Иван Толстой: Внимая ужасам войны: Первая мировая в воспоминаниях участников и осмыслении потомков. В цикле наших передач мы переплетаем голоса прошлого с размышлениями современных историков. Наш гость сегодня – поэт, историк и библиограф Сергей Магид, сотрудник Национальной библиотеки в Праге. У моего собеседника, много лет изучающего корни Первой мировой, сложился цельный взгляд, который без всяких скидок претендует на историческую концепцию, которую Магид называет «Два уровня возникновения Первой мировой войны». Сегодня мы начнем с нею знакомиться, а в дальнейших программах послушаем и другие точки зрения.
Итак, почему, с Вашей точки зрения, началась Первая мировая?
Сергей Магид: Первая мировая война началась потому, что так устроен человек.
Иван Толстой: И как же он устроен?
Сергей Магид: Человек устроен так, что ему нужно вокруг себя свободное пространство. Человек вообще не любит тесноту. Он, когда идет в парк гулять и хочет сесть на скамейку, он обязательно сядет на ту скамейку, где никто не сидит.
Иван Толстой: Эгоист.
Сергей Магид: В крайнем случае, если все скамейки заняты, и на какой-то скамейке сидит один человек, то второй гуляющий сядет обязательно на противоположный конец этой скамейки.
Иван Толстой: А иногда еще и нахамит, чтобы тот ушел.
Сергей Магид: И не сядет вплотную с этим человеком. Это совершенно естественно, это дано изначально, это закодировано в нашей психологии. Нам всем нужно вокруг себя физическое свободное территориальное пространство и духовное территориальное пространство. Более того, наш духовный потенциал мы имеем тенденцию распространять вокруг себя. Точно так же, как отдельный человек, по всей видимости, устроен и его этнос. Собственно, этнос и состоит из отдельных людей. И этносу требуется территория вокруг себя чисто физическая, где он мог бы распространиться чисто физически, пойти на то поле и посеять там рожь или пойти на тот луг и пасти там своих лошадей. Но и чисто духовное пространство создает вокруг себя этнос. Эта потребность в распространении своего духовного пространства, включающего в себя всё, начиная с культуры и кончая экономическими экспансивными задачами, то, что сейчас мы, например, называем глобализацией, — это совершенно естественное, очевидно, заданное природой или Богом, для кого как, свойство человека и его этноса.
Иван Толстой: То есть в каком-то смысле человек и государство все время ведет войну, просто называет это разными словами, навешивает разные на это ярлыки.
Сергей Магид: Я бы не назвал это словом «война». Я для своей концепции позаимствовал термин у Канта и называю это явление трансценденцией. Трансценденция, то есть, по сути дела, переход через свои границы, через границы как физические, так и духовные, культурные. Война есть лишь одна из форм перехода этой границы. Но в любом случае, трансценденция остается, она никуда не девается. Речь идет о том, КАК ее осуществлять. Что касается самой трансценденции, то есть распространения своей культуры, своих духовных ценностей, своих традиций, своих обычаев, своих экономических связей, — то мы видим, что каждая нация распространяет их вокруг себя, маленькая, большая — неважно, каждый этнос, каждый народ это делает. Речь идет о том, КАК он это делает и ЧТО он при этом распространяет. Таким образом, никакой народ нельзя ни в коем случае упрекать за распространение, расширение себя, как и вообще здесь оценивать то, что я говорю, с моральной точки зрения, поскольку, я повторяю, всё это дано природой, заложено изнчально в человеческой психике. Итак, нельзя упрекать народ в присутствии самой трансценденции, но с моральной точки зрения можно, конечно, оценивать то, КАК он ее осуществляет и ЧТО он с нею несет. Так вот, война является лишь одной из форм распространения этой трансценденции. Развитие человечества, очевидно, идет к тому, чтобы избегать подобных форм распространения этносов, подобных форм передавания или скорее навязывания своей культуры, своего духовного потенциала. Чем более цивилизованным становится человечество, тем чаще оно прибегает к договорам, компромиссам, консенсусам. И наоборот, чем менее оно цивилизованное, чем более оно варварское, тем более оно прибегает к силе, к военным действиям, к сбиванию гражданских самолетов… К подобным поступкам человека логически приводит его нецивилизованное развитие и состояние, поэтому конфликты такой человек улаживает не путем договора, а сразу бьет по зубам, — но и этнос, находящийся на таком же уровне развития, поступает точно так же…
Иван Толстой: Ну, как же получается, что перед Первой мировой войной в течение стольких лет отсутствие военных действий в Европе, не везде, локальные были все время, но тем не менее, между какими-то главными странами внутри Европы А, как говорил Остап Бендер, все это свидетельствовало о необычайной цивилизованности отношений и развития этих обществ. И бац — на тебе.
