Александр Генис: Когда в самом конце этого лета, 30 августа, умер Шеймас Хини, английские газеты называли его в некрологах “самым известным поэтом в мире”. Это не траурное преувеличение, а констатации факта. И не только потому, что в 1995 Хини получил Нобелевскую премию (она давно уже перестала быть гарантом славы). Важнее для массовой аудитории оказалось то обстоятельство, что среди его трудов есть чрезвычайно популярный перевод старинной англо-саксонской эпической поэмы “Беовульф”. Древние и непонятные стихи, которыми поколениями мучили всех англоязычных школяров, как нас “Словом о полку Игореве”, под пером Хини стали живым текстом, из которого даже сделали занятный голливудский боевик.
Сегодня поэт “АЧ” Владимир Гандельсман познакомит наших слушателей с “русским Хини”.
Владимир Гандельсман: Роберт Лоуэлл однажды приветствовал Шеймаса Хини как величайшего ирландского поэта со времён Йейтса. Так и есть, и это неоспоримо. Правда, мы не знаем, что думал об этом сам Хини. Он совершил довольно странный поступок – получив Нобелевскую премию, позвонил нескольким писателям и извинился перед ними, сказав, что это ошибка… Он имел в виду, что премия отправилась не по адресу и обошла лучших. Мы знаем, что среди абонентов был замечательный английский поэт Тед Хьюз, но не знаем, был ли кто-то из ирландцев.
Александр Генис: Вы назвали его поступок странным, а мне он показался благородным. Кстати, нечто подобное проделал Хемингуэй. Он сказал испанскому писателю Камило Хозе Села, что премия должна была бы достаться ему. Тот, впрочем, ее и получил, но намного позже. В в чем вы видите тут странность?
Владимир Гандельсман: А зачем извиняться? В чем Хини виноват? Все нормальные люди понимают, что это лотерея и что в конечном счете, как и любая премия, Нобелевская говорит больше о популярности, чем о качестве написанного. Сам Хини сказал в интервью следующее:
«Нет такого количества премий, которые можно было бы раздать тем, кто их действительно заслуживает. Легко составить список людей из любой страны и пишущих на любом языке, которые достойны были получить Нобелевскую премию и не получили. Джойс ее не получил, Набоков не получил. И так далее. В любой год, когда присуждается Нобелевская премия, можно указать на двух-трех людей из той же страны, которые должны были ее получить».
Александр Генис: Так что всё-таки, наверное, звонил и кому-то из своих соотечественников. Тем более, что Ирландия – особое для литературы место.
Владимир Гандельсман: Ещё бы! Джонатан Свифт, Оскар Уайльд, Сэмюэл Беккет, Джеймс Джойс, Йейтс, Бернард Шоу, Флэнн О’Брайен, Патрик Кавана… И, конечно, Хини. Может быть, дело в том, что ирландцев по легенде привел на остров поэт. Его звали Амергин, чья поэзия была настолько притягательной, что люди пошли за ним как за своим вождем. Когда он впервые ступил на остров Ирландии, из него излилось стихотворение, полное замечательных метафор и образов. Первые слова его были: я как лосось в реке, я как бык на пригорке, я как копье в воздухе…
Александр Генис: Да, эти слова приводит в одном из своих интервью Шеймас Хини. И не случайно. Ведь в его стихах явственно дышит природа. Он, я бы сказал, переводя на наш язык, почвенник…
Владимир Гандельсман: Правильное слово! Только без идеологической примеси. Хини – сын фермера. Он говорит: «Будучи сыном фермера, я был убежден, что человек обязан зарабатывать себе на хлеб, что называется, тянуть лямку». Пусть он не стал землепашцем, но его землёй была поэзия, он взрыхлял и обновлял словарь, и это тоже пахота. Мне бы и хотелось обратиться к его поэзии. В конце концов, биографические данные каждый может почерпнуть из интернета… Давайте начнём со стихотворения, буквально иллюстрирующего только что сказанное:
Идущий следом
Отец идет за плугом, пригибаясь
И понукая потных лошадей.
Его спина белеет, словно парус,
Пустившейся по пахоте ладьи.
Умелец, как он ловко налегает,
Как лемех входит в черные пласты,
Какой волной земля над ним вспухает.
Дойдя до края, как, без суеты
Одним движением меняет курс
Команды потной. Глазом смерив
Уклон земли, ее покатый торс,
Он борозду ведет, руке доверив.
Малец, я ковылял за ним, как мог,
По комьям взрезанной земли сползая,
Порою на плечах его, как Бог,
Вздымался ввысь и падал, замирая.
