" За ужином Гаутам мягко просит не выходить в темноте на улицу, потому что на иностранцев могут напасть грабители. По телевизору в ресторане показывают главную новость: на дерево забрался тигр, и ему в бедро воткнули гигантский шприц с розовым снотворным. Дальнейшая судьба зверя неизвестна, а возможно, Гаутам не хочет переводить, чтобы меня не огорчать.

30 марта

На маленьком корабле отплываем в джунгли Сундарбана, телефонный сигнал по дороге умирает. Туристов нет совсем, и вообще ничего нет, даже птиц, только редкие белые цапли. Скоро начнется сезон дождей, но пока все безжизненно, только с деревьев сундари свисают удушающие их желтые орхидеи. Останавливаемся у причала, построенного на деньги Европейского союза. Гаутам признается, что видел всего четырех тигров, хотя бывал здесь двести раз, и подробно описывает каждую встречу. Наше появление радует скучающих лесников, и к кораблю пристают другие лодки. Главная тема разговоров команды – чемпионат по крикету, болеют за Индию. Гаутам рассказывает, что на его свадьбу пришли 1400 человек, ели баранину, но алкоголя не было, "у нас к этому не привыкли”. Однодневных браков, как в шиитском Иране, здесь нет, зато легально многоженство. Когда берешь вторую жену, требуется письменное согласие первой. Капитан по имени Фарук жалуется: если у тебя 4 жены, это ведь 400 проблем! Дашь одной жене рыбу поменьше, чем у другой, и она будет недовольна. Возле Кхтулны проплываем деревню проституток, обслуживающих моряков, здесь Джованни Джомми снимал фильм "Плохая погода".

31 марта

День в джунглях. Видел аксолотлей, резвящихся выдр, резусов, поломавших верхушки пальм в поисках плодов, пятнистых оленей. Обезьяны – худшие враги тигров, объясняет Гаутам, потому что шумят ветками и предупреждают оленей о появлении хищников. В провожатые нам отряжают водевильного вида полицейского: похожего на гнома коренастого мужичка в зеленой форме и с выкрашенной хной бородой. Хна, любимая правоверными старцами и советскими домохозяйками, растет тут же: неприметный кустарник. На научной станции, обитатели которой выращивают в грустном огороде окру, лесники заседают под отвратительно отпечатанными портретами убиенного отца нации и его правящей дочери. Все кажется ветхим, построенным 50 лет назад, но на самом деле совсем недавно. На урнах логотип US AID – организации, которая, по мнению телеканала "Россия", готовит московский майдан.

В 2007 году здесь все было сметено цунами, и до сих пор торчат живописные просоленные стволы, но теперь пальмы и сундари выросли. Приближается предводитель макак и смотрит возмущенно: убирайтесь с моей территории. Иногда к лесникам забредают тигры, но пока никого не съели. В мангровых лесах они пожирают 200 человек в год, в основном пчеловодов. "Вот представьте, что вы раздавили яйцо. То же самое сделает тигр с вашей головой". Гаутам рассказывает, как работал с японской съемочной группой, снимавшей сбор меда: один фотограф подошел слишком близко, и огромные пчелы искусали его до полусмерти. Медовый сезон начинается завтра, 1 апреля.

О том, что здесь водятся тигры, свидетельствуют зловещие следы в глине и глубокие царапины на стволах. Гаутам жалуется на деревенских: убивают оленей, подкладывая им отравленные бананы, убивают тигров. Браконьерство почти побеждено мобильными телефонами: завидев негодяя, сознательные селяне звонят лесникам. Теперь запрещено рубить деревья: если обнаружат того, кто мастерит лодку из краденого леса, ее сломают и потопят. За убийство тигра – пожизненное заключение. На верхнем этаже вышки, с которой можно оглядывать местность, много граффити, но ни одного на русском. Водевильный полицейский с ружьем одухотворенно нас охраняет. Летают пестрые зимородки.

Простодушный Фарук хранит в телефоне фотографии тигриного помета и своей супруги, полностью закрытой платком, едва видны глаза. Не знаю, прилично ли вслух хвалить чужую жену, поэтому нейтрально хмыкаю. Фарук жалуется на семилетнюю дочь, которая потребовала такой же красивый хиджаб, как у матери. Наглядно объясняет преимущества ислама: если у тебя есть 20 яблок, ты должен половину отдать бедным, но люди слишком жадны и не хотят следовать наставлениям Аллаха, а если следовали бы, то и бедных бы не было. Вечером заунывно сверкают зарницы, потом, к радости лягушек, начинается ливень.

