29 июля исполняется 50 лет со времени проведения VI Всемирного фестиваля молодежи и студентов. Это событие было знаковым для хрущевской оттепели. Как вспоминается этот далекий форум 1957 года, как оценивается он сегодня? Об этом я побеседовала с поэтом Юрием Ряшенцевым и музыкантом Алексеем Козловым, — их молодость пришлась на конец 1950-х годов.

«За мир и согласие с Хайле Селассие!»

Кадры кинохроники сохранили счастливые лица в тесной толпе, которая приветствует участников Фестиваля молодежи и студентов. Но старые документальные ленты бывают лукавы. В них и постановочные кадры — не редкость. Действительно ли молодые москвичи были так рады приезду зарубежных сверстников? Юрий Ряшенцев сохранил о фестивале самые лучшие воспоминания: «Дело в том, что мы не видели никогда такого количества зарубежных гостей, молодежи. Отношение было... Это какой год-то был?»

— 1957-й.
— То есть 12 лет как война закончилась, еще были такие отношения — очень хорошо помнили немцев. Я помню, например, одну из бесед немецких молодых людей с каким-то нашим человеком, который никак не мог забыть войны, и они ему рассказывали, что «мы другие немцы», и при одобрении толпы рассказывали, потому что изменилось отношение в принципе.

— А вот эти другие немцы на фестиваль уже приехали?
— Да, они приехали уже на фестиваль. Вся эта колонна шла по проспекту Мира, а мы смотрели с балкона, который выходил на проспект Мира. Мы смотрели это шествие... Такой был сатирик Леонид Лиходеев, человек крайне язвительный и желчный, но при этом сентиментальный. И когда смотрел это шествие, я помню, он вдруг повернулся ко мне и сказал: «Знаешь, никакого места интеллигентскому скепсису нет, это здорово». И когда проходили абиссинские студенты (а он начинал как поэт), он протянул к ним руки и закричал: «За мир и согласие с Хайле Селассие!» Это я очень хорошо помню. Пестрые пиджаки я запомнил. В нашей серой толпе совершенно не характерная одежда. Стала одеваться Москва по-другому немножечко.

— Вскоре после фестиваля или тогда?
— Прямо сразу после фестиваля свободнее нравы стали. Молодежь стала обниматься на улице и целоваться, чего она раньше не делала, это было дико, это вызывало возмущение рядом стоящих людей. Стали цветные люди попадаться чаще, чем были.

— Это уже студенты приехали обучаться?
— Да. Их стало гораздо больше. Вообще, они перестали быть экзотикой, которой были до этого. Это хорошая вещь была. Я думаю, что если смотреть так ретроспективно, он очень много дал для освобождения нравов и обычаев.

«Восторженные комсомольцы открывали для себя истины»

Уже в начале 60-х годов Алексей Козлов был для своих сверстников культовой фигурой. Еще бы — он играл полузапрещенный джаз! Недаром же, в пьесе Славкина «Взрослая дочь молодого человека» герои, вспоминая лучшие мгновения своей молодости, ее музыку, восклицают «А Козел на саксе!».

— Вот этот Фестиваль молодежи и студентов действительно был таким светлым и радостным событием для молодых людей того времени?
— Можно так, конечно, сказать, хотя надо оговорку сделать — для каких молодых людей. В то время уже образовалось несколько категорий молодых людей. Это были послесталинские времена, Хрущев уже разоблачил культ личности, обещал всем, что мы будем через 20 лет жить уже при коммунизме и так далее. И к тому времени образовалось новое поколение комсомольцев, таких уже хрущевских времен. Они верили искренне в коммунизм, как в светлое будущее человечества, потому что какие-то были такие видимые признаки действительно оттепели. Но та часть, очень небольшая, молодежи, к которой относился я, мы все понимали и знали истинную подоплеку этих всех вещей. Я уже был к тому времени таким настоящим диссидентом. То есть я не верил газете «Правда», над Хрущем мы издевались, анекдоты рассказывали. Потому что, во-первых, 1956 год — это были события в Венгрии, и мы о них узнали, кто хотел, узнал правду, что там творилось, хотя официальная пресса совершенно по-другому это изображала. И потом целый ряд еще действий Хрущева, связанных с разными зажимами и так далее, это мы все знали. Поэтому когда начался фестиваль и начались вот эти свободные разговоры… на улице Горького ночами собирались толпы людей, что-то спорили. И я стоял, наблюдал и ухмылялся про себя, потому что вдруг у меня на глазах такие восторженные комсомольцы открывали для себя какие-то истины… импрессионистов, джаз, абстракционизм и так далее, которые у нас просто до фестиваля был обруганы, как буржуазные виды искусства. И Есенин, и Зощенко, и даже «12 стульев» — все это было нежелательно, если не запрещено. И тут все стало можно на какое-то очень короткое время. Кстати, после фестиваля все сразу вернулось, особенно когда Хруща сняли.

Москвичи приветствуют участников фестиваля