В мечтах я видел пахарем себя
С таким же глазомером и уменьем.
Тогда я мог лишь следовать, любя,
Быть тенью его стелющейся тени.
Я ныл и падал, бороздой петляя.
Я лип, подобно банному листу, но
Теперь он сам, неверно ковыляя,
Бредет за мною следом неотступно.
Александр Генис: Чей перевод?
Владимир Гандельсман: Перевод Валерия Черешни. Готовясь к нашей передаче я попросил лучших переводчиков Хини прислать мне переводы. И не только переводы, но и какие-то слова о его поэзии. Вот что написал наш коллега Григорий Стариковский:
Александр Генис: Это тем интереснее, что Стариковский у нас в “Американском часе” отвечает за древнюю, античную поэзию.
Владимир Гандельсман: Вот оттуда он и заходит. Стариковский пишет: «Хини свойственно циклическое, древнегреческое понимание истории. Отсюда слова Нобелевской лекции: «Поэт знает, что резня будет продолжаться и впредь, что рабочих на исходе дня не раз ещё высадят из автобуса, выстроят вдоль дороги и расстреляют”.
Речь идет о расстреле рабочих-протестантов боевиками ИРА) . Смысл и задача поэзии, согласно Хини, в выражении сочувствия, в успокоении смятенной души. Но продолжу цитату:
«...однако знает поэт и другое: существует в жизни и пожатие руки, и сочувствие, и желание прийти на помощь».
Александр Генис: Для русского читателя в позиции Хини много знакомого: «И нам сочувствие дается, / Как нам дается благодать».
Владимир Гандельсман: Совершенно верно. Но продолжим цитату из Стариковского: «Поэзия, призванная утешить, приобретает почти религиозную значимость. В Нобелевской лекции Хини упоминает легенду о святом Кевине и дроздах. Однажды, когда святой Кевин молился, пролетавший дрозд принял руку Кевина за древесную ветвь, опустился на нее, снес яйца и принялся вить гнездо. Проникнувшись любовью к дрозду, Кевин простоял на коленях без движения, пока не вылупились птенцы и у птенцов не окрепли крылья. Кевин — тот же поэт, не отнимающий руку, сочувствующий мирозданию:
Он должен так с рукой,
как ветвь, простертой,
Стоять в жару и в дождь,
пока дроздята
Не оперятся и не улетят.
Александр Генис: Давайте послушаем переводы Григория Стариковского.
Владимир Гандельсман: Давайте. Я прочту вот это:
Помощь по дому
I. Сара
Расправив блузу, снова юная,
Без роздыха трудится в поле. Выпалывает
Сорняки. На ней – видавшая виды
Старая юбка, стоптанные башмаки.
Закончив прополку, она отирает пот.
Грубая, овсяного цвета, юбка,
В красную, как боярышник, и в желтую, как утесник,
Крапину – заношенное, будничное одеянье.
Стремительный шаг, проворность,
Причастность к земле, пока не исчезла
Безмолвно, навечно.
А вот еще одно:
II. Мэри на стуле
По вечерам её наверх уносят,
Беспомощную, на дубовом стуле.
Весь день она отсчитывает время
По ходу солнца, как по циферблату.
За стул берутся двое. Первый спинку
Придерживает, а второй, стоящий
Лицом к лицу с ней, поднимает стул
За ножки и не смеет отвести
Свой взгляд от глаз её. Мы шли за ней
И целовали теплое надбровье,
Пока оно не стало ледяным,
И детских губ моих не остудило.
Александр Генис: В том, что вы читали, - земля рождающая и земля принимающая, жизнь и смерть без проклятий, нежно и чуть ли не сентиментально…
Владимир Гандельсман: У Шеймаса Хини есть такие строки:
Посадите ольху, посадите ольху,
Пусть ей ливень растреплет кудри.
Это уже совсем просто. Но простота не враг поэзии. Мне кажется, Хини и был человеком простым и скромным. Сужу по его лицу, по его улыбке, - я был бегло знаком с ним, потому что мы участвовали в вечере, посвященном Бродскому, читали стихи. Никакой важности и неприступности в нем не было. Я бы хотел завершить разговор о Хини, точнее о его поэзии стихотворением еще одного замечательного переводчика его поэзии Бориса Лейви, которое называется символически –
Глоток воды
Набрать воды являлась поутру,
как мышь летучая, кружа над полем:
унылый звон бидона на ветру,
диминуэндо медленное — полон!
Я помню бледность милого лица.