1 апреля

Среди ночи начинается ураган, кораблик чуть не срывает с якоря. Просыпаюсь от тревожного звона склянок. Буря приносит телефонный сигнал, и я читаю в фейсбуке о том, как путинским подружкам дарили недвижимость.

Высаживаемся в рыбацкой деревне. Хижины из пальмовых листьев. Нищета неописуемая, но и у этих людей пытаются отнять последнее. В море рыскают пираты, похищают рыбаков, выманивают у родственников выкуп. Полицейские отстреливают пиратов, на прошлой неделе прикончили пятерых.

Рыбаки показывают ученых выдр, приученных ловить рыбу. Это старая английская выдумка, позабытая всюду, кроме Бангладеш. Семья – самец, самка и четырехмесячный сын – верещат в деревянной клетке. Самца на веревке бросают в воду, самка без всякой привязи плавает вокруг, недрессированного сына пока не выпускают в море. Выдры ловят не сами, а нагоняют рыбу в сети. Улов невелик, но выдры получают награду – крупную желтую лягушку. Лодка с сетью красивая, и выдры красивые, они сами запрыгивают на борт и влезают в клетку, точно граждане тоталитарного государства. Живописно, но печально: будь у меня возможность, я бы выкупил у рыбаков семейство и выпустил бы где-нибудь в джунглях.

В музее Кхулны замечательная коллекция буддистских и индуистских изваяний и терракотовых табличек, но больше всего мне нравятся две деревянные статуи начала XX века. Представления о прекрасном с тех пор куда-то подевались, потому что все современное невероятно уродливо, особенно реклама: светлокожий человек в белоснежном камзоле держит красный пластиковый стул. Но красота не умерла совсем. Главные произведения искусства, доступные каждому, – повозки рикш и грузовики. Их расписывают в мастерских; порой это просто цветы, но бывают и целые картины со сложным сюжетом, портреты кинозвезд, сцены из фильмов, пейзажи и натюрморты. Художник оставляет свою подпись и номер телефона. Живые картины движутся без правил, сталкиваются и губят всё вокруг. В вестибюле музея – фотохроника приобретения независимости. Горы трупов, пакистанский солдат заглядывает в штаны прохожему: тех, кто не был обрезан, убивали на месте.

Вечер на рыбном рынке, рыбаки показывают улов и позируют с рыбой. Тот, кто способен произнести два-три английских слова, чувствует себя королем. "Теперь все соседи будут знать, что он разговаривал с иностранцами на их языке, и его статус повысится", – объясняет Гаутам. В отличие от Индии, английский знают очень плохо, но образованные люди, подчеркивая свою привилегированность, постоянно вставляют в бенгальские фразы английские слова: форина, чикен, уотер, икскьюзми.

В городском парке отдыха размером с теннисный корт толпится народ: никаких развлечений нет, алкоголь запрещен, курят немногие (сигареты дороги), остается только сидеть на земле и размышлять о политике. Здесь постоянно кто-то бунтует и протестует. Обычно все заканчивается погромами.​ Митинги из-за убийства второкурсницы идут по всей стране. Представить, что российская молодежь вышла бы на улицы после такого случая, категорически невозможно. ​

2 апреля, Куштия + Путия

Святилище мистического поэта Лалона, неизвестно когда и где родившегося и воспитанного приемной матерью, пережившей его на пять лет и похороненной тут же в мавзолее, которым управляет седобородый старец в белом: так одеваются адепты Лалона, создавшего собственную мини-религию.