Сергей Магид: Вы, Иван, замечательно льете воду как раз на мою мельницу, потому что об этом я и хочу говорить. Действительно, когда мы смотрим на Европу, как говорил Остап Бендер, Европу А или Европу либеральную, Европу западную и Европу центральную в то время, мы видим действительно, что конфликты между странами, скажем, Германией и Францией, Германией и Англией, Австро-Венгрией и Италией или между всеми этими странами вместе и Россией решаются мирным путем, решаются путем договоров. Всегда какие-то договоры, союзы, блоки, коалиции — для соблюдения равновесия сил. И даже в самый опасный момент, когда наступает какой-нибудь кризис, которых полно было на самом деле в Европе в то время, они всегда в конечном счете разрешались мирным путем, путем договоров. Но в таком случае мы должны искать болевую точку, где эти договоры не действовали или где с их помощью все равно ничего нельзя было добиться. Можно в какой-то степени, хотя может быть это некорректно, сравнивать эти болевые точки, отношение этих болевых точек и стран Европы А со странами, так скажем, Европы Б, с отношениями, предположим, Израиля и ХАМАСа. Потому что, действительно, одна сторона, с моей точки зрения, во что бы то ни стало хочет каким-то образом договориться, заключить перемирие, какие-то условия, а вторая сторона на это не идет или идет на это совершенно нечестным образом и нарушает постоянно этот договор. То есть, болевая точка все время остается, она не залечивается компромиссом. Вот такую же болевую точку мы находим и в Европе перед Первой мировой войной. Вы сказали, что уже много лет перед первой мировой войной войн в Европе не было, но это ошибка, к сожалению.
Иван Толстой: Больших не было. Балканы все время тлели, конечно.
Сергей Магид: Об этом идет речь. Как раз перед Первой мировой войной были две большие войны, большие в локальном масштабе, не в масштабе всей Европы, — это были две балканские войны 1912 и 1913 годов. И вот здесь мы обнаруживаем, а Вы уже понимаете, куда я клоню, что болевой точкой в то время являлся Балканский полуостров. И еще, кроме двух больших балканских войн, мы в это время сталкиваемся с совершенно современной проблемой, проблемой 21 века, которая уже вовсю работала в начале 20 века именно на территории Балканского полуострова, с проблемой, с которой мы столкнулись 9 сентября 2001 года воочию. Это проблема вооруженного, агрессивного, качественно высокоразвитого терроризма.
Иван Толстой: Только 11 сентября, конечно, не 9-го.
Сергей Магид: 11-го, конечно, простите, 11 сентября. В начале 20 века впервые, не зная, как с этим бороться и что с этим делать, Европа или вернее, одна из стран Европы, а именно, Австро-Венгрия, встает перед проблемой терроризма, который переходит через международные границы. Этот терроризм развивается во вполне определенных идейных кругах Балканского полуострова, во вполне определенных этнических кругах Балканского полуострова, он имеет вполне определенные, точно определенные цели, и об этом мы и будем говорить. Это и есть болевая точка, которая является очагом и эпицентром возникновения и распространения Первой мировой войны. Еще, конечно, никто не знал, что она будет первая. Но что может быть мировая — вполне предполагали. Люди не были слепы. А некоторые из них хотели этого сознательно.
Мы начнем с низшего уровня, начнем с конкретных причин. В середине 19 века великий сербский историк, таким он, по крайней мере, считается самими сербами, Илья Гарашанин, написал свое знаменитое «Начертание» — так назывался его труд. В этом «Начертании» он провозгласил впервые идею Великой Сербии. По сути дела, это была идея потом уже государства современного, которое и мы застали, Югославии, то есть идея объединения всех славян Балканского полуострова под эгидой, под руководством одного народа — сербского. При этом все остальные славянские народы Балканского полуострова рассматривались как те же сербы, только говорящие на разных диалектах сербского языка. Примерно так же чехи потом рассматривали единый чехословацкий народ: словаки — это те же чехи, только говорящие на своем диалекте. Так что это не было единичным явлением, то, что там происходило на Балканском полуострове. Но постепенно эта идея объединения всех южных славян под началом Великой Сербии стала приобретать характер мании. Если бы она оставалась лишь достоянием каких-то маргинальных групп, политических, философских, чисто историософских, как это было, скажем, в случае умеренных славянофилов в России, то это одно дело, но постепенно эта идея, к сожалению, стала становиться в Сербии не только достоянием общественности, но официальной и принципиальной государственной политикой. Она превратилась в основную, центральную идею, объединяющую сербское общество в целом, как таковое. Об этом нам придется вспомнить, когда мы будем говорить о вине или не вине сербского правительства в сараевском покушении. Во всяком случае, нашлись люди, которые эту идею, изобретенную Ильей Гарашанином, стали практически осуществлять. А практически осуществить ее в то время можно было только в результате заговорщической деятельности. Потому что на Балканском полуострове столкнулись два проекта его культурного освоения, а, в наших терминах, две трансценденции — сербская и австрийская. Т.е. был проект сербский и был проект австрийский.
Теперь нам нужно ответить на вопрос, а что, собственно, делала на Балканском полуострове Австрия или Австро-Венгрия, какой она стала с 1867 года.