Передник серый, выскоблена рана
в эмали на бидоне. Хрипотца,
похожая на ржавый скрежет крана.
Перекатившись за щипец, луна
ввалилась сквозь чердачное окно,
упала в чашку, и блестит со дна.
На чашке надпись. Все предрешено.
Я выполню полночную мольбу,
«Дарящего чти», омочив губу.
Сегодня поэт “АЧ” Владимир Гандельсман познакомит наших слушателей с “русским Хини”.
Владимир Гандельсман: Роберт Лоуэлл однажды приветствовал Шеймаса Хини как величайшего ирландского поэта со времён Йейтса. Так и есть, и это неоспоримо. Правда, мы не знаем, что думал об этом сам Хини. Он совершил довольно странный поступок – получив Нобелевскую премию, позвонил нескольким писателям и извинился перед ними, сказав, что это ошибка… Он имел в виду, что премия отправилась не по адресу и обошла лучших. Мы знаем, что среди абонентов был замечательный английский поэт Тед Хьюз, но не знаем, был ли кто-то из ирландцев.
Александр Генис: Вы назвали его поступок странным, а мне он показался благородным. Кстати, нечто подобное проделал Хемингуэй. Он сказал испанскому писателю Камило Хозе Села, что премия должна была бы достаться ему. Тот, впрочем, ее и получил, но намного позже. В в чем вы видите тут странность?
Владимир Гандельсман: А зачем извиняться? В чем Хини виноват? Все нормальные люди понимают, что это лотерея и что в конечном счете, как и любая премия, Нобелевская говорит больше о популярности, чем о качестве написанного. Сам Хини сказал в интервью следующее:
«Нет такого количества премий, которые можно было бы раздать тем, кто их действительно заслуживает. Легко составить список людей из любой страны и пишущих на любом языке, которые достойны были получить Нобелевскую премию и не получили. Джойс ее не получил, Набоков не получил. И так далее. В любой год, когда присуждается Нобелевская премия, можно указать на двух-трех людей из той же страны, которые должны были ее получить».
Александр Генис: Так что всё-таки, наверное, звонил и кому-то из своих соотечественников. Тем более, что Ирландия – особое для литературы место.
Владимир Гандельсман: Ещё бы! Джонатан Свифт, Оскар Уайльд, Сэмюэл Беккет, Джеймс Джойс, Йейтс, Бернард Шоу, Флэнн О’Брайен, Патрик Кавана… И, конечно, Хини. Может быть, дело в том, что ирландцев по легенде привел на остров поэт. Его звали Амергин, чья поэзия была настолько притягательной, что люди пошли за ним как за своим вождем. Когда он впервые ступил на остров Ирландии, из него излилось стихотворение, полное замечательных метафор и образов. Первые слова его были: я как лосось в реке, я как бык на пригорке, я как копье в воздухе…
Александр Генис: Да, эти слова приводит в одном из своих интервью Шеймас Хини. И не случайно. Ведь в его стихах явственно дышит природа. Он, я бы сказал, переводя на наш язык, почвенник…
Владимир Гандельсман: Правильное слово! Только без идеологической примеси. Хини – сын фермера. Он говорит: «Будучи сыном фермера, я был убежден, что человек обязан зарабатывать себе на хлеб, что называется, тянуть лямку». Пусть он не стал землепашцем, но его землёй была поэзия, он взрыхлял и обновлял словарь, и это тоже пахота. Мне бы и хотелось обратиться к его поэзии. В конце концов, биографические данные каждый может почерпнуть из интернета… Давайте начнём со стихотворения, буквально иллюстрирующего только что сказанное:
Идущий следом
Отец идет за плугом, пригибаясь
И понукая потных лошадей.
Его спина белеет, словно парус,
Пустившейся по пахоте ладьи.
Умелец, как он ловко налегает,
Как лемех входит в черные пласты,
Какой волной земля над ним вспухает.
Дойдя до края, как, без суеты
Одним движением меняет курс
Команды потной. Глазом смерив
Уклон земли, ее покатый торс,
Он борозду ведет, руке доверив.
Малец, я ковылял за ним, как мог,
По комьям взрезанной земли сползая,
Порою на плечах его, как Бог,
Вздымался ввысь и падал, замирая.
В мечтах я видел пахарем себя
С таким же глазомером и уменьем.
Тогда я мог лишь следовать, любя,
Быть тенью его стелющейся тени.
Я ныл и падал, бороздой петляя.
Я лип, подобно банному листу, но
Теперь он сам, неверно ковыляя,
Бредет за мною следом неотступно.