Слегка сбрендившая старуха показывает крошечный музей Лалона, в котором помимо его бездарных портретов хранятся реликвии: эктара, на которой он играл, и кальян. Кальян был непростой: последователи Лалона славятся пристрастием к марихуане. Недавно здесь был праздник, еще не все паломники разъехались, дремлют на бетоне под общинным навесом. Появление чужестранцев создает веселое возбуждение, и для нас решают устроить концерт из песен на стихи Лалона, в которых говорится, что жизнь – сон, а на том свете – неизвестность. Музыканты небескорыстно вовлекают нас в действо, выдают моему приятелю бубен, а мне – эктар. Среди слушателей – экстатический молодой человек в белом костюме, похожий на Игоря Григорьева. Вокруг святилища ошиваются странные люди, растафарианцы и хиппи, но в очень слабой концентрации. В сувенирной лавке, набитой неописуемо уродливыми поделками, начинает приставать немолодой господин в атласном сюртуке, от него пахнет марихуаной, глаза сияют. Что ему нужно, невозможно понять, потому что он бесконечно повторяет: Your name?! Your name?!, наслаждаясь звучанием этого вопроса.

Помимо изображений Лалона на убогих дощечках, здесь продают и портреты Рабиндраната Тагора. Он жил в Калькутте, а сюда приезжал сочинять, глядя на воды Ганга, ныне слегка отползшие от уютной усадьбы поэта. Тагор, судя по многочисленным фотопортретам, был хорош собой и в юности, и в зрелости, и в старости. К тому же у него был изящный почерк. Его рисунки очень похожи на картины Алистера Кроули: продолговатые демонические существа. (Кроули в мемуарах Тагора не упоминает.) Подлинные вещи из дома утащили, так что в музее помимо фотографий выставлены непримечательные тумбочки и столики "времен Тагора". В парке – дерево, под которым поэт написал "Гитанджали" (Нобелевская премия 1913 года), а в пруду – уменьшенная копия кораблика, на котором он плавал по Гангу. Макет сделан всего пять лет назад, но выглядит дряхлым, наглотался воды и полуутоп в пруду.

Школьники, гуляющие в приусадебном парке, желают с нами фотографироваться вместе и по отдельности. Другие развлечения, помимо разглядывания фотокопий рукописей Тагора и комодов его эпохи: катание на пони, стрельба из духового ружья по воздушным шарикам и гадание при посредничестве ученого попугая, вытаскивающего карточки с предсказаниями. Если попугай извлекает нехорошую карточку, можно приобрести волшебное кольцо, снимающее проклятие. "Один лишь хозяин попугая не способен изменить свою судьбу", – говорит Гаутам. Спрашиваю его, даст ли он согласие на брак, если его сын (ныне двухлетний) полюбит мусульманку. "Это исключено", – отрезает Гаутам, в прочих вопросах проявляющий здравомыслие. Мы разговариваем в китайском ресторане по дороге в Путию. Гаутам говорит, что раньше тут бесчинствовала компартия маоистского типа, постепенно превратившаяся в тайное общество, расправлявшееся со своими непокладистыми членами, так что местных коммунистов частенько находили с перерезанными глотками.

Путия – некогда богатый индуистский город со множеством дворцов и храмов, построенных набожными раджами. Ныне в запустении: в 1971 году пакистанцы разрушили все что можно. Вместо статуй индуистских богов – только следы в кладке, похожие на фотографии жертв Хиросимы. Не очень пострадали только храмы, покрытые чудесной терракотовой плиткой со сценами из Махабхараты и Рамаяны.

Перед заброшенным королевским дворцом школьники играют в крикет. Рикша везет мимо руин огромный комод с окошками-сердечками. Охраняет священные руины сердитый археолог с непостижимо волосатыми ушами. Самый крупный храм Шивы на берегу запущенного пруда облюбован молодыми людьми игривого вида, и вскоре я понимаю, почему они выбрали это место для своих запрещенных бангладешским законом встреч: в храме сияет их маяк – массивный черный лингам, столь тяжелый, что пакистанские погромщики не смогли его вытащить и разбить. Утраченные изваяния прочих божеств заменили пестрые плакаты. Перед храмом торгуют невкусным прасадом, но назло индуистам тут построили мечеть, и муэдзин, надрываясь, зовет правоверных на молитву.

По дороге встречаем повозку, запряженную волами: раньше так ездили все, теперь это редкость. Коровы ходят в веревочных намордниках, чтобы уберечь посевы. Печально наблюдать, как их, набитых в кузов, везут на бойню или на рынок. Останавливаемся в деревне, где торгуют коровьими шкурами. Покупателей почти нет, у торговцев конфликт с государством из-за вонючего дубильного цеха, который хотят перенести, и они обступают нас и просят рассказать об их невзгодах по телевизору (всех белокожих они априори считают журналистами, а о существовании туризма не подозревают). В темноте прибываем в город Раджшахи, знаменитый своим университетом. Это главный рассадник исламизма, и студенты здесь отличаются не только экстремистской набожностью, но и свирепостью: в прошлом году зарезали профессора и сбросили труп в отхожую яму.