Священная Римская империя, в составе которой были и Австрия и Чехия, в лице тогда венгерского короля, будущего императора, Сигизмунда I, уже с 14 века, точнее с 1396 г., с битвы под Никополем, занималась такой проблемой, как турецкая экспансия на север Европы. Затем несколько сотен лет государство Габсбургов защищало физически на поле боя, а не только теоретически, народы Центральной, Восточной и Южной Европы от экспансии потомков кочевых сельджуков, которые несли с собой соответствующую кочевническую ментальность, стереотипы поведения и мышления. Это была борьба не на жизнь, а на смерть. Это была борьба действительно за сохранение европейских цивилизационных норм. К ней призывал и Папа Римский, и многие народы участвовали в этой борьбе. Турки два раза стояли у стен Вены. Один раз Вену спасли польские гусары Яна Собесского, второй раз австрийцы отбились сами, там участвовало и чешское ополчение. Тем не менее, туркам удалось захватить, как Вы знаете, весь Балканский полуостров и половину Венгрии. По сути дела, речь шла о существовании европейской цивилизации как таковой. В этом плане Австрия действительно защищала Европу так же реально и так же успешно, как Россия, по слову Пушкина, защищала ее от татаро-монголов. Но турки были страшнее, потому что у них — была идея. Это была идея ислама, который должен был стать религией всех народов Земли. Но австрийцы постепенно одолевали. Гениальный австрийский полководец Евгений Савойский, правда, с большим трудом, большой кровью и усилиями всех народов, входящих в государство Габсбургов, отодвигал постепенно эту линию захвата турецкую на юг, все ниже и ниже по Балканскому полуострову, пока в конце концов в начале 18 века не захватил Белград и не освободил на какое-то время, на очень короткий, правда, срок, сербов, которые официально все еще оставались в составе Османской империи. Вот тут-то и встретились уже вплотную турки и австрийцы на самом Балканском полуострове. В конце концов договорились на том, что австрийцы образовали так называемую Военную границу, которая проходила по территории современной Хорватии. Это была граница против дальнейшей турецкой экспансии на север. И, действительно, эта граница была качественной и сыграла свою роль, турки больше на север не прошли, но Сербия продолжала оставаться в составе Турецкой империи. На этой военной границе служили в качестве пограничников сами сербы и сами хорваты, добровольцы, гайдуки, которые переходили из турецкой Сербии на австрийскую территорию и там защищали и Австрию, и Европу от турок. Вот каким образом Австрия, Габсбурги как династия попали на Балканский полуостров и почему они издавна, традиционно считали Балканский полуостров сферой своего культурного влияния, своего военного влияния и своей геополитической сферой.
В течение истории, как мы знаем, после многочисленных восстаний сербских турки оттуда ушли, сербы освободились, они стали сначала свободным княжеством, а потом свободным королевством. Вот здесь встает вопрос, какое же наследство оставили турки сербам, с чем мы сталкиваемся, когда начинаем изучать уже совершенно современную историю сербского этноса и сербской ментальности, начиная с начала 19 века. Турки обращались с сербами совершенно брутальным образом. Закономерная казнь для сербов была очень распространена — это было подвешивание над костром и тушение серба заживо на медленном огне, даже не на огне, а на угольях или на тлеющей соломе. Стены Белграда были утыканы кольями, на которых торчали постоянно головы сербских повстанцев. Таким образом, Белград представлял собой страшное зрелище — это был апокалипсис. Некоторым европейским путешественникам тогда удалось повидать Белград еще под турецким владычеством — это было место смерти и вокруг царила смерть, причем в страшных проявлениях. Не будет преувеличением сказать, и исторически это понятно, что, конечно, находясь сотни лет под владычеством турок, сербы унаследовали очень много из их ментальности, в частности, эту брутальность, эту жестокость и в какой-то степени восточное, как мы привыкли говорить, коварство, восточную хитрость, выражающуюся в несоблюдении договоров, льстивом обмане дипломатов и так далее. Речь не идет об обвинении сербского народа, речь не идет о какой-то моральной шкале, мы изучаем только историческую проблему, как она перед нами предстает и те факты, которыми мы располагаем. Факты этой брутальности, которую сербы унаследовали, с моей точки зрения, именно от турок, особенно проявились в переломном годе, который привел к Первой мировой войне, — это был 1903 год, когда был насильственным путем совершен переворот и убиты король Сербии Александр Обренович и его жена Драга.