Александр Генис: Чей перевод?
Владимир Гандельсман: Перевод Валерия Черешни. Готовясь к нашей передаче я попросил лучших переводчиков Хини прислать мне переводы. И не только переводы, но и какие-то слова о его поэзии. Вот что написал наш коллега Григорий Стариковский:
Александр Генис: Это тем интереснее, что Стариковский у нас в “Американском часе” отвечает за древнюю, античную поэзию.
Владимир Гандельсман: Вот оттуда он и заходит. Стариковский пишет: «Хини свойственно циклическое, древнегреческое понимание истории. Отсюда слова Нобелевской лекции: «Поэт знает, что резня будет продолжаться и впредь, что рабочих на исходе дня не раз ещё высадят из автобуса, выстроят вдоль дороги и расстреляют”.
Речь идет о расстреле рабочих-протестантов боевиками ИРА) . Смысл и задача поэзии, согласно Хини, в выражении сочувствия, в успокоении смятенной души. Но продолжу цитату:
«...однако знает поэт и другое: существует в жизни и пожатие руки, и сочувствие, и желание прийти на помощь».
Александр Генис: Для русского читателя в позиции Хини много знакомого: «И нам сочувствие дается, / Как нам дается благодать».
Владимир Гандельсман: Совершенно верно. Но продолжим цитату из Стариковского: «Поэзия, призванная утешить, приобретает почти религиозную значимость. В Нобелевской лекции Хини упоминает легенду о святом Кевине и дроздах. Однажды, когда святой Кевин молился, пролетавший дрозд принял руку Кевина за древесную ветвь, опустился на нее, снес яйца и принялся вить гнездо. Проникнувшись любовью к дрозду, Кевин простоял на коленях без движения, пока не вылупились птенцы и у птенцов не окрепли крылья. Кевин — тот же поэт, не отнимающий руку, сочувствующий мирозданию:
Он должен так с рукой,
как ветвь, простертой,
Стоять в жару и в дождь,
пока дроздята
Не оперятся и не улетят.
Александр Генис: Давайте послушаем переводы Григория Стариковского.
Владимир Гандельсман: Давайте. Я прочту вот это:
Помощь по дому
I. Сара
Расправив блузу, снова юная,
Без роздыха трудится в поле. Выпалывает
Сорняки. На ней – видавшая виды
Старая юбка, стоптанные башмаки.
Закончив прополку, она отирает пот.
Грубая, овсяного цвета, юбка,
В красную, как боярышник, и в желтую, как утесник,
Крапину – заношенное, будничное одеянье.
Стремительный шаг, проворность,
Причастность к земле, пока не исчезла
Безмолвно, навечно.
А вот еще одно:
II. Мэри на стуле
По вечерам её наверх уносят,
Беспомощную, на дубовом стуле.
Весь день она отсчитывает время
По ходу солнца, как по циферблату.
За стул берутся двое. Первый спинку
Придерживает, а второй, стоящий
Лицом к лицу с ней, поднимает стул
За ножки и не смеет отвести
Свой взгляд от глаз её. Мы шли за ней
И целовали теплое надбровье,
Пока оно не стало ледяным,
И детских губ моих не остудило.
Александр Генис: В том, что вы читали, - земля рождающая и земля принимающая, жизнь и смерть без проклятий, нежно и чуть ли не сентиментально…
Владимир Гандельсман: У Шеймаса Хини есть такие строки:
Посадите ольху, посадите ольху,
Пусть ей ливень растреплет кудри.
Это уже совсем просто. Но простота не враг поэзии. Мне кажется, Хини и был человеком простым и скромным. Сужу по его лицу, по его улыбке, - я был бегло знаком с ним, потому что мы участвовали в вечере, посвященном Бродскому, читали стихи. Никакой важности и неприступности в нем не было. Я бы хотел завершить разговор о Хини, точнее о его поэзии стихотворением еще одного замечательного переводчика его поэзии Бориса Лейви, которое называется символически –
Глоток воды
Набрать воды являлась поутру,
как мышь летучая, кружа над полем:
унылый звон бидона на ветру,
диминуэндо медленное — полон!
Я помню бледность милого лица.
Передник серый, выскоблена рана
в эмали на бидоне. Хрипотца,
похожая на ржавый скрежет крана.
Перекатившись за щипец, луна
ввалилась сквозь чердачное окно,
упала в чашку, и блестит со дна.
На чашке надпись. Все предрешено.
Я выполню полночную мольбу,
«Дарящего чти», омочив губу.