Гостиница принадлежит государству, а стало быть, работает плохо, нечто вроде советского "Интуриста". Государственные банки, государственные авиакомпании и т. п. отличаются феноменальной неповоротливостью. Сомнамбулического вида официант берет заказ минут 10, повторяя, обдумывая и вскоре забывая каждое слово, а повару требуется 45 минут, чтобы все приготовить, хотя ничего мудреного мы не просили, а ресторан пуст. Я ем в основном рис с овощами и далом – чечевичной кашей-похлебкой. Чапати здесь очень хороши. Бенгальская кухня – скромная копия индийской. Аборигены не пользуются столовыми приборами, едят правой рукой. Левая используется для подмывания и считается нечистой. Забывая об этом, я регулярно машу встречным левой и спохватываюсь, когда вижу их испуг. Жизнь левшей здесь должна быть ужасна.

Перед сном смотрю передачу НТВ об эротической жизни Михаила Касьянова, в невинных декорациях Бангладеш она выглядит особенно гнусно. Ночью с улицы доносятся вопли, которые я принимаю за ликование любителей крикета.

3 апреля

В ресторане завтракает одинокий пожилой госслужащий, важный и глупый. Возможно, из спецслужб, потому что профессиональным тоном допытывается, зачем мы приехали и все ли нам нравится. Наши ответы его не вполне удовлетворяют, и вскоре я понимаю причину подозрительности: вчера в Раджшахи были беспорядки (источник воплей, доносившихся ночью), и 30 человек пострадали. Уж не подстрекатели ли мы? Сейчас все тихо, торговцы вывозят на рынок свежий шпинат, их товар привлекает голодных коз.

Водитель рассказывает, что здесь процветает трюк с золотым слитком. Рикша, везущий приезжего, работает на пару с велосипедистом, который роняет на землю красную женскую сумочку. В сумке обнаруживаются золотой слиток и изящно написанное ("Как Рабиндранат Тагор", – уточняет Гаутам) письмо, адресованное ювелиру: "Посылаю свою дочь с этим слитком, чтобы вы сделали к ее свадьбе ожерелье, кольца и браслеты". Возвращается велосипедист и предлагает за слиток 10 000 така. Рикша отказывает ему и говорит, что слиток стоит 90 тысяч, но он готов его продать за 30. Приезжий соглашается, но, разумеется, позднее выясняет, что это медь.

Ткацкая фабрика, где работают с натуральным шелком. То, что я принимаю за склад кумкватов, оказывается горами коконов шелковичного червя, сожравшего тутовые листья. Сам процесс изготовления шелковой нити довольно безумен, но более всего поражает цех: здесь работают на английских станках столетней давности, стучащих так неистово, что я не выдерживаю и пяти минут. Что же происходит со слухом у женщин, проводящих рядом с этими стальными чудовищами каждый день? В соседнем помещении, где коконы вываривают, невыносимая вонь.

Возле входа на фабрику – маленький храм Шивы, тоже разрушенный. В Раджшахи бывают погромы, и индуисты спасаются на берегу Ганга в лодках. Выходим на берег и мы, великая река почти пересохла. Если исламисты придут в Бангладеш к власти, Индия перекроет границы и не станет ничего: вся страна живет на импорте. Недавно в парламенте один из депутатов заявил: "У меня в доме абсолютно всё из Индии, разве что жена из Бангладеш".

У дверей древней мечети из черного базальта стоит индианка с зубной щеткой в руках. Она совершила ритуальное омовение в пруду и решила посоветоваться с благочестивыми людьми, пусть и чужой веры. Если они решат ее проблемы, она обещает принести в мечеть килограмм сладостей и кокосовый орех. Сидящий на ковре смотритель лениво отправляет ее к мулле.

Руины буддистского монастыря Пахарпур охраняются ЮНЕСКО, но их довольно бесстыдно восстанавливают, укладывая новые кирпичи. Рядом с величественной краснокирпичной руиной в охраняемой зоне построили неказистую мечеть.