Здесь в историю Сербии вступает такая одиозная фигура, которая всем историкам Первой мировой войны хорошо известна, — это полковник Драгутин Дмитриевич по кличке Апис, в египетской мифологии это был бык. Он и был похож на быка — это был могучий двухметровый человек с закрученными вверх усами. Он был уже потом по ходу своей карьеры начальником отдела разведки и контрразведки Генерального штаба Сербской армии. Таким образом он сам по себе представлял высочайшую фигуру сербской властвующей номенклатуры. И уже здесь можно говорить о том, что высшие круги сербского государства вполне могли знать и, конечно же, знали о том, какой деятельностью занимается Апис. Деятельность Аписа состояла в том, чтобы практически осуществить идею Великой Сербии. Это был прагматик с одной стороны, а с другой стороны романтик, у него все это совмещалось. Прагматизм его состоял в том, что свои романтические мечты он осуществлял четко реалистически от начала и до конца. И этот реализм его, эта его прагматика состояла в принципе только в одном: создать такой заговор против Австро-Венгрии, который покончил бы с австрийским влиянием на Балканском полуострове раз и навсегда. Этот заговор по мысли Аписа, по мысли Дмитриевича и его многочисленных сторонников, должен был заключаться в самой простой вещи, в самом простом деянии: в убийстве какого-нибудь самого важного австрийского политического деятеля, а лучше всего – самого императора. Действительно, в 1911 году была предпринята попытка, неудачная, убить Франца Иосифа I. В январе 1914 года была предпринята попытка убить австрийского губернатора Боснии генерала Потиорека. Наконец, одна из многочисленных попыток 28 июня 1914 года наконец удалась, но это была одна из многочисленных попыток, а не какое-то из ряда вон выходящее событие.
Итак, в 1903 году была убита царственная чета, властвовавшая в Сербии, поскольку считалось, что Александр Обренович проводит проавстрийскую политику, она была невыгодна Апису и не поддерживалась сербским общественным мнением. Сербское общественное мнение было настроено против Александра, особенно против Драги. Было решено убить их обоих. Они были убиты ночью совершенно зверским, жесточайшим образом, убиты заговорщиками-офицерами, их было около ста человек, руководил ими лично Дмитриевич, который в схватке с дворцовой охраной получил ранение, оказался в больнице в результате. Но его сторонники нашли короля и королеву, спрятавшихся в потайной комнате в их спальне, вытащили их и зарубили их саблями. Короля изрубили в куски, а королеве, я это скажу вслух, отрезали груди, вспороли живот и всячески над ней издевались, раздели догола и обнаженный ее труп выбросили в окно в кусты. Вот так сербы производили политические изменения в 1903 году в своей стране. После чего был избран король из династии Карагеоргиевичей, и Сербия начала активную антиавстрийскую политику.
Руководителем Сербии многие годы был премьер-министр Никола Пашич. Никола Пашич вполне разделял идею Великой Сербии. Известна его замечательная фраза, что сербы, конечно, народ маленький, но тем не менее, это самый великий народ между Константинополем и Веной. Но такой великий народ должен был иметь и великое государство, то есть Великую Сербию.
В течение своей жизни в Праге я был знаком со многими сербами, хорватами и боснийцами, беженцами от гражданской войны в Югославии, которые весьма критически рассматривали великосербскую политику, великосербский шовинизм, повторяю, там были и сербы, либерально мыслящие. И тогда я узнал, что существует такая замечательная сербская поговорка, может быть я ее не точно воспроизведу, но смысл у нее примерно такой, по-сербски она звучит очень красиво, но я ее скажу по-русски: нас, сербов, наберется, пожалуй, только с полгрузовика, зато вместе с русскими нас целый товарный поезд. Эта поговорка говорит о том, что в самой ментальности была вот эта психологическая опора на старшего славянского брата, который стоит за нашей спиной и поможет нам во всех случаях. История показывает, что сербы не ошибались, Россия помогала им во всех случаях, вплоть до последнего ввода ограниченного контингента в Косово на защиту мирных сербов от злых албанцев. Мы видим, что это действительно так, что Россия помогала. Точно такая же ментальная ситуация была и накануне Первой мировой войны.
Вот мы сейчас пока обсуждаем эти конкретные причины. К чему мы пришли? Мы пришли к тому, что на Балканском полуострове постепенно исторически сложился нерешаемый антагонизм между двумя проектами — освоение Балканского полуострова, так скажем, сербским путем и австрийским путем. Сербский проект был стопроцентно этническим. Он основывался, как я уже говорил, на том, что все население Балканского полуострова — это те же сербы, говорящие только на разных диалектах. В дальнейшем, когда была создана Югославия, существовали формально все эти независимые республики, но все равно сербы, как и русские в Советском Союзе, стали старшим братом. После распада Югославии они не могли смириться с тем, что они перестали быть старшим братом и здесь, собственно, истоки гражданской войны в Югославии. Причем мне говорили сами сербы, сами хорваты, что они сами не понимают, откуда эта война взялась, ведь мы же, мол, жили в мире, мы же жили как братья. Нет, там были давние и глубоко уходящие в историческую почву корни антагонизма, корни противоречий, корни этой войны. Боснийцы, т.е. славяне-мусульмане, никогда не собирались жить в одном государстве с сербами, для них это было неприемлемо. А сербы не собирались жить в одном государстве с албанцами, тем не менее, им пришлось жить с албанцами и так далее, речь сейчас не об этом. Вот этнический проект Великая Сербия.
