85 лет исполнилось знаменитому сценографу Михаилу Михайловичу Курилко-Рюмину. С его именем связаны шесть десятилетий театральной истории.
У Михаила Курилко-Рюмина отточенная речь с безупречной дикцией и размеренной интонацией — сказывается долголетний педагогический опыт. Он начал преподавать так давно, что среди учеников, пришедших поздравить своего мастера в Российскую академию художеств, были люди почти преклонного возраста.
Обычно приуроченные к юбилеям выставки делают ретроспективными, чтобы можно было представить все этапы творческого пути. Курилко-Рюмин традицией пренебрег: «Соединяя последние работы с ученическими, а 46-й год это первый курс института, я хотел посмотреть и сравнить изменилось что-то или нет. Изменилось, наверное, умение, изменился взгляд, он стал более острый».
Наиболее подробно на выставке в Академии художеств представлен «Гамлет» в Театре Армии (режиссер Борис Морозов). Это самая последняя работа Курилко-Рюмина. Эскизы и макеты датируются 2007 годом. Каждому сценографу известно: необъятная сцена Театра Армии даже в технологическом отношении чрезвычайно трудная. Она так велика, что в былые времена по ней для пущего эффекта настоящие танки ездили. Впрочем, блистательные декорации Сумбаташвили к спектаклям Хейфеца эти подмостки тоже помнят. Михаил Курилко-Рюмин признается: «"Гамлет" на сцене театра, освоить сцену которого — большое испытание для художника. Я пошел на это испытание с удовольствием, потому что мне хотелось проверить себя. А до этого там были гениальные спектакли: "Иван Грозный", замечательный спектакль о декабристах. И вот когда уже спектакль вышел, я шел по пустой сцене, которая ждала вечернего спектакля, и подумал: "Да нет, это ведь счастье — попасть на такую площадку"».
— Михаил Михайлович, у вас ведь это не первый «Гамлет». А менялись как-то ваши решения в зависимости не только от режиссера…
— Нет, нет!
— Но и от времени?
— О времени я вам скажу больше. Непременное качество работы художника — ощущение того театра, в котором ты, сохранение корней, о которых мы часто забываем, уважение к тому, что уже было сделано до нас. Ведь когда я говорил о тех спектаклях, а это спектакли 60-х годов, это великие были события. Как же сейчас забыть, что это уже сделано, что это было. И сейчас творить что-то вопреки каким-то внутренним корням, которые должны не в копии прорастать, а прорастать в том же направлении, в том же чувствовании этого пространства. Вы знаете, ведь есть такое, что «Гамлет» это тюрьма. Мы решили с режиссером, что это скорее должен быть страшный театр, театр жизни, о чем и Шекспир говорил. Мы создали как бы такой не мешок, не двор, но какое-то плетеное пространство. Когда я сделал на холсте это плетение — темно-коричнево-красное, не кровавое, но ржавое — и туда ввели немножечко блеска серебра, то получилось вроде и плетение, но и камень, и кладка странная, жесткая, хотя на холсте. То есть мы не скрываем, что это холст, живопись, но которая рождает какие-то ассоциации. И там произошла еще забавная вещь, то, что в театре надо уметь поймать. Нельзя было сделать ровные вертикальные кулисы, которые как бы продолжали это каменно-плетеное пространство. Кулисы стали наклонными, и никак нельзя было их вертикально поставить. Я подумал, что это, может, и хорошо, они дали какую-то усеченность пространству. Эта подсказка была чисто техническая, но она мне понравилась, и я ее и сохранил.
Потомок старинных русских родов, Курилко-Рюмин в день юбилея, пообещал, что когда выйдет на пенсию, предъявит права на прабабушкино имение под Казанью и займется им: «У папы очень старые корни. Бабушка моя, его мама, была Шабалина, из Казани, и там у прабабушки было имение. И я с детства слышал рассказы отца, как бабушка жила, как строилась их жизнь, как она, будучи очень уже пожилой (и это для меня, в этом возрасте — урок), не заметила (а со мной такое, наверное, скоро тоже будет), села в кресло, а там лежал котенок, и она его так и засидела. Потом его обнаружили мертвого. Казалось бы, юмористический эпизод, но он какой-то имеет оттенок жутковатой подлинности, и я эту подлинность в искусстве очень ценю».
— А имение сохранилось?
— Вряд ли. Прошло столько лет. Я это сегодня привел как шутку, конечно, с Шаймиевым я не буду говорить на эту тему, но это существует и в нас это живет. Вот сегодня присутствовал семья: жена черненькая, я тоже не очень светлый, все наши внуки темные, а у внучки, которая темная, после двух черненьких сыновней рождается светлая девочка. Чудом сохранившаяся фотография 70-х годов позапрошлого века мою прабабушку демонстрирует с точно такими же, как у нее, глазами.
— Вы очень увлекаетесь коллекционированием старинных вещей. Они для вашей театральной работы что-то дают?
— Обязательно. Я только что закончил недавно показанную передачу по каналу «Культура». Это 90 лет спектаклю Головина и Мейерхольда «Маскарад». Для меня это важно потому, что я, наверное, единственный, кто сохранился из живых, кто видел этот спектакль каждый вечер. Потому что мама моя была театралкой, и она меня таскала каждый вечер, когда шел этот спектакль в Александринском театре. Это знаменитый спектакль, который прошел от Февральской революции до Отечественной войны, и там Головин нашел странность этой эпохи 40-х годов XIX-го века, вот этого жуткого маскарада жизни. Для этого в передаче я достал из шкафа папину квадратную чайницу. Квадрат этой чайницы покоится на золотых ампирных лебедях, а завершается этот куб готической золоченой решеткой. А на стенах — китайская роспись. Это соединение для той эпохи очень характерное. Оно для меня определило, почему отец собрал эту вещь, зачем ему эта чайница: это свидетель той жутковатой эклектики. Вот так каждая вещь дает художнику импульс.
— Ваш папа был знаменитый художник Михаил Курилко, а вы — Курилко-Рюмин. Почему?
— Это мамина фамилия. Мама захотела, чтобы их, тоже довольно старый род Рюминых (Бестужев-Рюмин), хотя бы в фамилии сохранился. В советские времена это привело к конфузу. Когда я после войны я вернулся в Питер, у меня, конечно, в квартире, в которой мы жили, ничего не осталось — все было растащено, а мне нужно было возобновить метрику. И кончилось все тем, что когда я пришел в Куйбышевский райисполком, подняли книгу о рождении, а там за подписью мамы и папы было написано: «Курилко Рюмин Михайлович». Девочка перепутала, и я до 60-ти лет жил без имени, потому что для нее было необычно, почему, вдруг, двойная фамилия. А тогда давали странные имена. Мамина подруга назвала сына Плехан — в честь Плеханова.
Михаил Курилко-Рюмин стал художником после возвращения с фронта, где он потерял одну руку. Что не помешало создать декорации к 160 спектаклям.
Глядя на этого высокого подтянутого человека, не сомневаешься: новые сценографические работы будут. Так что, по всей видимости, разыскивать прабабушкино имение художник соберется еще не скоро.