Проезжаем индийский крематорий, еще две буддистские руины и поля бетеля. Вспоминаю стихи из "Фарфорового павильона":

Что это так красен рот у жабы,
Не жевала ль эта жаба бетель?
Пусть скорей приходит та, что хочет
Моего отца женой стать милой!
Мой отец ее приветно встретит,
Рисом угостит и не ударит,
Только мать моя глаза ей вырвет,
Вырвет внутренности из брюха.

Водитель тоже постоянно жует. Кажется, это единственный доступный стимулятор, слабая тень ката, который свел с ума Йемен. Жалкий бетель заменяет бенгальцам и запрещенный алкоголь, и прочие наркотики. В одной из гостиниц из нашего багажа похищают драгоценную бутылку текилы, на всякий случай купленную в Стамбуле.

Самое жуткое в Бангладеш – дороги, правила не соблюдаются вообще, все обгоняют, едут по встречной, бесконечно гудя. Легковых автомобилей не так уж много, но всюду рикши, автобусы и грузовики. Только что мимо нас пронеслась скорая помощь, и вот она уже валяется перевернутая в канаве. А тут грузовик рухнул в пруд. В прошлом году футбольная команда, только что выигравшая матч, слетела в кювет и утонула в озере. Возле самого длинного в Бангладеш моста через Джамуну табло со статистикой за февраль: сотни покалечившихся и погибших в авариях. Гаутам рассказывает о своей клиентке, американке, которая приехала в Дакку на три дня, но, добравшись в диких пробках от аэропорта до гостиницы, объявила, что больше ни разу не выйдет на улицу, и слово свое сдержала. Ходить тоже невозможно, потому что тротуаров почти нет, так что приходится выскакивать на проезжую часть и шнырять между рикшами. Почему-то заправки по всей стране закрыты с 17 до 21 часа. Проносится поезд: на его крыше, как в фильме о Великой депрессии, стоят бесстрашные пассажиры. Железная дорога осталась от англичан, поезда ходят, не подчиняясь расписанию, заброшенные железнодорожные ветки рассекают города, но убирать рельсы никто не собирается.

В городе Богра покупаем сладости в знаменитой кондитерской лавке, стараясь не замечать мух. Это вотчина оппозиции, тут начинаются забастовки и блокады. В прошлом году оппозиционеры перекрывали дороги, требуя перевыборов, поджигали и забрасывали камнями автомобили, и двести человек сгорели.

Пригород Дакки: текстильные фабрики, производящие товары для западных заказчиков. Во многих зданиях горит свет: работают без выходных, в три смены. Сотни работниц возвращаются домой по жутким разбитым улицам, чтобы приготовить ужин, поспать и в 5 утра снова отправиться на работу шить одежду для JCPenny за 70 долларов в месяц. В 2013 году рухнуло восьмиэтажное здание фабрики, трещины появились накануне, работники боялись подниматься, хозяин сказал, что опасности нет. Обломки разбирали целый месяц, сотни человек погибли.​

4 апреля

Пришлось вставать в 5 утра, чтобы успеть на первый рейс в Читтагонг. Новая частная авиакомпания, успешно конкурирующая с нерасторопной государственной, закупила удивительные автобусы с овалом красных сидений, годящихся для сеанса коллективной психотерапии.

Вчера, когда мы были в Богре, там взорвалась бомба, один человек погиб, второму оторвало руки.

Старые кварталы Читтагонга: обветшавшие фахверковые решетки, колониальные пакгаузы и даже пестрая синагога, но я все это вижу из окна машины, времени мало. Рыбный рынок уже на излете, торговцы пакуют креветок. Тут очень стремно: грузовики, тележки, рикши едут в разные стороны и запросто могут искалечить. Михаэль Главоггер снимал в "Смерти рабочего" пакистанскую верфь, на которой разбирают старые танкеры, такой же shipbreaking yard есть и в Читтагонге. По дороге – десятки лавок, здесь продают снятые с кораблей вещи: отдельно – шлюпки, отдельно – матрасы, отдельно – двери. За все эти дни я не мог купить ни одного сувенира, так все было уродливо, а тут сразу нашел колониальный компас His Master's Voice, песочные часы с календарем на сто минувших лет, коробку 1917 года и боцманский свисток.