С другой стороны, был другой проект — австрийский проект, который, — здесь мы переходим к Австрии, — можно назвать не этническим, а совершенно корректно можно назвать цивилизационным, правовым. Что это значит?
Австрия к 1914 году представляла собой на самом деле не лоскутную и феодальную империю, которая разваливалась на куски, а правовое государство, конституционную парламентскую либеральную монархию, в которой все народы были по конституции и по практическому воплощению равны, все имели право на одинаковое участие в гражданской жизни. Австро-Венгрия в 1867 году была поделена на две части, я говорю о той части, которая была собственно Австрией по эту сторону реки Лейты, т.е. о так называемой Цислейтании, тогда как венгерское королевство называлось Транслейтания и было по ту сторону реки Лейты. О венгерском королевстве я сейчас не говорю, оно в цивилизационном плане невероятно отставало от Австрии — это всегда нужно нам помнить. Потому что славянские народы в основном, кроме чехов, входили как раз в состав венгерского королевства и там неустанно подвергались насильственной мадьяризации. Что же касается собственно «австрийской» части Австрии, то все «официальные» народы этой части, их было 8, имели своих представителей в парламенте, конечно и чехи, — в имперском парламенте, в венском парламенте, имели многопартийную систему, имели свободную прессу и так далее.
По результатам берлинского конгресса 1878 года Босния и Герцеговина, освобожденные из-под власти, брутальной власти турок, была передана под опеку Австро-Венгерской монархии, которая имела, как мы выяснили, опыт общения с народами на Балканском полуострове, поэтому Босния и Герцеговина и была передана Австро-Венгрии под опеку. В 1908 году в Австро-Венгрии пришли к совершенно нормальной логической идее, к которой приходят все метрополии по отношению к колониальным или подмандатным территориям, что эту территорию надо сделать равноправной и включить в состав государства как такового. С точки зрения исторической и политологической терминологии такое действие может называться аннексией, и такое действие было названо аннексией, Австро-Венгрия аннексировала Боснию и Герцеговину. Встает вопрос, у кого она аннексировала Боснию и Герцеговину? У Турецкой империи, потому что официально Босния и Герцеговина принадлежала османам, а Австро-Венгрия была только опекуном.
Так вот, Австро-Венгрия аннексировала эту территорию у Турецкой империи. И все австрофобы, противники Австро-Венгрии, особенно сербы, стали страшно возмущаться: как возможен такой неправовой акт? И конечно, российская дипломатия была возмущена, — как это можно аннексировать чужую территорию, территорию иного государства и так далее. Теперь нам, конечно, сразу же в голову лезет нынешний Крым и его аннексия Россией у Украины, ну да ладно. Но дело в том, что правовая, либеральная, конституционная, европейская, цивилизованная Австрия (говорю это без всякой иронии) пусть аннексировала, хорошо, эту территорию, но она аннексировала ее у достаточно отсталой средневековой, действительно феодальной и брутальной империи — и стала водить там свои либеральные и правовые законы. И боснийцы жили с 1908 по 1914 год в составе Австро-Венгрии так, как они никогда больше не жили в составе Югославии. У них было столько прав и столько свобод, у них был свой Сабор, парламент, — столько свобод, сколько у них уже не было никогда больше и, по-моему, нет даже и сейчас. Этот период задокументирован, зафиксирован, есть несколько очень интересных исследований о деятельности австро-венгров на территории Боснии. Сначала боснийцы-мусульмане, действительно, с недоверием и сопротивлением отнеслись к этой аннексии, там была война очень серьезная, правда короткая, между боснийцами и австрийцами, там погибло много чешских солдат австро-венгерской армии. Но затем все успокоилось, был достигнут консенсус между боснийской элитой и австро-венгерскими наместниками и австро-венгерским правительством. Босния мирно развивалась в рамках Австро-Венгрии. На большее Австро-Венгрия никогда не претендовала, у нее не было планов захвата и расчленения Сербского королевства.
У Австро-Венгрии перед Первой мировой войной не было вообще никаких территориальных претензий, она никаких земель ни у кого не собиралась захватывать. Наоборот, государства, окружавшие Австро-Венгрию, хотели ее расчленить, захватить ее земли, в первую очередь Россия хотела захватить Галицию, Италия хотела «вернуть» себе Южный Тироль, Румыния —Трансильванию. Потом, в результате Первой мировой войны все эти планы были осуществлены, Италия действительно «вернула» себе Южный Тироль. Почему в кавычках? Потому что в Южном Тироле (это теперь итальянская автономная провинция Больцано) и сейчас живет примерно 130 тысяч итальянцев и 350 тысяч австрийцев. Тем не менее, эта провинция принадлежит Италии, Австрия войны не начала из-за этой провинции, хотя большинство там немецкоговорящие тирольцы. Румыния так же вступила в войну против Австрии и в конце концов Трансильвания была передана ей со значительной частью, кстати, венгерского населения. Австрия же никакой территории ни у кого не хотела, в том числе и у Сербии.
И вот эти два проекта — цивилизационный австрийский в Боснии и этнический пан-сербский, пан-балканский столкнулись на Балканском полуострове. Причем, мы переходим к самому интересному, главным врагом Сербии стал считаться наследник австрийского престола Франц Фердинанд д`Эсте.
Кто такой Франц Фердинанд д`Эсте? Франц Фердинанд был человеком, который боролся за федерализацию Австро-Венгерской империи. Он не был ни сторонником войны, ни ястребом, ни захватчиком, а наоборот, когда, действительно, ястреб среди австрийской номенклатуры, начальник Генерального штаба Конрад фон Гетцендорф предложил Францу Фердинанду захватить Сербию, чтобы она не маячила на горизонте и не мешалась под ногами, никогда больше не засылала террористов, потому что Сербия все время засылала на территорию Боснии террористические группы, так вот, Конрад предложил раз и навсегда покончить с Сербией, чтобы закрыть этот источник терроризма, Франц Фердинанд на это ему ответил в очень лаконичной афористичной форме: в результате мы получим два вишневых дерева и стадо овец, зачем нам это? Нам это не нужно. Таким образом он отказался вообще даже думать о войне с Сербией. Тем не менее, именно Франц Фердинанд стал главным врагом сербов. Мы должны ответить на вопрос — почему?
Причина совершенно парадоксальна. Дело в том, что Франц Фердинанд хотел продолжить федерализацию Австро-Венгрии, продолжив дуализм, деление страны, для начала на триализм, он был сторонником триализма. Эту третью сторону он хотел создать из южных славян, в частности, он опирался на хорватов, на Загреб, хорваты его поддерживали, конечно, и были защитниками вообще Австро-Венгерской империи, потому что и они понимали, что там им лучше, чем под властью сербов. Потом история доказала и их правоту и, особенно, правоту боснийских мусульман, которые предпочитали Австрию Сербии, все это современная история нам доказала. Так вот, Франц Фердинанд хотел дать полную свободу и независимость южным сербам таким образом, чтобы австро-венгро-хорватскую империю соединяла только династия, общая армия, общие финансы, общая внешняя политика, т.е. хотел создать все условия для федерации. А Карл I, последний император Габсбург, уже в 1916-1917 году предлагал уже и конфедерацию. Но это потом. Так вот был такой план у Франца Фердинанда.
Что это значит? Это значит, что боснийцы, хорваты и боснийские сербы и воеводинские сербы, оставаясь в составе Австро-Венгрии, получали все блага гражданственности, правового государства с его властью закона, никакой брутальности, никакого местничества и коррупции, которые процветали в Сербии. Они действительно этого хотели и были бы там довольны и счастливы. Но этот проект был совершенно антагонистичным, совершенным конкурентом проекта сербского. Потому что сербы понимали, что если победит Франц Фердинанд, его идея, когда он станет императором, и действительно южные славяне войдут в состав Австро-Венгрии на правах федерации, то тогда идея Великой Сербии потеряет всякое очарование, весь смысл ее на этом кончится, никакой Великой Сербии не будет, Сербия проиграет и Балканский полуостров будет принадлежать австрийцам. Поэтому Франц Фердинанд был врагом Сербии вовсе не потому, как пишут до сих пор, что он был ее врагом и хотел захватить Сербию, а наоборот, потому что он хотел дать права граждан настоящего правового государства южным славянам Балканского полуострова, в том числе сербам, находящимся на территории Австро-Венгрии. Поэтому, естественно, Апис понимал, что первый человек, которого нужно ликвидировать, первый конкурент — это Франц Фердинанд д`Эсте. Таковы были причины заговора именно против него и покушения именно на него.
Это мы сейчас говорим о конкретных причинах. Теперь можно сделать вывод, что конкретной причиной, актуальной причиной Первой мировой войны можно считать конкуренцию двух проектов освоения Балканского полуострова — этнический проект Сербии и цивилизационный проект Австро-Венгрии.