Полуразобранные корабли выглядят не так зловеще, как у пакистанского Главоггера, но подойти к ним по берегу нельзя, верфь охраняет мафия и не пускает туристов, потому что условия работы ужасные, бедные разбиральщики калечатся и гибнут. Можно посмотреть только с моря, и мы берем ржавую моторную лодку. Серые волны швыряют ее из стороны в сторону, и кажется, что гибель близка, но ничего дурного не происходит, и вообще смерть, поджидавшая нас на каждом шагу (движение по трассе Читтагонг – Дакка описать пристойными словами невозможно), отступила, хотя теперь я думаю, что собака в индуистском храме хотела меня не укусить, а предостеречь. Местным рыбакам тоже досаждают пираты.

Буддистский комплекс в Комилле расположен рядом с колледжем, где была убита студентка, и военным лагерем, где обнаружили ее тело. "Раньше Комилла была знаменита буддистскими руинами, а теперь убийством", – говорит Гаутам. В местном музее, открытом в 1966 году и с тех пор ни разу не обновлявшемся, прекрасные статуи запакованы в темные пыльные витрины. Very beautiful. Two times exhibition in France! – нас берет в оборот служитель, проводит по темным залам, с восторгом объявляя то, что написано на табличках: Monkey! Shiva! Pottery! Чудесные черные Будды 11-го века, которых два раза вывозили во Францию и показывали на грандиозных выставках, а потом вернули в Бангладеш, страдают от унижения.

Ступа скрыта от публики за оградой военного комплекса, как раз там и задушили студентку. На поле строят новый буддистский храм, белоснежный, в бирманском стиле. "Можно будет сжечь за один день", – предсказывает Фарук. Несколько храмов в горных районах на границе недалеко от Читтагонга разгромили в отместку за нападение на мечеть в Бирме. По руинам, открытым для публики, гуляют студенты, возможно, знавшие убитую. Девушки, преодолев робость, подбегают фотографироваться. Их преподаватель тоже позирует со мной. "Они выставят это в свои фейсбуки, а потом будут еще неделю обсуждать встречу с иностранцами", – предсказывает Гаутам.

Фрагмент Европы, переброшенный в Бангладеш, – кладбище погибших в 1943 году на бирманском фронте. За оградой – рикши, сумбур, пыль, но на погосте одинаково вычищенные таблички, трава идеально пострижена, холм с белым распятием отделяет покойных мусульман от христиан и индуистов. В дальнем уголке кладбища, охраняемом старцем с крашеной бородой, обнаруживаем беседку, в которой прячутся студенты и, судя по их испугу, занимаются чем-то предосудительным: скорее всего, курят траву.

Последняя остановка перед возвращением в Дакку: заброшенный город Сонаргаон. Быстро темнеет, и покинутые дома на берегу реки кажутся декорацией. Бангладешские исторические фильмы снимают здесь. Их, правда, мало кто смотрит: здесь царит Болливуд.

По дороге Гаутам рассказывает о паре немецких богачей, которые приехали в Дакку на три дня, забронировали номер за 500 евро в отеле Westin, но остались недовольны, переселились в Radisson, тоже разочаровались, наконец нашли самый дорогой президентский люкс в гостинице Sarina: там им не понравилось, что в бассейне купаются другие постояльцы, и они уехали из Бангладеш разочарованные.

5 апреля

В аэропорту два служителя, по своей инициативе заполнившие за меня выездную декларацию из четырех пунктов, требуют 50 евро за свои услуги. Потом снижают до двадцати евро, получают 100 така (один доллар) и уходят довольные. В самолете читаю газету Dhaka Tribune. На первой полосе крикет и убийство студентки. Следствие допрашивает родственников, задавая грубые вопросы: "Почему вы не выдали ее замуж? Не было ли у нее романа?" Либеральные психологи объясняют, что жертва изнасилования не должна оправдываться, даже в том случае, если она sex worker. В глубинах газеты статья о причинах Нагорно-Карабахского конфликта, написанная по материалам Радио Свобода. На последней полосе продолжение истории об убитой студентке, подверстанное в последний момент. Альянс прогрессивных студентов и Антиимпериалистический студенческий союз намерены взять в осаду министерство внутренних дел и требовать наказания злодеев. Демонстрация назначена на послезавтра, хотелось бы посмотреть, но меня в Бангладеш уже не будет.