Почему я так на этом настаиваю? Дело в том, что существовал во время войны, а после войны особенно, да и до сих пор существует, так называемый вопрос военной вины или вопрос ответственности: кто начал Первую мировую войну? С этим стали разбираться. Уже в течение самой войны ответ на этот вопрос был совершенно однозначен: войну начали тевтоны, гунны, то есть австро-венгры и Германия, а все остальные защищались. Однако уже во время самой войны и сразу после нее стали раздаваться совершенно другие голоса других историков, которые считали, что это ошибка, что причины войны совсем в другом. Одним из самых видных историков и первым в этой области был английский историк Сидни Фэй, он был англичанином, подданным Британии, которая вела войну с Германией, он понимал, что во время войны заявлять такие вещи нельзя, надо подождать. Студентам это он своим говорил на приватных лекциях в университете, а когда кончилась война, он написал свою знаменитую книгу «История Первой мировой войны», которая переведена, в частности, и на русский язык, в двух томах. Англичане настолько неестественным считали войну с Германией, я имею в виду, конечно, английскую элиту, не английскую общественность, английская общественность с воодушевлением шла на эту войну и там погибла, особенно во время десантной операции в Галлиполи в 1915 году, там сразу погибли несколько выдающихся английских поэтов, которые все добровольцами на эту войну пошли, как истинные поэты. Что касается элиты, особенно военной элиты и лордства английского, то они были вовсе не за войну с Германией, а наоборот считали Германию своим естественным союзником против, скажем так, сверхдержавы на Востоке. Дело дошло до того, что начальник Генерального штаба британских вооруженных сил Уильям Робертсон заявил Ллойд Джорджу во время войны, что мы совершаем страшную ошибку, нам нужно бороться не с немцами, а с русскими. Царская Россия представляет для нас главную опасность и главного конкурента в Индии, Афганистане, Центральной Азии, а вовсе не Германия. И вот это заявляет начальник Генерального штаба британской армии, которая ведет войну с Германией. Кстати, ему ничего за это не было, он имел право на личное мнение — такова была, между прочим, свобода личности уже в то время в Англии. Так что у Англии не было противоречий с Германией. Хотя до сих пор существует такая точка зрения, что вся Первая мировая война началась исключительно из-за гонки вооружений между Англией и Германией. Но это ошибка, потому что именно гонка вооружений и удерживает наиболее агрессивные, наиболее развитые страны от войны, паритет удерживает страны от войны. И мы это очень хорошо видим на примере Соединенных Штатов и Советского Союза, которые не начинали войну не из-за разрядки, а именно из-за гонки вооружений, когда у них было одинаковое количество атомных бомб или у кого-то меньше, у кого-то больше, неважно, достаточно было одной. Так что это бешеное строительство флотов Германией и Англией не было причиной Первой мировой войны, никогда не было причиной Первой мировой войны. Никаких конфликтов из-за этого не возникало. Немцы прекрасно знали, что за Англией им не угнаться. На один германский дредноут англичане тут же строили три. Потом немцы во время Ютландского боя попытались выйти в открытый океан и тут же были разбиты Англией с большой легкостью. Так что строительство флота им совершенно не помогло, Англия не боялась Германии.
С другой стороны, очень конфликтные отношения были у Германии с элитой ястребов во Франции. Президент Франции Раймон Пуанкаре, не путать с его двоюродным братом математиком Анри Пуанкаре, настолько все время проповедовал войну с Германией, что получил прозвище «Пуанкаре-Война». А будущий премьер-министр, военный министр Франции Жорж Клемансо получил прозвище «Тигр». Все они были сторонниками реванша, то есть возвращения Эльзас-Лотарингии. Но начинать войну первыми и без союзников они, конечно, не осмеливались. Кто-то должен был начать за них. В «болевой точке». А где была эта болевая точка, мы с Вами уже выяснили.
Здесь я скажу несколько слов о Германии. Германия — это страна, находящаяся в центре Европы, у которой нет естественных границ, которые бы ее защищали от конвенционального оружия, нормального, о ядерном я не говорю — там естественные границы не помогут. Германия лежит не за высокими горами, не за пустынями, территориальных пространств у нее больших нет, армии отступать некуда. Единственным безопасным местом является юг Германии — это Альпы, там еще можно как-то укрыться. За Альпами Австрия, поэтому там и Гитлер устроил свое логово, потому что это было самое безопасное место. Американцы не бомбили его в Альпах. Вся остальная территория была совершенно открыта. Иногда говорят, что такой естественной преградой между Германией и Францией является Рейн, огромная естественная преграда, река, которую трудно форсировать. Ну я поехал, посмотрел, что это такое. Рейн в среднем течении, где я его видел, он в два раза уже Невы, форсировать его ничего не стоит, и все войны показали, что это не граница, это не Волга и даже не Нева. Что касается востока, там вообще никаких рек нет широких, потому что и Одер, и Эльба — это небольшие речки, которые легко форсировать. К чему я это говорю? К тому, что Пруссия, которая потом и основала вокруг себя как ядро Германию, совершенно правильно всегда уповала исключительно в плане обороны, каждый этнос имеет право на оборону и должен обороняться, всегда уповала только на свою армию, только армия могла защитить Германию. Это старый стереотип мышления, поведения, вошедший в немецкую ментальность и существовавший, по крайней мере, до 1945 года, сейчас несколько ослаблен этот стереотип, но он существовал много десятков лет. Так же было и перед Первой мировой войной — Германия могла опереться только на свою армию, больше никакой защиты у нее не было ни в Восточной Пруссии, ни на Западе. Германия страшно боялась, действительно боялась, серьезно боялась как Францию, так и Россию. У Германии были основания к этому страху. Русские три раза были в Берлине: после окончания Семилетней войны, во время погони за Наполеоном в 1813-1814 гг., и в 1945 году. Даже четыре раза, если учесть, что русские танки были в Берлине в 1953 году при разгоне рабочих демонстраций. Немцы в Москве никогда не были, только колонна пленных шла по Красной площади. Единственный раз, немецкие войска немецких государств маленьких были в Москве в 1812 году в составе наполеоновской армии, больше немцы никогда в Москве не были. Русские были в Берлине четыре раза. Французы в Берлине были, немцы были насмерть перепуганы Наполеоном, его захватом Рейнского союза и самого Берлина. Так что у них были все основания реально бояться своих соседей как с Запада, так и с Востока, Германия могла полагаться только на свою армию. Там, где армия, там должен был сильный Генеральный штаб. В Германии был традиционно сильный Генеральный штаб, который занимался, сейчас скажу парадоксальную вещь, — борьбой за мир. Вот, говорят, германские поджигатели войны, германский Генеральный штаб, все они готовили нам Первую мировую войну, вот они ее подготовили, вот они ее развязали, вот они ее начали. Давайте разберемся, наконец, с этим вопросом. Задача Генерального штаба, его профессия, профессия людей, которые работают в Генеральном штабе, за что им деньги государство платит, обеспечить оборону этого государства. В планы обороны государства, естественно, входят и планы контрударов или превентивных ударов, планы, я повторяю, это только планы, которые обозначаются стрелочками на карте, и эти люди всю свою жизнь за свою зарплату и создают такие планы, это их обязанность. Такие Генеральные штабы и такие рутинные профессионалы, работники, работающие за зарплату, есть в любой стране, конечно, они были и в России, и в Сербии, и в Австрии, и в Англии, везде. Планы бывают всякие. Поскольку Германия могла рассчитывать только на свою армию, волей-неволей немецкая армия должна была совершенствоваться в искусстве воевать — это было единственное преимущество германской армии, умение воевать, которое потом, к сожалению, сказалось и во время Великой Отечественной войны. Потому что немцы брали не количеством, увы, а умением воевать, осуществлять свои клещи, котлы и так далее. Вот Генеральный штаб развивал это умение воевать и разработал действительно план Шлиффена, план усмирения Франции путем предварительного превентивного удара через Бельгию. Этот план был действительно в 1914 году осуществлен — это был старый план Генерального штаба, но это вовсе не значит, что этот Генеральный штаб разжигал войну, войну начинают исторические обстоятельства и правительство. Правительство Германии никогда не хотело войны, а старый Бисмарк, старый лис, две заповеди у него были, которые он сообщал Германии постоянно, пока был жив. Первая заповедь: никогда не связываться с Россией. Причем он сказал даже так, если я правильно помню: связываться с Россией нельзя потому, что Россия совершенно непредсказуема. Если ее рассердить, она выкинет такую глупость, что мы потом костей не соберем. Я немножко утрирую, но примерно так говорил Бисмарк. И вторая заповедь: никогда не воевать на два фронта, тогда гибель для Германии. Во время Первой мировой войны Германии пришлось нарушить обе эти заповеди Бисмарка только потому, что у нее не было выбора. Но я еще раз говорю, что Германия не собиралась ни воевать на два фронта, ни раздражать Россию.
Так вот, этот Генеральный штаб разрабатывал условия войны, таким образом обеспечивая Германии мир. Потому что чем сильнее армия, чем лучше она вооружена, чем качественнее ее умение воевать, тем более вероятно, что предположительный противник не нападет, а продумает все варианты и не будет войны. Поэтому Генеральный штаб Германии боролся за мир по сути дела, разрабатывая военные планы и совершенствуя военное искусство. Мы не можем называть Германию поджигателем войны.
В то же время у России были совершенно четкие планы стратегические — это захват Восточной Пруссии. Как вы помните, первые сражения начались в Восточной Пруссии, там была разбита вдребезги армия Самсонова. Потом Восточную Пруссию Россия все-таки получила, сейчас мы имеем Калининград вместо Кенигсберга. У Франции были совершенно четкие планы возвращения Эльзас-Лотарингии, а кроме того оккупация Рура и левого берега Рейна. Франция этого добилась. А что касается Австро-Венгрии, то еще раз повторяю, у нее захватнических планов не было вообще.
Иван Толстой: Может быть, и не было Первой мировой войны? Все мира хотели.
Сергей Магид: Нет, не все хотели мира, но Первой мировой войны, конечно, не было, можно и так сказать. Потому что было, в иных терминах и с иной точки зрения, что-то совсем другое, может быть, даже более глобальное, чем мировая война. Я сейчас вам скажу, что это было и здесь мы переходим ко второму уровню, а второй уровень более высокий, как я сказал, это уровень историософский, где нам придется выяснить какие-то закономерности общего исторического процесса.
Иван Толстой: И здесь я вынужден прервать моего гостя, и потому, что наше время сегодня истекло, и потому, что для второй части концепции мы отведем место в следующем воскресном выпуске программы. У нас в гостях был поэт, историк и библиограф, сотрудник Национальной библиотеки в Праге Сергей Магид.
